Быстрый взлет. Королевские ВВС против люфтваффе - Джон Брехэм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Приблизительно на следующий день после этого рейда я был вызван к командиру группы. Когда я вошел, он выскочил из-за стола и пожал мне руку, сообщив, что я награжден второй пряжкой к своему ордену «За отличную боевую службу». Замечательная новость для меня, но что же со Стиксом, моим штурманом, который уже получил крест «За летные боевые заслуги» с пряжкой и медаль «За летные боевые заслуги», летая со мной? Я считал, что он заслуживал благодарности за наши успехи больше меня, поскольку так долго рисковал со мной своей жизнью. Когда я спросил Эмбри, будет ли отмечен также и Стикс, он ответил, что ему жаль, но для него награды нет. Возможно, наградят позже. Месяцы спустя, когда в качестве нежеланного гостя чахнул у немцев, я узнал, что Стикс все же получил заслуженный орден «За отличную боевую службу».
Для того чтобы я мог отпраздновать свою новую награду, мне на несколько дней дали отпуск, и я провел его с Джоан в Лестере. Тогда в последний раз до конца войны, мая 1945 г., я видел свою семью. Когда по завершении отпуска я поцеловал жену и детей, прощаясь с ними перед возвращением в Мангевэлл-Парк, у меня не было никаких предчувствий беды.
Глава 29
Теперь я возвращаюсь к началу своей истории, где рассказывал, как закончилась война для Дона Уолша, моего австралийского штурмана, и для меня. Дон и я подавленно сидели в бараке немецкой радарной станции и задавались вопросом, какое будущее нас ждет. Вскоре прибыли два офицера люфтваффе, чтобы доставить нас на автомобиле на близлежащий аэродром в Эсбьерге. Любые мысли относительно побега, имевшиеся у нас, пришлось отбросить, когда мы увидели, что в автомобиле находился также вооруженный солдат, бывший все время настороже. На аэродроме нас обыскали, и оберст люфтваффе коротко допросил нас. Затем нас отвели в камеры на гауптвахте.
Находясь в одиночестве, я в полной мере осознал тяжесть нашего положения. Больше всего меня волновало то, что Джоан в течение какого-то времени не будет знать, что я жив. Нас должны были объявить пропавшими без вести, со всей страшной неопределенностью, вытекавшей из этих слов. Это походило на дурной сон, но я знал, что бодрствовую. Помня о недавнем немецком злодеянии – расстреле 50 военнопленных из лагеря Stalag Luft III,[130] – я спрашивал себя, увидим ли мы когда-либо снова наши дома. Возможно, Гитлер в последние часы Германии уничтожит всех нас в своем безумном гневе. Эта неуверенность часто посещала нас до конца войны.
После беспокойной ночи нас разбудили и, дав на завтрак черную колбасу, сказали, чтобы мы приготовились к отправке. Под охраной двух немецких унтер-офицеров, вооруженных автоматами «шмайссер», нас на автомобиле доставили на станцию, где мы сели на поезд во Франкфурт-на-Майне, где находился главный центр люфтваффе для допросов экипажей союзнических самолетов. Частые остановки из-за воздушной тревоги сделали длинную и медленную поездку еще больше трудной. Эти остановки раздражали наших охранников, которые, казалось, считали нас лично ответственными за все последствия бомбардировок Германии. Гражданское население и солдаты кричали нам оскорбления. Мы были «воздушными бандитами», и нам угрожали насилием. Ночью в наше купе попытались ворваться несколько пьяных немецких солдат, поскольку остальные вагоны были переполнены. Наши охранники сказали им, что солдаты не могут сидеть вместе с нами. Мы были «английские свиньи». Солдаты, потеряв контроль над собой, пытались войти силой. Один из них выхватил штык. Впервые в жизни я почувствовал, как у меня стучат колени, и был вынужден сжать их руками, чтобы не позволить никому увидеть мой испуг. На мгновение показалось, что перед нами выбор: сидеть и с напряжением ждать, когда нас линчует приведенная в бешенство толпа, или выскочить из вагонной двери и быть застреленными в спину охранниками. Затем в купе прорвался и прокричал какую-то команду молодой солдат в черной униформе СС. Эффект был удивительным. Солдаты немедленно рассеялись. К неудовольствию нашей охраны, офицер сел рядом с нами, глядя на нас сверху вниз с презрением, словно говоря: «Так, англичане, вы должны быть благодарны мне за спасение своих ничего не стоящих шкур». Но что бы он ни думал, мы были благодарны ему за вмешательство.
