Быстрый взлет. Королевские ВВС против люфтваффе - Джон Брехэм

– Каковы ваши успехи?

Я ожидал немедленного взрыва. Я представил ему краткий отчет о наших приключениях, и он поздравил меня с успехом. Затем очень спокойно высказал мне все, что думал о моем полете без его специального разрешения. Он ни разу не повысил голос, и, вероятно, из-за этого его слова имели еще более разрушительный эффект. Я уважал этого человека больше, чем кого-либо из тех, с кем прежде встречался, и это делало испытание еще труднее. Напряжение после боевого вылета и ощущение того, что мы подвели его, поставили меня на грань эмоционального срыва. Видя мое затруднительное положение, Дэвид дружески улыбнулся, чтобы ободрить меня. Это не помогло. С огромным трудом я сдерживал слезы, когда бормотал жалкие извинения. После завершения разноса Эмбри сказал:

– Теперь все забыто. Выпейте со мной пива во время ленча.

Я поспешно попрощался и отправился в обширные владения Мангевэлл-Парк. Там я, не стесняясь, выплакался в одиночестве.

Вечером того же дня наши неприятности были забыты, Руфус, Стикс, Джеко и я отправились к Клемми, чтобы отпраздновать наше благополучное возвращение. Наш любимый паб был переполнен, главным образом, парнями из Королевских ВВС, немного разбавленными пехотой и местными жителями. Было выпито много пива и произнесено много громких фраз, но ощущение товарищества среди нас было таким, какое редко встретишь в мирное время.

Война со всеми ее ужасами может вызывать в человеке и нечто хорошее. Она порождала теплое чувство товарищества, подобное тому, которым тем вечером было пропитано все у Клемми. В один из моментов Стикс оказался в углу, окруженный толпой нетерпеливых слушателей. Время от времени глядя на эту группу, я ловил на себе подозрительные взгляды. Я заподозрил, что там происходит нечто подозрительное, и, пройдя через заполненную дымом комнату, подошел как раз вовремя, чтобы услышать то, что рассказывает Стикс.

– Вы не поверите, но, когда я попробовал забраться в его шлюпку, он оттолкнул меня и даже угрожал, что даст мне по суставам пистолетом.

Выражение его лица было настолько серьезным, что аудитория не знала, верить ему или нет. Когда я приложился носком своего ботинка к его заднице, он плаксиво закричал:

– Боб, я лишь пытался заставить их купить мне еще немного пива!

Что подумали другие, когда мы вместе отправились обратно к бару, я не знаю. Возможно, решили, что я был хамом или что Стикс сумасшедший. Мы же забавлялись всем этим.

В конце мая в штабе группы было проведено общее совещание относительно приближавшегося дня «Д». Масштаб задач союзников и сложность планирования поразили меня. Нам сообщили, что никто из нас ни при каких обстоятельствах не будет летать над вражеской территорией, пока не наступит решающий день «Д». Необходимо было исключить любую возможность того, что кто-то знающий о предстоящей операции попадет в плен и проболтается по неосторожности или под давлением. Были также наложены и другие ограничения. Наша частная почта, входящая и исходящая, подвергалась строгой цензуре, были строго ограничены отпуска. Подобные ограничения, тягостные в то время, были необходимы, и они принесли эффект. Немцы до последнего момента могли лишь предполагать, каковы намерения союзников.

Когда я в ранние часы 6 июня 1944 г. проснулся в своей комнате в Мангевэлл-Парк, было еще темно. Можно было услышать непрерывный, приглушенный рев тяжело загруженных самолетов. Должно быть, именно этот шум разбудил меня. Вскочив с кровати, я в чем был спустился по широкой лестнице старого особняка и через переднюю дверь выбежал на лужайку. В залитом лунным светом небе с быстро бегущими облаками я мог смутно разглядеть темные силуэты множества больших самолетов, направлявшихся на юг. Это были британские и американские транспортные самолеты с десантниками на борту, авангард крупнейшего военного предприятия в истории – высадки в Европе. Хотя было тепло стоять на покрытой росой траве, мое тело покрылось мурашками. Меня переполняла гордость оттого, что я был маленьким винтиком этой большой машины союзнического наступления.

Все, от командира группы до самого последнего человека в нашем штабе, планировали участвовать в боевых вылетах в день «Д». Командир на персональном «москито» под именем уинг-коммендэр Смит намеревался совершить вылет на ночную штурмовку. Дэвид Атчерлей, чья рука была в гипсе после несчастного случая в Северной Африке несколькими месяцами прежде, убедил меня, что должен участвовать в подобном вылете в качестве моего штурмана. Если бы нас подбили, то из-за загипсованной руки Дэвида наши шансы выпрыгнуть на парашютах были бы практически нулевые. Но я так сильно восхищался храбростью этого человека, что не смог отказать ему, несмотря на большой риск. Я обнаружил, что почти все командование 2-й авиагруппы собиралось участвовать в ударе по джерри. Это снова свидетельствовало о замечательном боевом духе группы. Было немного, если таковые вообще имелись, союзнических воздушных соединений, которые могли сравняться с ней.

Дэвид и я взлетели поздно вечером из Лэшема на «москито» из 613-й эскадрильи. В дополнение к обычному пушечно-пулеметному вооружению мы несли четыре 227-кг бомбы с взрывателями с 11-секундным замедлением. Нашей задачей в течение ночи должно было стать патрулирование над шоссейными и железными дорогами, расположенными в глубине 80 км перед плацдармом, захваченным союзниками. В компании со множеством других «мосси» нашей группы мы надеялись прервать поток немецких подкреплений и их вступление в бой на линии фронта на берегах Нормандии.

Когда мы на малой высоте летели над Ла-Маншем, стало очевидно, что Дэвид не слишком хорошо знаком с нашей навигационной аппаратурой «GEE». Это была ясная, залитая лунным светом ночь, позволявшая нам ориентироваться по земле, словно по карте, но полет над Ла-Маншем полностью проходил по счислению. Но это было не слишком трудно. Немецкая зенитная артиллерия в районе Шербура и Нормандских островов, ведшая огонь по каким-то высоко летящим самолетам, помогла нам определить точку выхода к французскому побережью около Сен-Мало. Мы продолжили полет в восточном направлении к Гранвилю и далее к Аржантану, ища на земле признаки передвижения колонн немецких войск. Дисциплина вражеских ночных конвоев была превосходной. Использовалось любое естественное укрытие, чтобы спрятать припаркованные автомобили, и при звуке приближавшегося самолета тусклые огни конвоя гасли. В течение некоторого времени мы искали на земле объект для обстрела, горя нетерпением атаковать врага в этот исторический день. Обнаружить замаскированный транспорт с самолета, летящего на скорости на малой высоте, достаточно трудно и днем. Ночью же это настоящая проблема.

Около города Вир[128] Дэвид привлек мое внимание к вспышкам на одной из дорог. Кто-то уже штурмовал немецкую колонну. О'кей, мы теперь закончим их работу. Мы обнаружили несколько автомобилей, пошли вниз. Я сильно нажал большим пальцем на кнопку огня, и поток 20-мм снарядов и пуль обрушился на колонну автомобилей, в беспорядке разбросанную под нами. Когда мы в нескольких десятках метров вышли из пикирования, Дэвид сбросил наши бомбы, чтобы вызвать дальнейшее опустошение. Круто набирая высоту, мы видели много взрывов и пожаров, но из-за дыма не могли точно разглядеть, какой именно ущерб нанесли. Время нашего патрулирования почти вышло. Мы отправились домой, удовлетворенные своим вкладом в усилия группы этой ночью.

На обратном пути, около Гранвиля, мы увидели самолет, приближавшийся спереди, он был всего лишь в нескольких сотнях метров. Я резко отвернул влево, чтобы избежать столкновения, и мне показалось, что это «Мессершмит-410» (немецкий двухместный дальний истребитель). Прежде чем он исчез из поля моего зрения, я начал быстро разворачиваться вслед за ним. Вскоре увидев его силуэт, я понял, что это «москито». Мы испытали разочарование, что это не гунн, но при этом радовались, что вовремя опознали дружественный самолет. Снова огонь вражеской зенитной артиллерии позволил нам обойти горячие точки и найти безопасное место, чтобы пересечь французское побережье. Через три часа после взлета мы вернулись в Лэшем, и Дэвид принялся извиняться за свою плохую навигацию. Кого это заботило? Вылет прошел довольно успешно. Позднее мы узнали, что «мосси», которого мы на первый взгляд приняли за «мессершмиты», принадлежал командиру авиастанции в Лэшеме. Когда мы возвращались, он только начал патрулирование. Время и место совпали. В последний момент он также увидел нас и сначала тоже принял за врага. К счастью, ни один из нас не нажал на кнопку огня.

Тогда я, конечно, не подозревал о том, что активная часть моей войны в воздухе быстро приближалась к завершению. Перед тем как я был сбит и попал в плен вместе с Доном Уолшем, я в июне совершил только еще два полета, оба с Робби. Первый был ночным вылетом на штурмовку, а второй – дневным рейдом над Данией. В ходе ночного вылета мы обстреляли автомобили около Гранвиля и бомбили мост через реку. Мне кажется, я абсолютно не годился для роли пилота бомбардировщика, потому что в мост не попал! Во время дневного рейда нас сопровождал второй «москито», на котором летели Майк Херрик и его польский штурман. В прошлом Майк много раз просил меня разрешить ему лететь со мной, чтобы он мог разделить мою уверенность в ценности подобных рейдов. Поскольку для Майка это был первый полет такого типа, его маршрут был короче и легче, чем мой. Над побережьем Ютландии мы разделились. Майк направился на север, к аэродромам около Ольборга, а мы с Робби продолжили полет на восток, в направлении Копенгагена. Мы не обнаружили никаких вражеских самолетов, но с хорошими результатами обстреляли три армейских автомобиля и железнодорожный состав. Бедного же старину Майка удача покинула. Он и его штурман стали жертвами пушек «Фокке-Вульфа-190», который, как я узнал спустя многие годы, пилотировал тот же самый летчик, кто в конечном счете сбил и меня, – Роберт Шпрекельс. Потеря этого храброго новозеландца и его штурмана[129] для меня стала личным ударом. Мы с Майклом дружили много лет, и я чувствовал некоторую личную ответственность за его гибель. Мое убеждение в ценности таких рейдов повлияло на него, и он решил принять участие в вылете. Я решил, что в будущем в такие рейды всегда буду вылетать один.