Княжич - Олег Гончаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А потом была ночь…
И страх…
И боль…
И еще стыд, когда на другой день по широкой горнице, где все еще продолжался свадебный пир, носили простыню с кровавым пятном с их ложа. А пьяные ратники отпускали сальные шутки. Ржали. Сыпали в нее золото и серебро…
И блин с дыркой посредине, который ее вместе с дядькой — она теперь знала, что его зовут Игорь, что он каган Киевский и что он теперь ее муж и владыка, — заставили съесть…
И еще непривычное обращение — Ольга…
И все это было шесть лет назад…
А после Ольга поняла, что Игорь не такой уж и страшный, как показался вначале. Что он похож на тех мальчишек, которыми она верховодила в Ладоге. Просто большой мальчишка.
Подход к нему нашла. Где лаской, где хитростью. То девочкой несмышленой прикинется, то женщиной обворожительной.
Взъерепенится каган, бывало: дескать, кто хозяин в доме? А потом поостынет и сделает так, как она захочет. А Игорь и рад под ее чарами буйную голову сложить.
Слушался ее. Любил.
А вот она…
Треть ее жизни прошла здесь.
В Киеве.
И она к этому уже привыкла.
И все ничего бы вроде…
Но каждую осень этот грай молодых слетков наводил на нее невыносимую тоску…
Вот и опять.
Каркнул громко ворон над самым окном. Вырвал Ольгу из воспоминаний. Точно от сна очнулась она. Воткнула иглу в ворот. Вытянула нить лазоревую, да не судьба ей, видимо, сегодня доделать вышивку.
Только она сделала стежок, как тревожные голоса долетели от ворот града. Ольга вздохнула — опять, мол, отвлекают, — воткнула иглу в ткань, встала и выглянула на улицу. И… сразу забыла о рукоделии.
У ворот быстро собирались ратники Свенельдовой большой дружины. Они шумели, размахивали руками и возмущенно потрясали оружием.
Посреди этой гомонящей, не хуже вороньей стаи, толпы Ольга увидела белого боевого коня. Любимого коня кагана Киевского. Его бока вздымались и опадали, на губах серела пена, а от пота и пыли шерсть стала грязно-землистой.
На спине коня кто-то лежал. Ольга все силилась разглядеть кто? Но не могла. Видно было только руку всадника, безвольно свисающую вдоль шеи коня.
— О, боги! — всплеснула руками женщина. — Чего же я стою!
И оцепенение отхлынуло. А взамен навалилось чувство неизбежного, большого и страшного… Ольга выбежала из горницы.
— Дарена! — крикнула она сенной девке, быстро спускаясь по широкой лестнице. — Ставь воду греть! Да пошли кого-нибудь за лекарем! Живо!
Через мгновение она уже бежала через двор к мужнину коню. Она словно не замечала собравшихся здесь ратников. И они, точно почувствовав ее состояние, притихли и расступились.
Ольга подошла к коню и только теперь смогла рассмотреть всадника.
Это был не Игорь. Это был Асмуд.
Старый варяг был без сознания.
— Снимите его, — сказала Ольга.
Ратники исполнили приказание. Старика спустили на землю. Он застонал, а спустя мгновение открыл глаза.
— Отец! — Ольга облегченно вздохнула. — Что случилось, отец?
— Древляне… засада… я едва ушел…
— А Игорь? Что с Игорем?
Но варяг не ответил. Он снова прикрыл глаза и впал в беспамятство.
— Несите его в терем, — распоряжалась Ольга. — Свенельда найдите. Скажите, что беда приключилась. Пусть прямо в светелку мою идет. Отца на постель нашу положите. Да осторожнее!
И все беспрекословно бросились выполнять ее приказания.
— Дарена! — Ольга искала глазами сенную девку. — Ты послала за лекарем?
— Да, госпожа, — услышала Ольга. — За Соломоном[149] побежали. Сейчас будет…
Соломон ушел, когда уже совсем стемнело.
Дарена вынесла миску, полную крови старого варяга, и выплеснула за порог. Маленькая дворовая собачонка тут же подбежала к темной лужице и принялась жадно лакать.
Дарена сперва хотела прогнать ее, но потом передумала.
— Ешь. Ешь скорее, — шепнула она и, оглянувшись, нет ли кого рядом, добавила: — Как собака злая вражью кровь жрет, так пусть лихоманки врагов сжирают. Отче Громам, Перуне, прими славу мою. И будут мои слова крепки и липки. Крепче камня. Липче теста. Да будет так. — Она трижды плюнула через левое плечо и вернулась в терем…
На широкой кагановой постели, застланной греческим простынным полотном, под толстым пуховым одеялом лежал Асмуд.