Мы провели в поезде день и ночь, затем были доставлены в лагерь за колючей проволокой в предместьях Франкфурта-на-Майне – центр допросов. Нас снова раздели, обыскали и заперли в отдельных маленьких камерах. В каждой из них стояла деревянная кровать с соломенным матрацем, кишащим паразитами. Мы провели в этом центре приблизительно две недели, большую часть времени в одиночном заключении. Каждый третий или четвертый день нас доставляли на допрос к гауптману Коху. Этот умный, очень вежливый офицер-разведчик имел обширные сведения о моей служебной карьере. Очевидно, немцы черпали много полезной информации из британских газет и радиопередач, а также из сообщений посольств в таких нейтральных странах, как Ирландия, Португалия и Испания. Именно во Франкфурте я впервые увидел официальное сообщение о своем награждении второй пряжкой к одрену «За отличную боевую службу». Кох принес в мою камеру вырезку из английской газеты и сказал:
– Уинг-коммендэр, вот нечто такое, что вы захотите сохранить. Ваша страна высоко ценит вас. – Улыбнувшись, он вышел и оставил меня наедине со своими мыслями.
Нас также посетил один из адъютантов Геринга гауптман Каупиш. Он был приятен в общении и говорил на хорошем английском языке. Очевидно, он пытался выкачать из нас информацию. Он сказал нам, что вскоре на бомбардировщике «Юнкерс-88» продолжит вылеты против Англии, и попросил, чтобы мы сообщили ему, насколько эффективна система британской ПВО! Каким способом можно избежать наших ночных истребителей и зенитной артиллерии? Что он ожидал услышать от нас, я не знаю, но он показался удивленным, когда я посоветовал ему продолжать оставаться адъютантом у Геринга.
Во время одного из допросов в комнату вошел молодой офицер люфтваффе, и Кох представил его: «Уинг-коммендэр, это пилот, который сбил вас, лейтенант Шпрекельс. Вы стали его сорок пятой жертвой».[131] Это могла быть хитрость, чтобы сделать меня разговорчивым. Поскольку немецкий летчик и я не говорили на языке друг друга, все, что мы могли сказать, должен был переводить Кох, который был настороже. Пилот джерри носил на шее Рыцарский крест Железного креста,[132] одну из самых высоких немецких наград за храбрость. Он был ростом приблизительно 173 см и имел красивые темно-каштановые волосы. Шпрекельс показался дружелюбным и, пожав мне руку, выразил удовлетворение, что ни один из нас не был ранен. Из нашей очень стесненной беседы я сделал вывод, что Шпрекельс потерял родителей во время одного из массированных налетов Королевских ВВС на Гамбург, но сразу же подчеркнул, что не испытывает никакой злобы по отношению ко мне лично.
– Это война, – произнес он.
Если это был человек, который сбил нас, – а я позднее получил этому подтверждение, – его рыцарское поведение в бою тем более было достойно похвалы. Он мог легко убить нас обоих из чувства мести за свою ужасную утрату.
Кох послал за чаем и сухим печеньем, что было очень кстати. Дон и я три раза в день получали лишь по куску черного хлеба, слегка смазанного маргарином, и тарелку водянистых щей на обед. Внезапный недостаток питания после относительно хорошей еды, к которой я привык в Англии, несмотря на военное время, заставил бы меня почернеть, если бы я слишком быстро отправлялся на свою тюремную койку. За чаем Шпрекельс и я продолжили осторожную беседу через Коха. Когда меня спросили о том, что я думаю о дальнейшем ходе войны, я ответил, что считаю положение Германии безнадежным. Союзники теперь твердо закрепились в Европе, а Красная армия уже у границ рейха. Должно было пройти немного времени, чтобы эти громадные армии с их подавляющей авиационной поддержкой смогли пожать друг другу руки. Я не знаю, произвели впечатление эти мои замечания на моих собеседников или нет.
Я не мог не восхищаться Шпрекельсом, который казался таким откровенным и дружелюбным и во многих отношениях походил на многих моих друзей в Королевских ВВС. Перед уходом он сказал, что вскоре отправляется на фронт в Нормандию и будет воевать против наших «спитфайров». Очевидно, он не встречался с ними в бою и спросил меня, как я оцениваю их характеристики. Я предпочел изобразить незнание. Прощаясь, мы пожали друг другу руки, я пожелал ему удачи и пообещал угостить его шотландским виски, когда мы выиграем войну. В то время я и не мог предположить, что однажды мы будем писать друг другу, как старые друзья, а не враги.
Во время последнего допроса Кох вывел меня на прогулку по небольшой территории лагеря, одновременно оценивая общую ситуацию в мире. Он рассуждал об угрозе большевизма и сказал, что Германия начала крестовый поход, чтобы спасти мир от красных орд. Он даже предположил, что на этом последнем этапе войны Германия и Англия должны уладить разногласия и объединить силы, чтобы спасти западный мир. Вина за войну, доказывал он, лежала на евреях всего мира, а наши две страны никогда не должны были сражаться друг с другом. Геббельс говорил то же самое уже много раз, так что я не был впечатлен. Я сомневаюсь относительно того, что этот очень интеллигентный человек в действительности верил всему этому. Непосредственно перед тем, как я вернулся в свою одиночную камеру, он посмотрел на меня и сказал: