Школа обольщения - Джудит Крэнц

Теперь Вэлентайн могла присутствовать на репетициях новых коллекций, проходивших только для персонала: задерганные манекенщицы, быстро проходя одна за другой, демонстрировали платья, над которыми она сама работала, а также сотни других, которые она видела впервые. Она наблюдала за Бальмэном и его помощниками, обсуждавшими, какие драгоценности, какие перчатки, шляпка, горжетка нужны для того, чтобы довести ансамбль до совершенства. У Вэлентайн был врожденный вкус. На благодатной почве в ателье у Бальмэна он рос и креп с каждым днем. Вэл обнаружила, что в процессе показа коллекции она может точно предугадать, какие платья и костюмы будут продаваться лучше, а какие оригинальные модели останутся нераспроданными даже тогда, когда демонстрация моделей закончится и платья осядут на вешалках и стеллажах торгового зала. Существуют женщины, которые только и ждут того момента, когда не купленные и не отобранные в ходе показа модели поступают в торговый зал, а затем покупательницы кидаются, как грифы, на платья, что манекенщицы надевали ежедневно в течение четырех-пяти месяцев, потея, как скаковые лошади у финишной черты, и еще больше обливаясь потом, прикидывая, сумели они вызвать у клиентки желание купить это платье и заработать тем самым небольшие комиссионные или нет.

Вэлентайн никогда не опускалась до того, чтобы покупать вещи «en solde» [4], то есть готовые, даже если бы могла позволить себе это. Она сама шила себе и одевалась с большим искусством. На работе она появлялась в одном и том же — традиционной черной юбке, черном джемпере и белой блузке, но даже этот унылый костюм, призванный подчеркнуть широкую социальную пропасть, отделявшую портних от клиенток, смотрелся на Вэлентайн по-особенному, хотя не настолько, чтобы привлечь чье-то внимание. Она как можно короче подстригла свои невероятно курчавые волосы и спрятала ленты подальше в комод. Отныне ее можно было принять за рассудительную, работящую фабричную девчушку, если, конечно, кому-то не доводилось переместить свой взгляд повыше и заглянуть ей в глаза, но клиентки дома моделей, погруженные лишь в свои переживания, обычно не приглядывались к мастеровым швейного дела.

Несмотря на норовистую породу, Вэлентайн не испытывала раздражения от того, что обязана прибегать к подобному камуфляжу. Даже сама мадам Спанье, одевавшаяся только у Бальмэна, всегда носила строгий костюм из черной или серой фланели, украшенный непременной тройной ниткой жемчуга. Однако сплетницы в ателье, трепеща от зависти, утверждали, что у мадам есть великолепные вечерние наряды, которые она надевает на самые значительные премьеры в Париже, куда ее сопровождают муж и самые близкие друзья: кинозвезды Ноэль Ковар, Лоуренс Оливье, Денни Кей и сама мадам Дитрих.

Зато по воскресеньям и праздникам Вэлентайн могла одеваться как хотела, и в собственные модели. С четырнадцати лет она сама себе была манекенщицей, а с примеркой ей помогала мать. Целый день закалывая и откалывая булавки на одеждах прекрасных незнакомок, Элен О'Нил с радостью проводила часы, работая над творениями своей необыкновенной дочери. Она, разумеется, не говорила Вэлентайн, что та необыкновенна. Мнение матери может быть предвзятым, а она не хотела быть тщеславной, но эта тоненькая, шустрая, проворная девочка, с унаследованной от отца ирландской склонностью к внезапной, непредсказуемой смене настроений, с материнскими умелыми руками, была абсолютно необычна — в этом Элен О'Нил не сомневалась бы, даже не будь она ее родной матерью.

Едва начав моделировать, Вэлентайн уже знала, что, если ей и удастся показать свои модели месье Бальмэну, это ни к чему не приведет. Что бы он ни подумал о ее таланте, ее стиль не вписывался в общее направление дома моделей, изготовлявшего богатую одежду для богатых женщин. Вэл творила не для жен разного рода мультимиллионеров преклонного возраста, проводивших время на благотворительных балах и обедах в «Риц». Рисуя платье, она видела перед собой не величественную Бегум Ага-Хан и не застывшую от собственной важности принцессу Грац. В воображении она создавала модели для клиенток совершенно другого типа. Но тогда для кого же еще, помимо себя самой? Однако она знала точно — она всегда все знала точно, — что ее клиентки существуют. Но где? И как их найти? Неважно, говорила она себе с непомерным оптимизмом, уживавшимся в ней бок о бок с безмерным нетерпением, все еще устроится, просто обязано устроиться! И весело бежала через улицу Франсуа-Премьер в «Ла Белль Фете» — кафе под красными тентами, ставшее чуть ли не филиалом дома моделей Бальмэна, где за чайником крепкого чая пышногрудая английская графиня заявляла, что сейчас умрет от усталости, а примерка платья к свадьбе ее дочери еще не закончена.

Элен О'Нил худела все больше и больше. Руки ее по-прежнему искусно обрабатывали ткань, но ей все чаще приходилось перекалывать булавки, чтобы удовлетвориться достигнутым, и клиентки теряли терпение. Она научила Вэл готовить так же хорошо, как умела сама. Но теперь у нее не хватало сил доесть обед, приготовленный Вэлентайн. Иногда, хотя и нечасто, она тихо стонала от боли, думая, что ее никто не слышит. Когда Вэлентайн убедила мать пойти к врачу, — что они понимают, обычно говорила мать, презрительно фыркая, — жить ей оставалось всего несколько месяцев. В сорок восемь лет она сгорела от быстро разросшегося рака. Весь дом моделей Бальмэна оплакивал Элен О'Нил, все пришли на старое версальское кладбище, чтобы похоронить ее.

Через неделю Вэлентайн пошла на площадь Согласия, в американское посольство, взяв с собой свидетельство о рождении, которое мать заботливо хранила вместе со своим брачным свидетельством и армейским удостоверением мужа. Вэл ни с кем не обсуждала свое решение. О том, подать ли заявку на американский паспорт, она не советовалась ни с рассудительным, лишенным воображения семейством матери, ни со своими коллегами у Бальмэна. Оказавшись одинокой, она действовала инстинктивно, полностью отдавшись на волю волн, всегда нашептывавших ей верное направление.

Ей еще не исполнилось двадцати двух, но за плечами у нее было и пять лет работы у Бальмэна, и уже год проработала она в качестве первой помощницы, и, не раздумывая долго, она поняла, что если останется в Париже, то ей еще по крайней мере лет пять предстоит быть первой помощницей, а потом — закройщицей. На этом ее продвижение и закончится. Если она, конечно, не выйдет замуж и не оставит швейное дело. Но превратиться в домохозяйку, которую больше волнует цена килограмма говядины, чем новости того великолепного мира, который Вэл наблюдала изнутри, обитая в утонченной атмосфере парижской моды, — увольте, нет! Ей всегда было скучно с хорошенькими кузинами, принадлежавшими к среднему классу общества. Они, разумеется, восторгались ее воскресными нарядами, но, кроме этого, им не о чем было говорить с Вэл. Влюблялась она последний раз в шестнадцать лет. То был молодой версальский кюре, служивший на воскресной мессе, но даже эта пылкая романтическая страсть прогорела всего за шесть месяцев. Нет-нет, с Парижем покончено, думала Вэлентайн, оплакивая мать. Она упакует всю обстановку и отправит в Нью-Йорк. Сняв свои и материнские сбережения из банка «Лионский кредит», она отправится следом за мебелью искать счастья в Соединенных Штатах. Довольно традиционное решение, не правда ли?