Доктор Есениус - Людо Зубек

Вопрос Гаранта заставил Есениуса насторожиться. Доктор был уверен, что его визит к великому раввину остался тайной.

— О чем вы говорите? — спросил он, делая вид, что не понимает вопроса.

Гарант посмотрел по сторонам — они встретились в коридоре перед императорскими покоями — и подвел Есениуса к оконной нише.

— Вы ничего не должны от меня скрывать, — заговорил он, понижая голос, и Есениус решил, что пан Гарант дружески к нему расположен. — Я бы на вашем месте поступил точно так же. Но император… Ведь вы знаете…

— Откуда он узнал? — тихо спросил Есениус, и сердце у него сжалось.

— Ха-ха-ха! Разве здесь можно что-нибудь скрыть? Императорские шпионы следят за каждым нашим шагом. А еще больше сведений, чем император, получает главный камердинер Ланг. В его руках собираются нити всех интриг при дворе. Вероятно, это он донес императору.

— Вы сколько заплатили Лангу? — удивленно спросил Есениус.

— Да ни за что. Просто так, чтобы снискать его расположение. Чтобы не поминал о вас худо. Все врачи, художники, состоящие при дворе, платят ему или преподносят ценные подарки в знак благодарности. С вас он ничего еще не требовал? Ну, не он лично, а кто-нибудь от его имени…

Есениус признался, что приходил к нему какой-то человек, видно, доверенный Ланга, и намекал, что если доктор поднесет камердинеру какой-нибудь подарок, то заслужит тем его расположение. Есениус притворился, что не понимает, о чем идет речь, тогда тот открыто попросил подарок. Есениус отказал.

— Ах, не мудро вы поступили! Теперь Ланг будет выуживать любую мелочь, чтобы напортить вам. Постарается всеми силами выжить вас из дворца или отравить вам жизнь. Похоже на то, что это первая его попытка. Думаю, император потребует вас к себе. Приготовьтесь к обороне.

Есениус поблагодарил Гаранта за предупреждение. Теперь он, по крайней мере, заранее мог обдумать, как защищаться.

Прошла неделя, другая, но все оставалось по-старому. Может, Рудольф забыл? Но если забыл, то не забыл Ланг. Уж он-то постарается в нужный момент напомнить обо всем императору.

Поэтому Есениус совсем не удивился, когда его пригласили в мастерскую Рудольфа.

На этот раз император не занимался столярным делом и не разбирал часы. Он сидел за грудою бумаг и усердно их штудировал.

— А, наш доктор! — произнес он через некоторое время, показывая, что заметил вошедшего, но тут же снова углубился в чтение бумаг.

Вдруг он отложил письмо, которое держал в руках, поднял голову и, глядя Есениусу в глаза, насмешливо спросил:

— Собственно, мы уж и не знаем, можем ли мы говорить «наш доктор», если в гетто считают его своим.

Есениус слышал биение собственного сердца и чувствовал, что ко лбу и щекам приливает кровь.

Но он продолжал молчать, ожидая прямого вопроса.

— Итак, что вы можете сказать в свое оправдание?

Только теперь заговорил Есениус.

Он не оправдывается. Но рассказывает императору все обстоятельства дела. Как пришел к нему раввин Лев, рассказывает о своих колебаниях, о присяге императору, о возможных последствиях — в общем обо всем, умалчивает только об одном: об участии Марии в этом деле. Он все берет на себя. Если он должен понести наказание, он понесет его один.

Император внимательно слушает своего личного врача, но по выражению его лица нельзя понять, что он думает. Только время от времени Рудольф кивает головой. И это все.

Есениус принимает этот жест за одобрение и продолжает свой рассказ.

Затем следует вторая часть рассказа — описание операции.

Безразличие на лице императора исчезает. Оно сменяется любопытством. И наконец первый вопрос:

— А она красивая, эта молодая еврейка?

Вопрос императора неприятен Есениусу. Он счел его неуважением к успешно выполненной операции. Но ему хочется возбудить интерес к рассказу тем, к чему Рудольф наиболее восприимчив, — красотой. С поэтическим жаром он описывает достоинства внучки раввина, сравнивая ее со всем прекрасным, что приходит ему на ум. Он не испытывает угрызений совести оттого, что в своей речи прибегает к пересказу «Песни песней». В сознании у него звучат сочные слова, благоухающие ароматом заморских цветов и отдающие сладостным привкусом крепких южных вин. Он не повторяет дословно Соломона. Нет, он только прибегает к некоторым его образам и выражениям. И достигает желаемого результата. Все мысли императора уже заняты внучкой раввина.

