Война и люди - Василий Песков

– Константин Михайлович, Сталинград… Об этой поворотной точке сказано много. Что вам запомнилось?

— Ну, во-первых, мне все время кажется, что Сталинград — это недавно. Годы бегут, но это вот чувство остается — недавно.

Сталинград был для всех нас тогда сначала огромных размеров болью — шутка ли, немцы на Волге! Потом огромных размеров радостью: появилась твердая уверенность — одолеем!

В критической своей точке Сталинград был для меня символом крайней опасности. Признаюсь: летел туда с боязнью. Казалось, вот там как раз и убьют.

Когда наступил перелом, у меня, кроме памяти обо всем, осталось еще ощущение какого-то абстрактного звука. Все мы тогда ясно услышали: в немецкой машине войны что-то хрустнуло, надломилось.

И все мы после Сталинграда несли в себе ощущение счастья. Ощущением этим была потребность делиться. В те дни мне в руки попала рукописная листовка с надписью: «Молитва» с припиской: «Если ты верующий — перепиши». А на обратной стороне мелким почерком — «Сталинградская сводка». Моя редакция, пользуясь затишьем на фронте, дала (невероятная щедрость по тем временам!) два месяца отпуска написать повесть о Сталинграде. Я писал лихорадочно быстро, с огромным подъемом.

Думаю, всем тогда хотелось излиться. Есть в моем Дневнике такая вот запись. Приведу ее в сокращении…

«Вечером довольно поздно ко мне заглянул командующий Сталинградским фронтом Андрей Иванович Еременко.

— Пришел к тебе как к спецу своего дела, хочу спросить совета.

Я был озадачен: в каком смысле спец? И что могу посоветовать? Выпив чаю, Еременко неторопливо вытащил из кармана очки, потянулся за портфелем.

— Написал о Сталинграде поэму, — сказал он. — Хочу, чтобы послушал и посоветовал, как быть, кому отдавать печатать?

Я оторопел. Ждал чего угодно, но только не этого. По своей натуре я склонен верить в чудеса, в те счастливые «а вдруг», которые редко, но все же происходят в жизни. «А вдруг в самом деле поэма?»

Опущу торжественное чтение поэмы и мое величайшее затруднение после чтения сказать будущему маршалу правду, которая, конечно же, очень его огорчила.

Он сказал:

— И печатать это, по-твоему, нельзя?

— По-моему, нельзя, тем более вам.

Очень долго молчали. Потом Андрей Иванович сказал:

— Еще стакан чаю налей…»

Вот такой курьезный и трогательный эпизод того времени, говорящий о том, что радость победы всех нас тогда окрыляла.

– На фотографиях в Дневнике видишь людей с петлицами, а потом вдруг — погоны. Форма отразила многие перемены в армии. Нельзя ли несколько слов о солдате сорок первого и, скажем, о солдате сорок четвертого? В чем разница?

— Солдат сорок четвертого — сорок пятого годов был солдат наступающий: уверенный в себе, смекалистый, дерзкий. Он уже не боялся окружения — сам окружал. Он не боялся уже немецких автоматчиков — сам на броне с автоматом ехал. Уже не его брали в плен — он брал в плен. Добротнее стала еда у солдата, песни стали другими. В сорок первом это было «Напрасно старушка ждет сына домой…», в сорок втором — «Землянка», в сорок третьем — «Темная ночь», теперь — «Хороша страна Болгария…», «Эх, как бы дожить бы…».

Форму с погонами встретили с интересом, можно сказать, с удовольствием. И я не был тут исключением. Помню, с радостью послал фотографию матери – подполковник. Форма действительно отражала качественные перемены нашего войска.

– В Дневнике, кроме осмысления событий, разбросано много конкретных фактов — ярких примет войны. Они поразительны по своей силе, достоверности, иногда неожиданности. Может быть, выберем что-нибудь, сохраняя хронологию записей?

— Давайте выберем. Эти штрихи мне тоже дороги. Записывал все как видел или слышал от человека.

Из дневника:

…Минское шоссе. Полотно дороги по-прежнему сравнительно мало разрушено бомбами. Немцы, несомненно, берегут шоссе как путь своего будущего продвижения. И эта их самоуверенность удручает.

…Майор рассказал. Во время выхода из окружения его и нескольких бойцов нагнал на ржаном поле «мессершмитт». Расстреляв все патроны, немец пытался раздавить их колесами. Майор залег в канаву на поле. Три раза «мессершмитт» проходил над ним, стараясь задеть его выпущенными колесами. Майор, задрав гимнастерку, показал мне широкую, в ладонь, синюю полосу через всю спину.

