Самоубийство империи. Терроризм и бюрократия. 1866–1916 - Анджей Иконников-Галицкий

Как и его киевскому коллеге, полковнику Карпову не повезло – только заплатил он за ошибку не четырьмя месяцами тюрьмы, а жизнью. Не разгадал он своего секретного сотрудника. Петров, безусловно, вёл непростую игру. Не исключено, что он перешёл-таки на сторону Герасимова и отправил Карпова на тот свет не без санкции «Чёрного визиря». Нравы, царившие в среде высшей бюрократии Российской империи, делают такое предположение вполне вероятным. А правды обо всём этом не узнает никто никогда. Петров был пойман, осуждён и казнён так скоро, что даже у сотрудников Департамента полиции возникли подозрения: прячут концы в воду. Это и понятно: в серьёзном расследовании обстоятельств гибели полковника Карпова не был заинтересован никто. Нет человека – нет проблемы. Точно так же и Богров был поспешно осуждён и повешен через две недели после выстрелов в Киевской опере, унеся с собой тайну смерти Петра Аркадьевича Столыпина.

Бедные, бедные провокаторы

В ночь с 19 на 20 июля 1906 года вспыхнуло восстание на крейсере «Память Азова». Революционно настроенная часть команды, вдохновляемая социалистами, арестовала офицеров, подняла красный флаг, направила корабль в сторону ревельского порта. Но уже к вечеру 20-го восстание было подавлено. Сохранившие верность присяге матросы под руководством нескольких унтеров окружили восставших, обезоружили, сорвали красное полотнище с мачты, освободили офицеров (те уже готовились разделить участь собратьев с «Потёмкина»). Зачинщики мятежа были преданы суду. С этих событий началась история секретной полицейской агентуры в среде балтийских матросов. Судьбы большинства агентов-провокаторов сложились нерадостно. Для кого-то нищета, для кого-то – тюрьма, эмиграция, а то и смертный приговор победившей революционной власти… И для всех – презрение. Причём, что самое обидное – презрение со стороны собственного начальства, тех, на кого работали.

В 1917 году, вскоре после Февральской революции, в Ревеле (нынешнем Таллине) за «контрреволюцию», то есть за попытку урезонить разбуянившихся матросов, был арестован офицер боевого корабля «Пётр Великий» штабс-капитан флота Кирилл Лавриненко. Арестанта отправили в Питер, где потом благополучно отпустили на свободу во время июльских событий. При обыске в его каюте нашли записку-завещание. Этот документ чудом сохранился, не утонул в революционном море. К великому будущему горю его автора.

«Я, нижеподписавшийся, вполне и в полном рассудке и памяти пишу свои строки и обращаюсь с просьбой к правительству… Не забыть моего престарелого родителя… Мою больную жену Анну Ивановну Кочневу, от каковой я имею двух кровных дочерей Клавдию и Серафиму, а также сына (приёмного. – А. И.-Г.) Евгения, которого я вынянчил на руках…» И далее – главное: «Мне лейтенант Мякишев… сообщил, что на мою долю выпала задача организовать на учебных судах тайную полицию… Я охотно принимаю на себя эту трудную в это время задачу и надеюсь выполнить её перед царём и родиной, хотя бы это стоило мне жизни». Записка заканчивается и вовсе чувствительно: «…Не оставьте от меня происшедшее племя. Пусть послужит печатью сей моей просьбы выкатившаяся слеза из глаз моих во время сей моей просьбы… 28 апреля 1912 г., 1 час ночи».

Поручик, а потом штабс-капитан флота Лавриненко в течение пяти лет был тайным вербовщиком и руководителем секретной агентуры Департамента полиции на Балтийском флоте. Опасная работа: отсюда и потребность написать завещание. Как признавался впоследствии Лавриненко советскому следователю Льву Шейнину: «пятерых завербуешь, а шестой тебя ножом пырнёт – и за борт». Выбор начальства пал на скромного поручика не случайно.

Обстоятельство первое – пролетарское происхождение. В офицеры Лавриненко выслужился из матросов. Во время революции 1905 года служил на «Памяти Азова» артиллерийским кондуктором, потом – старшим кондуктором. Это – унтер-офицерская должность, на которую обычно назначали тех матросов, кто пообразованнее да потолковее, и с начальством умеет ладить. Впрочем, об осведомительской или тем более провокаторской деятельности Лавриненко до лета 1906 года нет сведений. А вот обстоятельство второе, решающее: 19–20 июля 1906 года он был одним из активных участников подавления мятежа на крейсере: уговаривал колеблющихся искупить вину арестом бунтовщиков, и сам, с риском для жизни, организовывал этот арест. Стало быть, пользовался доверием части команды, и был благонадёжен. Правоохранительная активность не прошла без внимания со стороны начальства: Лавриненко получил серебряную медаль «За храбрость» и был произведён в офицерский чин – подпоручик по адмиралтейству. С этого момента и началось его сотрудничество с тайной полицией.