— Мириам, — шепчет Рудольф так тихо, что Есениус скорее по губам, чем на слух улавливает это имя.

Вдруг император спрашивает:

— Вы думаете, операция ей помогла?

Есениус ответил, что после операции Мириам быстро поправилась и теперь чувствует себя очень хорошо.

— Очень хорошо, — вновь прошептал император.

И Есениус не понял — эхо ли это его последних слов или одобрение.

Возможно, в этот момент император заметил на лице своего личного врача выражение удовлетворения и поэтому вдруг нахмурился.

— Но ваши дела плохи, ибо вы оскорбили наше величество, — заговорил он изменившимся голосом, — мы должны вас наказать.

Есениус поклонился и с покорностью сказал:

— Я верю в справедливость приговора вашего императорского величества.

— Не переоценивайте нашу доброту, — строго сказал император.

С минуту он о чем-то думал, а потом продолжал уже мягче:

— Если бы мы видели хотя бы раскаяние на вашем лице! Но сдается, что это грубое нарушение обязанностей вас вовсе не огорчает… Раскаиваетесь ли вы в своем проступке?

Вновь такой же вопрос, как тогда, при первом разговоре. От ответа, возможно, зависит вся дальнейшая судьба Есениуса. Если бы он покорно опустился на одно колено и с сокрушением раскаялся в своем проступке, возможно, ему бы удалось отвратить от себя монарший гнев. Но в Есениусе заговорило упрямство. Собственно, это было не упрямство. Сознание ему подсказывало: «Ты хорошо поступил. Правильно!» И он не раскаялся, что пришел на помощь внучке раввина. Если бы он ответил сейчас что-нибудь иное, как бы он мог потом смотреть Марии в глаза?

И он сказал правду.

— Нет, ваше императорское величество, я не раскаиваюсь.

Казалось, что ответ Есениуса не поразил императора. Возможно, другой ответ его бы разочаровал.

— Меру наказания мы определим потом, когда взвесим все обстоятельства, связанные с этим случаем…

Рудольф, видимо, хотел еще что-то сказать, и Есениус ждал. Неожиданно император заключил:

— Мы хотим сами убедиться, правда ли все то, что вы нам тут рассказали. Мы спросим об этом раввина Льва и Мириам…

Покидая мастерскую императора, Есениус должен был пройти мимо главного камердинера. Краешком глаза доктор заметил злорадную усмешку на губах Ланга, но вместе с тем и попытку прочитать по лицу Есениуса, чем кончился разговор его с императором. Есениус уходил озабоченным, но не удрученным. Поэтому, заметив пытливый взгляд Ланга, он улыбнулся веселой, беззаботной улыбкой.

Но мысленно Есениус все время возвращался к загадочным словам императора о раввине и его внучке. Что касается раввина, то тут все ясно: император добивается, чтобы ему как следует заплатили. Императорская казна, как обычно, пустовала. Совсем недавно евреям пришлось поглубже залезть в свои кошельки, чтобы отсрочить исполнение императорского указа, по которому все они за связь с главными врагами империи — турками — должны были покинуть Прагу. Золотые талеры не изменили императорского решения, указ остался в силе, но о его исполнении никто не заботился. Все осталось по-старому: евреи не спешили уезжать, а в руках у императора осталось довольно верное средство вымогать деньги у обитателей гетто. И вот теперь случай с Мириам. Возможно, речь вовсе и не пойдет о деньгах. Кто знает? Но, во всяком случае, император потребует от раввина, чтобы тот посвятил его в тайны кабалистики.

Тут уже ничего не попишешь.

Но что замышляет император в отношении Мириам?

Велит он ей явиться с дедом или одной?

Чем продиктован его интерес к прекрасной израильтянке?

Столько вопросов — и ни на один он не может ответить с полной уверенностью. Поступки императора непостижимы. И если бы речь шла только об императоре! Но Есениус знает, какое влияние имеет на Рудольфа его главный камердинер. Он охотно помогает императору во всех сомнительных делах и порядком обогащается за его счет. Он не только берет взятки, но и присваивает себе часть подарков, преподносимых императору, и даже открыто злоупотребляет его доверием. Расходы по собственному столу он покрывает за счет императорской казны.

Что же делать? А может, вообще ничего не делать? Если пойти к раввину, Ланг об этом узнает в тот же день. Определенно узнает и то, о чем они будут говорить. И уж тогда император наверняка не помилует своего врача.