Такова торпедная жизнь - Рудольф Гусев

Лариона все это не интересует. Все это лишние заботы. Хлопот не оберешься. Осмотреть нас можно за минуту, но он будет ходить перед нами целых десять. Ровно столько, сколько отпущено распорядком дня. Распустишь строй раньше, прибежит Жора Коноплев: «Что, уже осмотрели? Дайте-ка я взгляну». Лучше уж стоять в строю хоть двадцать минут, только без Жоры. Собственно, за время осмотра я расскажу вам, читатель, еще кое-что о Ларионе.

Не скажешь, что к морю, но к воде его тянуло с детства. Перед окнами дома, где он жил с родителями, струил свои хрустальные воды Обводный канал. В нем, конечно, не искупаешься: то презерватив проплывет, то еще что-нибудь изысканное. Но на мысль о купании он наводит постоянно. Искупаться можно на пятом километре Октябрьской железной дороги. В те далекие годы там были отличные пруды — рыбу лови, купайся, загорай. Далековато, правда, шагать по шпалам, но если с компанией, да на спор, кто дальше пройдет по рельсу и не свалится, до Луны можно дошагать. И не подозревал Ларион, что начал себя готовить в моряки. Ходьба по рельсу, это, конечно, не по рее, но устойчивость, сосредоточенность и, отчасти, некоторые элементы строевого шага вырабатывает.

Он был скромным и не драчливым, поэтому первая городская организация, которая им заинтересовалась, была не милиция, а районный военкомат. Уже в девятом классе его хотели призвать в армию. Призывной возраст. Ларион пообещал после десятого «двинуть» в училище. Располневший майор в корсете кожаных ремней и металлических пряжек профессионально определил, что этого паренька отлавливать для призыва не придется: видно, что он твердо усвоил две государевы истины — труд в СССР есть дело чести, славы, доблести и геройства, а военная обязанность — священный долг. Поэтому уже спустя неделю после последнего школьного экзамена в руках у Лариона красовалось направление в приемную комиссию Высшего Военно-Морского училища инженеров оружия. Училище он выбрал сам с подачи того же майора: «Училище новое, только что организованное. И ехать тебе до него от дома автобусом без пересадок». Последнее решило все. Ларион от рождения был прагматиком, хотя еще не знал об этом. Собственно, и майор многого не знал. Еще в 1948 году Ларион сделал попытку начать самостоятельную жизнь — поступал в судостроительный техникум. Экзамены сдал отлично, но приемная комиссия его кандидатуру отклонила. Целых два года он жил на оккупированной немцами территории в Псковской области. Поэтому комиссия — на всякий случай — от приема его в техникум решила воздержаться. Так что примут ли его в училище или нет, у Лариона был большой вопрос.

В 1951 году инженерный минно-торпедный факультет Высшего Военно-Морского училища имени М. В. Фрунзе вырос до самостоятельного училища.

Ларион просунул голову в дверь приемной комиссии нового училища в 1952 году. Это был первый набор непосредственно в училище, и ему надлежало быть пятым выпуском — в 1957 году. В последующем, не приобретя корпоративных традиций, но завоевав всесоюзное флотское признание, училище было расформировано. Я лично путь в училище проделал тоже с помощью комсомольской путевки военкомата. Правда, по рельсу я не ходил, а ездил по этой самой дороге — на пригородном паровозе из Колпина в Ленинград. Как раз мимо этих самых прудов. В училище мы с Ларионом подружились, несмотря на различное «служебное положение». Я был в четвертом наборе в 1955 году и оказался в последнем выпуске 1960 года. Таким образом, мы с Ларионом по времени учебы с большим запасом перекрываем время существования училища — восемь лет.

Руководил он нами около года, передавая нам ежедневно весь имеемый опыт без остатка. Мы даже сходили вместе с ним однажды в самоволку, когда начальство злоупотребило карантином. В жуковский период это было равносильно самоубийству. Если бы, конечно, поймали. Это потом мы дружно зауважали Маршала, а в бытность его Министром обороны, кроме страха, к нему других чувств мы не испытывали. В 1956 году он поставил нас на грань финансовой пропасти, доведя денежное содержание курсантов до семи рублей в месяц, а о его посещениях войсковых частей и военно-морских баз ходили мифы, анекдоты и легенды. По одной из них, в Балтийске он неожиданно приказал всем кораблям выйти в море. Сумели выйти не все корабли… Головы начальников «полетели» направо и налево. Ну, а для нас, курсантов, в период его правления тридцать суток без берега было самым расхожим способом повышения воинской дисциплины. Но в молодости редко кто из нас смотрит дальше носков собственных ботинок. Мы одновременно влюбились. Со временем девушки стали нашими женами. Какими карантинами нас можно было остановить?… Тем более, что нашим консультантом и «обеспечивающим» был сам Виктор Родкевич, проложивший ранее новый фарватер — по углу здания с третьего этажа.

Вот, наконец, Ларион и Виктор Родкевич завершили утренний осмотр. Мы стоим в строю и слушаем, как Ларион с Виктором докладывают о совместной работе более высокому начальству, помощнику командира взвода Славе Матвееву, своему однокашнику. Тот к этому времени завершил осмотр наших рундуков. Слава Матвеев, по прозвищу Дама — за грациозную неторопливую походку, внимательно их выслушивает и минут пять рассказывает нам о результатах своих поисков в рундуках, отвесив каждому по известному прейскуранту. Затем Слава сделает вид, что хочет что-то доложить старшине роты Юрию Березину. Но тот либерал. Он машет ему рукой: мол, разбирайся сам со своими Свердловым и Ворониным. Тем более, что у минеров сегодня намечается скандал. Там два дотошных командира отделения Карл Журавский, по прозвищу Марк, и Женя Зябкий, более известный, как Веселый Джон, засекли «испорченную форму одежды» у Вовки Фролова. Начальство довольно. Не зря ест свой хлеб. Сейчас распустят строй, Вовку — к Коноплеву, а мы переоденемся во второй срок, устраним замечания и отправимся на завтрак. Начнется новый день…

Наши жизненные пути с Ларионом будут неоднократно пересекаться. Через восемь лет мы встретимся во Владивостоке. Затем расстанемся и через семь лет встретимся в Ленинграде в Минно-торпедном институте. Затем меня назначат в УПВ ВМФ, а Ларион займет мое место начальника отдела эксплуатации торпед и в 1986 году завершит службу.

Ларион относился к той категории людей, которые не завидуют талантам других или просто их умению что-либо сделать. «Если захочу, — говорил он, — освою, научусь». При этом он благоразумно не завидовал певцам и артистам вообще. Это было вне сферы его интересов. Из всех предметов больше всего любил математику. Любовь к ней привил школьный учитель, который считал математику главным делом в жизни мужчины, а последним — балет. Потому, к общему восторгу учеников, иногда говорил так: «Не хочешь математику учить? Иди в балет. Будешь баб за ж… держать». Чтобы лишний раз услышать этот афоризм, приходилось изредка по очереди скулить: «Да не хочу я эту математику учить!». Уловка всегда срабатывала. Потому и запомнилась, как заповедь. Именно любовь к математике обеспечила ему крутые виражи в службе. Знание математики вообще упрощает жизнь. Приобретенная в юности устойчивость помогла Лариону стать мастером спорта СССР по пулевой стрельбе, и в 70-х годах он в течение многих лет был бессменным чемпионом Тихоокеанского флота. Так и ушел непобежденным. Начальство тактично намекнуло ему, что служба и спорт — несовместимы.

Он не брал в рот спиртного и не курил. Свою мужскую мощь использовал по прямому назначению. В этом отношении Ларион составлял единое целое с нашим другом, Геной Стафиевским. За праздничным столом Ларион не пил, но много ел, а Гена, соответственно, рюмок не пропускал, но не закусывал, поручая это дело Лариону. Оба они были готовы сутками сидеть за рулем автомобиля и утверждали, что если дорожный знак не подперт милиционером — это не знак и не имеет зоны действия. Впрочем, один раз Ларион выпил со мной стакан коньяка. По печальному случаю. Как-то под Новый год мы случайно встретились с ним на арсенале в цехе ремонта перекисных торпед. Как начальник ОТК он принимал, последнюю партию торпед, я же был направлен из МТУ по своим вопросам ремонта контрольно-регулирующих станций. Мы разговаривали у входа на участок резервуаров окислителя о перспективе совместной встречи Нового года семьями, как вдруг пол под нашими ногами тряхнуло, как в эпицентре землетрясения, а дверь на участок вылетела с треском, чуть нас не придавив. Открылась ужасная картина: два окровавленных трупа, развороченный пол, перевернутые резервуары. С оружием всегда нужно на «Вы», а с его опасными энергокомпонентами — только «Ваше величество» — все строго по инструкциям, написанным «на крови». Без преувеличений. А здесь, на участке, два молодых рабочих решили прочистить сливные магистрали с помощью перекиси водорода. Увиденное настолько потрясло нас, что о веселой встрече Нового года речи не могло и быть. Похороны, дознание. Но 31 декабря мы все-таки решили отметить Новый год посещением Драматического театра. Шла какая-то революционная пьеса с любимцем приморцев артистом Козел в роли Ленина. Говорили, что его забирают от нас в Москву, и это его последний спектакль. Играл он великолепно. И картавил. И внешне был похож на портреты Ленина. И был освещен, как святой. В перерыве, специально удлиненном, и в буфете, специально расширенном по случаю Нового года, Ларион внезапно предложил: «Помянем». Ему на своей «Волге» пришлось доставлять тогда пострадавших в ближайшую больницу. — «Нет вопросов». Мы заказали по стакану тонкого стекла коньяка, вооружили своих непьющих жен пирожными и кофе. Помолчали. Затем выпили за один заход без церемоний.