Школа обольщения - Джудит Крэнц

— Вы уверены, что нам не стоит поселиться в нашем доме в Силверадо, Дэн? Эллису понравилось бы там намного больше, чем в незнакомом месте.

— Нет, не советую. Выезжайте туда в период сбора урожая, как хотите часто, но вы должны как можно больше времени проводить вблизи от крупного медицинского центра.

— Завтра я отправлю Линди покупать дом. К тому времени, как Эллиса можно будет перевозить, она все подготовит.

— Я думаю, вы сможете начать паковать вещи в середине января, — сказал Дормен, поднимаясь, чтобы удалиться.

Провожая его до двери, Билли угадала в его голосе острое сочувствие, которое он пытался скрыть за сухостью слов. Он знал Эллиса лучше всех на свете после самого себя. Однако в своей профессиональной ипостаси он обязан был оставаться сухарем, чтобы иметь дело только с фактами, оказывать поддержку, а не печальное сочувствие. Она почувствовала, что должна ободрить его, несмотря на то что в их положении нет ничего утешительного. Когда Дэн надел пальто, она положила руки ему на плечи и взглянула на него сверху вниз со слабой улыбкой, впервые улыбнувшись после того, как с Эллисом случился второй удар:

— Знаете, что я сделаю завтра, Дэн? Пойду куплю кое-что из одежды. Мне совершенно нечего надеть в Калифорнии.

5

Среди милых ее сердцу памятных вещичек Вэлентайн больше всего любила одну: то была даже не семейная фотография, а всего лишь пожелтевшая газетная вырезка, один из сотен снимков, сделанных 24 августа 1944 года, в день, когда армия союзников освободила Париж. Улыбающиеся, поднявшие руки в знак приветствия американские солдаты, стоя на танках, победно въезжают на Елисейские Поля, а обезумевшие от радости француженки с букетами цветов лезут на броню, целуют ликующих, долгожданных победителей, обнимают всех подряд, без разбору. Одним из этих солдат, но не на хранимом ею снимке, а потерявшемся где-то там, в блистающей круговерти того легендарного парада, был и ее отец, Кевин О'Нил, а среди тех женщин, веселившихся со слезами на глазах, была ее мать, Элен Майо.

В этом сумасшедшем карнавале им удалось немного побыть вместе, и рыжеволосый командир танка успел записать имя и адрес маленькой белошвейки с большими зелеными глазами. Его танковый корпус расквартировали под Венсенном, а когда война в Европе закончилась и войска отозвали в Соединенные Штаты, у него во Франции осталась невеста.

Кевин О'Нил вызвал Элен, как только смог, и они поселились в доме без лифта на Третьей авеню в Нью-Йорке. Остроумный, буйный ирландец, воспитанный в Бостонском приюте для сирот, быстро освоил все премудрости ремесла печатника. Пока в 1951 году не родилась Вэлентайн, мать работала в «Аттик Карнеги», и, хотя она была намного моложе высококвалифицированных портних этого прославленного дома моделей, обретенное ею в Париже мастерство оказалось безупречным. За три года она стала закройщицей и специализировалась на самых сложных в пошиве тканях: шифоне, крепдешине, шелковом бархате.

После рождения Вэлентайн Элен О'Нил оставила работу и с радостью посвятила себя домашнему хозяйству, проявив во всей полноте еще один свой великий талант — кулинарный. С Вэлентайн, даже тогда, когда малышка еще не понимала ни на одном языке, мать всегда говорила по-французски. А когда Кевин был дома, все говорили по-английски, весело, препираясь, подшучивая. Вэлентайн восхищала домашняя кутерьма и суматоха. От этих ранних лет у нее сохранилось не так много воспоминаний, но она ощущала и, похоже, всю жизнь будет ощущать тепло, веселье и оптимизм, царившие в их маленькой семье. Все трое словно жили на крошечном, укрытом от невзгод островке добросердечия и счастья. В те дни в доме звучали песни Франции: Шарль Трене, Жан Саблон, Морис Шевалье, Жаклин Франсуа, Ив Монтан, Эдит Пиаф. И лишь эти пластинки выдавали изредка накатывавшую на Элен тоску по родине, да еще слова одной песни, которую она часто пела: «J'ai deux amours, mon pays et Paris…» — «У меня две любви, моя страна и Париж».

В 1957 году, когда Вэлентайн исполнилось шесть, в последнее лето перед тем, как ей пойти в первый класс, умер Кевин О'Нил, сгорел в считанные дни от вирусной пневмонии. Через неделю его вдова решила вернуться в Париж. Элен О'Нил пришлось опять зарабатывать на жизнь, а Вэлентайн, теперь, когда они остались вдвоем, как никогда, нуждалась в семье, родственной любви. Ведь на окраине Версаля селилось огромное семейство Майо, а, оставаясь в Нью-Йорке, Элен и Вэлентайн были бы одиноки.

Работу рангом повыше, чем место простой швеи в доме моделей, либо невозможно найти, либо таковая подворачивается по счастливой случайности. В Париже конца пятидесятых портнихи в крупнейших ателье держались за свои места, словно по обету верности. В частности, главные закройщицы, отвечавшие за работу целого ателье, объединявшего от тридцати до пятидесяти работниц, жили во имя своей фирмы. Казалось, для них не существует жизни за пределами лихорадочной, завертевшей их суматохи ателье, и они часто старились на службе, где их способностям находилось применение, а их стиль становился традиционным.

В начале осени 1957 года, в худшее время года, когда завершаются презентации осенних коллекций, случилось невероятное: в доме моделей Пьера Бальмэна главная закройщица, надежнейшая опора всего заведения, сбежала с возлюбленным. Ее настойчивый поклонник, пышущий здоровьем мужчина средних лет, владелец ресторана в Марселе, заявил, что хватит четыре года подряд откладывать свадьбу под предлогом то осенних, то весенних коллекций и она должна решиться: сейчас или никогда. Закройщица, разменявшая четвертый десяток, посмотрела на себя в зеркало и поняла, что он прав. Проявив тактичность, она скрылась, никого не предупредив заранее. На следующий день, когда ее преступление было раскрыто, гнев обитателей дома моделей Бальмэна едва не воспламенил здание под номером 44 на улице Франсуа-Премьер.

В полдень того же дня Элен О'Нил была принята на работу к Бальмэну. При обычных обстоятельствах у нее не было бы шансов начать с чего-то большего, чем должность первой или второй «помощницы», что соответствовало уровню высококвалифицированной швеи, но у Бальмэна в преддверии потока заказов, который вот-вот мог хлынуть в суливший наибольшие прибыли сезон, не оказалось иного выбора, и он взял Элен на работу сразу в качестве закройщицы. Уже вечером того же дня коренастый савояр понял, какая удача выпала ему. Тонкие руки Элен кроили и сшивали шифон с уверенностью и терпением, которых требует эта ткань. Боевое крещение она прошла, проводя примерку мадам Марлен Дитрих, которая знала все о том, как нужно шить платья, и была куда более капризной и требовательной, чем можно вообразить. Когда примерка прошла без единого замечания, весь дом Бальмэна вздохнул с недоверием и облегчением. Если сама Дитрих ничего не сказала, значит, работа в полном порядке. Мадам О'Нил завоевала репутацию чудесной работницы — место за ней сохранилось.