С 1906 по 1912 годы он работал осведомителем, регулярно появлялся в известном доме на Фонтанке, 16, в здании Департамента полиции, где помещался и Особый отдел. В коридоры Департамента можно было попасть с парадного подъезда, через переход, соединяющий рабочие корпуса здания с казённой квартирой министра внутренних дел; а можно и через особый ход, со двора. Двор этот другими дворами сообщался с Пантелеймоновской улицей (ныне ул. Пестеля). Вошёл с Фонтанки, вышел в трёхстах саженях, за углом, на Пантелеймоновской. Очень удобно для секретных сотрудников. С 28 апреля 1912 года Лавриненко ходил этим путём уже в качестве небольшого начальника – резидента. Как видно из завещания, больших капиталов не нажил. Правда, чины шли. Впереди светила отставка и скромная пенсия. И вот – революция.

Послереволюционная судьба бывшего артиллерийского кондуктора – череда арестов, освобождений, попыток бегства за границу. Первый раз арестован в марте 1917-го, отпущен в июле. В начале 1918-го бежит на юг, на Дон, потом – в Астрахань. Почему не присоединился к белым? Потому же, почему в предреволюционные годы не был принят в офицерской компании: презираем за свое происхождение и за свою секретную работу (шила в мешке не утаишь!). Из одной среды выбился, к другой не прибился. Всем чужой. В 1919 году бежит в Киев; отступающие деникинцы не берут его с собой. В 1920 году пытается пробраться к Врангелю – неудачно. Возвращается в Петроград. Гражданская война закончилась. В оживающем потихоньку городе Лавриненко под чужой фамилией и по фальшивым документам устраивается на работу – не слишком романтическую, но вполне подходящую для бывшего резидента: он переквалифицируется в управдомы. Собирает квартплату, бранится по поводу лампочек в подъезде. А сам в это время готовит побег за границу. Задержан при попытке нелегально перебраться в Финляндию, приговорён к ссылке. Бежит из ссылки, снова меняет имя, пытается пробраться – прямо-таки Остап Бендер – через румынскую границу, и снова неудачно. При очередном аресте, в 1928 году, опознан. Следствие. По иронии судьбы, допросы подследственного Лавриненко проводились в том самом здании на Фонтанке, 16, и даже в том же самом кабинете, где когда-то резидент Лавриненко докладывал собранную агентурную информацию своим высоким начальникам Трусевичу и фон Коттену.

Понятно, что при советской власти бывшим царским агентам и провокаторам приходилось солоно; республика диктатуры пролетариата пользовалась услугами новых стукачей, а тех, старых, разыскивали, судили и вообще всячески отравляли им жизнь. Но и при «прежнем режиме» положение секретных сотрудников было аховым. В архивах сохранилось изрядное количество документов – прошений, писем, служебных записок – показывающих, как низко ценила власть своих тайных слуг. Некоторые сочинения – просто вопли гибнущих душ.

В феврале 1910 года в Петербурге совершил попытку самоубийства некто Эдуард Орно, по документам – крестьянин Эстляндской губернии, Ревельского уезда. В Обуховскую больницу для бедных он был доставлен с признаками отравления мышьяком. При неудачливом самоубийце была обнаружена записка на имя вице-директора Департамента полиции. Сохраняем особенности синтаксиса, орфографии и пунктуации оригинала:

«Простите, Ваше Превосходительство, что я ещё имею одну просьбу после моей смерти. Я приехал в С-Петербург ноябре месяце и начал искать к себе занятий но никакого занятий я не нашёл, и денег мне кончил, страшно я голодал и нуждал и остался тоже без квартиру и не мог никак вытерпеть больше такого тяжёлого положения. Кроме того меня окружает опасность из революционной организации по делу Стокгольма, и некому своему знакомому я не могу обратиться; и без места и без всяких помощь я не мог никак вытерпеть такого безвыходного положения. Я подал прошение к Вашему Превосходительству, но я никакого ответа я не получил и за этого я решил покончить с собою самоубийством, чтобы всё моё мучение было уже кончено, хотя бы и жалко умирать, но нет выхода никакого. Так как я единственный помощь к своему матери и несовершеннолетний брату и сестре, и теперь они остаются без помощи, поэтому имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство не найдёте ли возможным выдать малейший помощь к моему матери. Эдуард Орно. Бывший секретный сотрудник».