Звезда перед рассветом - Екатерина Мурашова

– Помню, помню, – закивала Люша. – Он ведь вдовец?

– Ага. Вдовый он, жена о прошлом лете от женской немочи померла. Две девчонки остались, большенькие уже – годков по десять-одиннадцать. Он сказал: я на тебе, Агриппина, женюсь, несмотря на твое несчастье и корявую рожу. И выблядка твоего приму и буду в своем дому кормить вместе с дочками, доколе он в возраст не войдет, а после ушлем его куда-нибудь делу учиться. Дочки замуж уйдут. А ты мне непременно еще детей родишь – настоящих. Вон какой у тебя круп знатный, лошадь позавидует… – Груня расхохоталась, широко разевая рот.

– Грунька, так это, должно быть, комплимент был? – неуверенно предположила Люша.

– Может быть, – согласилась Груня. – А как я глухая, так он тут же полез показать, где оно у нас с лошадью есть… Я ручищи-то его быстро отвадила, так он вот эдак строго палец поднял и говорит: тебя, конечно, в господском доме барыня разбаловала, но я это быстро в семейное обыкновение введу – баба, она баба и есть. Все места у ней мягкие, и мозги такожде, промежду прочих членов. Если надо, так и вожжами поучить – енто бабским мозгам только на пользу идет, в порядке отвердения оных…

Люша усилием воли пригасила упрямо расползающуюся по лицу улыбку и спросила, глядя в центр узора расстеленного по полу ковра:

– Так что ж ты-то решила? Аверьян мужик хоть и не молодой, но серьезный и не бедный, как мне помнится. А девочки его и вправду через три-четыре года – невесты. Будет у тебя семья. Если надумаешь, я за тобой приданое хорошее дам, чтобы он там не очень-то о себе понимал…

– Изжить меня хочешь? – насупилась Груня. – Надоела небось? Или Варечке другую, правильную няньку сыскала? Или Александр Васильич таки допек? Знаю, знаю, что ему это ровно нож острый: как это его жена, Любовь Николаевна Кантакузина, с глухой уродой в ровнях себя держит?!

– Не заводи себя, Грунька! – спокойно велела Люша. – Не в драку лезть. Что Аверьяну-то сказала?

– Сказала: ищи, дядя Аверьян, в другом месте. Может, какая и пойдет за тебя, огрызка, вожжами учиться. Мне ж твоих снисхождениев вовек не надо, а тебя самого – и того меньше.

– А он что?

– Кровь ему от злости в глаз брызнула, аж белок весь закраснел…

– Еще бы! А потом?

– А потом плюнул и пошел. На том все сватовство и кончилось… Да, еще кошка твоя, черная с белым галстуком в кухне вертелась и ему под ноги попалась, так он пнул ее сапожищем, ровно галка полетела. Надо бы ее сыскать, да взглянуть, цела ли…

– Сыщу непременно… – Люша захлопнула книгу и снизу вверх заглянула подруге в глаза. – Груньк, ты… не пожалеешь после?

Груня отрицательно помычала и покачала головой.

Помолчали, глядя в окно.

Там в безоблачном небе ласточки ловили мошек, а потом стремительно планировали, приближались – под крышу, к гнездам, и слышно было, как они там шуршат и цвиркают, кормя птенцов.

– Везучая ты, Грунька, – с растяжкой сказала Люша. – Тебя хоть как, но по-любому замуж звали, как порядочную девку. А меня вот никогда…

– Чего мелешь?! – удивилась Груня. – Ты с Александром Васильичем венчалась.

– Да я ж его силком на себе женила. Будто ты позабыла – пожар, отцово завещание и все прочее потом…

– Какая разница…

– Большая! Ты и сама знаешь, прикидываешься только.

– Ну-у… Слушай, Люшка, а вот если, ты говоришь, Александр Васильич тебе матушкиной памятью поклялся, что запор тогда на пожаре на двери не задвигал, и убивать тебя не хотел, так кто ж это был-то? Померещилось тебе, что ли?

– Ничего мне не померещилось! – огрызнулась Люша. – Заперли нас с Пелагеей – я тебе говорю! Он даже лязгал там, когда я дверь трясла…

– Так кто ж запер, если не Александр Васильич?

– Не знаю.

– Чудно…

– Да мало ли на свете чудного?

Небо понемногу тускнело, и ласточки уже не взвивались так высоко. Набежал ветер, подхватил занавеску, дохнул острым запахом свежей, некошеной еще травы. На горизонте проявилось на миг светлое зарево, и донеслось приглушенное ворчанье – будто пушка вдалеке ударила. Собиралась гроза.

– Любовь Николаевна, вас там с черного крыльца Аверьян Капитонов дожидается. Из Торбеевки пришел. По личному, говорит, делу, – доложил лакей Егор.

– О Господи! – Люша вздохнула, сделала непроницаемое лицо и выпрямившись, словно проглотила аршин, зашагала по лестнице.

Аверьян был темен лицом, смотрел в землю, мял в руках шапку.

Выступление свое явно подготовил заранее, однако почти сразу сбился с лада и заговорил запинаясь, с ожесточенной натугой проталкивая не дающиеся слова.

– Как если добра желаете своей верной слуге… Мальчишке верное направление… Страх Божий и без греха… Готов пренебречь, Господь велел милосердие оказывать… Должно бабскому правильному устроению быть…

– Аверьян Капитонович, – не выдержала наконец Люша. – Я понимаю вполне, что ты к Агриппине с самыми лучшими намерениями касательно создания семьи. Но она – свободный человек. И коли она тебе отказала, я тут ничем над нею не властна.

– Прошу оказать вспомоществование, – Аверьян впервые посмотрел Люше в лицо. Правый белок его действительно заплыл алой кровью, и оттого взгляд казался жутким, как у сказочного василиска. – Как вы есть Агриппинина госпожа и благодетельница с самого детства, так она насупротив вашего слова пойти не смеет, и довод ваш по всякому для нее уважителен.

– Прости, Аверьян Капитонович, но я Груню ни к чему принуждать не стану, – твердо сказала Люша. – Не мил ты ей показался, что ж тут поделать? Смирись.

– Не мил, значит, – снова опуская взгляд, с угрозой проговорил Аверьян. – В шалавах, значит, ей милее. Что ж… Спасибо вам тут на добром слове… Прощевайте покуда.

Он повернулся и, прихрамывая, зашагал прочь, не оглядываясь и на ходу натягивая шапку. Люша озабоченно смотрела ему вслед. Еще с хитровских времен она доподлинно знала, что такие люди, как Аверьян, обид не забывают. В общем-то, она и сама была таким человеком…

Человек выскочил на дорогу откуда-то из пыльных кустов и сразу же замахал руками, привлекая внимание.

Александр осадил лошадь, остановил бричку, в которой объезжал поля, и досадливо сморщился, рассматривая приближающегося к нему незнакомого корявого мужика средних лет. Мужик отчетливо хромал на правую ногу, и еще что-то у него было с правым глазом.

– Мое почтение, Александр Васильич. Аверьян Капитонов я, с Торбеевки.

«Сейчас начнет чего-нибудь просить, – подумал Александр. – Будет ссылаться на войну, реквизиции, неурожай, расположение звезд и еще что-нибудь в том же духе. Я, конечно, откажу, потому что, если дать, то вслед за ним завтра придет пять таких же корявых, с шапками в руках и почти нескрываемым вызовом в глазах… И ведь специально подкараулил меня одного. Как неприятно…»