…В боях у Минска впервые использованы против немецких танков бутылки и стеклянные солдатские фляги с бензином…

…На переправе из человеческих тел, повозок и лошадей образовалась плотина. И народ все шел и шел…

…Полковник рассказывал, как он мучился на войне с оленьим транспортом. «Уж слишком неприхотливое животное олень! Такие неприхотливые, что ничего, кроме своего ягеля, не жрут. А где его возьмешь, этот ягель? Даешь ему сено — головой мотает, даешь ему хлеба — головой мотает. Дай ему только ягель! А ягеля нет. Так я и воевал с ними, с оленями. Я на себе вместо них грузы таскал, а они ходили и свой ягель искали».

…Псковитянин Василий Козлов проявил редкое присутствие духа: оказавшись со своим спешенным эскадроном в тылу у немцев, без единого выстрела долго двигался по высоким хлебам вслед за наступающими немецкими цепями и, в последний момент внезапно перекосив их сзади из пулеметов, почти без потерь вышел к своим.

Солдат: «Немец, если на него не нахрапом, конечно, а ловким ходом насесть, немец боится. Немец, когда чувствует, что на него идет человек, который не боится, он его сам боится. А если от него тикают, ясно, он бьет! Кто-то кого-то должен бояться».

…Идешь и видишь — собака бежит и тащит по степи человеческую кость. Такая усталость, что даже лень выстрелить по ней.

…Старый казак в военкомате. Ему отказывают: «Старый ты уже человек, какой из тебя солдат». А он в ответ: «А знаете, с кем я ровесник?.. А со Сталиным! Так ежели мы с ним ровесники, а он главнокомандует, то неужто я казаковать не могу?!»

Солдат: «Наступать было тяжело. Зима, ничего ж нет! Присядешь на камешек, на саман, задремлешь, а он подтает под тобой, проснешься».

…Друг попал в переделку. На его машину ночью налетел грузовик, везший арбузы на передовую. Потерял сознание. Когда очнулся, видит, на корточках сидит шофер грузовика, раскалывая один за другим арбузы, выжимает их на лицо, чтобы привести в чувство. Ничего иного в безводной степи он не мог придумать.

Солдат: «Меня здорово обидел проклятый фриц: у меня на спине мешок, а в нем табачок и пара белья — поджег, чувствую, дымлюсь на спине. Так мне даже смешно и удивительно: что я, танк, что ли!»

Генерал: «Вчера под вечер немцы до того густо на нас пикировали, что один сбросил бомбу на другого. Тот рассыпался буквально в порошок, а сопровождавший истребитель от взрывной волны перевернулся в воздухе и врезался в землю».

Командир танка Ерохин: «У нас, между прочим, в первый день это начальству не понравилось, когда мы стали звать новые немецкие машины «тиграми» и «пантерами», — вроде сами на себя страх наводим. Сделали замечание: называйте их по маркам: Т-5, Т-6… Но потом, когда стали их жечь, то разговора про название уже не было. Даже складней рассказывать, что «пантеру» или «тигра» уничтожил, как будто не на фронте, а в Африке…»

…Везут тяжелораненых по ухабам, по кочкам, а они, несмотря на боль, спят.

…Командир дивизии Мухамедьяров: «У нас здесь, в Югославии, появилась новая деталь формы — венки на машинах и цветы на фуражках!»

…Югослав-полковник угощает нас сигаретами с забавной надписью на коробке: «20 для вас и 4 для ваших друзей».

…Разбитый городок. Все изрыто воронками. Стены домов, как шкуры от леопардов, испещрены черными пятнами от осколков. К одной из таких стен прямо снаружи пристроены, очевидно, каким-то шутником большие дубовые стенные часы с гирями. Маятник исправно качается. Сверил с ручными часами — точно идут!

Солдат: «Да он и не сдавался мне. Я иду и вижу, он с погреба вылез да и ползет на карачках между камнями. Вот я его и потянул за шиворот. «Что ж ты ползешь, — говорю, — что ты, вошь, что ли?»

…Разрешили посылки домой. Многие солдаты посылают стекло — обивают стекло досками и приносят, — потому что из дома написали, что стекла нет… Посылают мешочки с гвоздями. Один принес свернутую в круг пилу.

— Принимай, принимай — чего там! — мне некогда, я с передовой.

…Когда снаряды свистели, рвались далеко сзади, солдаты, усмехаясь, говорили про них: «… Это не наш, это генеральский пошел… И это генеральский. А вот это наш!» Солдат, сорвав с головы пилотку, прежде чем лечь, накрывал ею котелок с супом.

…Берлин. Зоосад. Трупы людей и животных. В бассейне плавает бегемот. В боку его торчит стабилизатор мины. Убила не взорвавшись.

– Константин Михайлович, вы пишете: «У каждого из воевавших от начала и до конца войны был на ней свой самый трудный час». И у вас тоже?