После кровопускания — а хазарский лекарь считал это лучшим лекарством от всех болезней — он был бледен. Седые косы его длинных усов разметались по подушке. Черные круги под глазами делали его похожим на Кощея. А выбритая голова с куцым, истертым шеломом оселком только усиливала сходство.
У постели стоял Свенельд. Без привычной кольчуги, плаща и шлема он казался совсем юным. Только в его кошачьей манере держаться, в том, как он говорил, как рубил воздух правой рукой, угадывался достойный сын своего отца. Хитрец и воин.
Ольга сидела на краешке постели. Ее прямая спина, внимательный взгляд и гордо приподнятый подбородок не оставляли сомнений в том, кто был истинным хозяином в этом доме, в стольном Киеве, да и во всей Руси. Только предатели-пальцы теребили краешек шелкового платочка. Выдавали волнение…
— Нет, отец, — Свенельд покачал головой, — пророчество Вельвы — это, конечно, серьезно. Но оставлять Мала в покое нам нельзя. Эдак Новгород захочет нашего посадника скинуть. И другие земли отвалятся. Им же только дай слабину, враз в разные стороны побегут.
— Новгородцы еще ума не лишились, — тихо возразил старый варяг. — Они на прикорме сидят. Им из-под нашей руки выходить резона нет. Уж больно любят жены новгородские себя свейскими да цареградскими висюльками украшать. А мужьям их дорога на Царьград больно нравится. Так что купцы за нас обеими руками держаться будут. И если радимичи или северяне вольности захотят, так словены их мигом успокоят. Кривичам сейчас свои бы раны зализать. Ты, сын, их надолго бунтовать отучил. А Древлянская земля в стороне лежит…[150]
— И все же, отец, — Свенельд рубанул ладонью воздух, — я завтра же большую дружину подниму. Иначе что люди скажут? Кагана убили, и в ответ ничего? Значит, простого варяга безбоязненно прикончить можно…
— Полукровка он, — скривился Асмуд. — Не варяг.
— Для тебя полукровка… — возразил Свенельд.
— А для меня муж, — подала голос Ольга.
— Ты еще слезу пусти! — Старый варяг с трудом повернулся на бок. — Ты не за Ингвара, ты за конунга замуж шла. Наследника ему родила. Вот и вступит Святослав в наследство. Будет новый каган у Киева.
— А я как же? — Пальцы вцепились в платок, словно он был причиной всех женских несчастий.
— А ты? — Асмуд хитро сощурился. — Ты опекой для него станешь. Ему сейчас без мамкиной титьки никак не обойтись.
— Я? — удивилась Ольга.
— А что? — сказал старик. — Не мне же внуку в дядьки[151] идти. Да и Свенельду нельзя. Дядя он. И недосуг ему. Русь в руках держать нужно. Так что готовься. Завтра поутру Святослава конунгом дружина крикнет. На щитах поднимет[152]. А люди Полянские каганом нарекут. Вот тогда наплачешься вволю по убитому злодеями любимому мужу, — усмехнулся Асмуд.
— А может, жив еще Ингвар? — Свенельд подошел к двери в опочивальню и выглянул наружу, не подслушивает ли кто, потом плотнее притворил дверь и добавил: — Как же мы при живом отце сына конунгом крикнем?
— Не переживай, — покачал головой Асмуд. — Даже если он жив еще, так это не надолго. Нискинич его быстро к предкам отправит. Тянуть не будет. Так что завтра все по закону случится.
— Хорошо, отец, — сказал Свенельд, а Ольга головой кивнула. — Только послезавтра я на Коростень походом пойду, за конунга мстить.
— Воля твоя. — Старик зевнул. — Только если пророчество верное, похода не будет.
— Посмотрим, — пожал плечами Свенельд.
— Посмотрим… — сквозь дремоту прошептал Асмуд.
Спустившись со Старокиевской горы, Соломон вошел в Козары. Это поселение на берегу Почай-реки было заложено еще в те времена, когда и сам Киев, да и вся Полянская земля были данниками Хазарского каганата. Здесь стоял хазарский сторожевой отряд. Потом, после захвата города Оскольдом, отряд ушел. Остались только несколько купеческих семей, которых в коренных землях каганата никто не ждал. Да и как бросить нажитое за долгие годы добро? Как порушить в один миг налаженные торговые связи? Как оставить без присмотра путь на Византию?
Соломон тогда мальчишкой был, но до сих пор помнит, как трясся по ночам отец, ожидая погрома. Как хоронил скарб, от чужих загребущих рук оберегая.
Толпа ворвалась на подворье под утро. Пьяная, злая…
Накануне Оскольд, точно замаливая грех за убийство Киевича[153], выкатил на Подол[154] бочки с медом пьяным. Дескать, пейте-веселитесь, люди киевские. Вот как о вас варяги заботятся. И дружинники варяжские с вами вместе веселиться будут. Не захватчики варяги. От хазарской дани освободители…
