Город без надежды (СИ) - Дементьева Марина

Да, мне было страшно, но я не могла позволить себе растратить на страх эти часы. Ведь из страха состояло всё моё существование. Прежде чем окунуться в него с головой, я сделаю глубокий вдох счастья.

Я избавилась - а вернее, меня избавили - от боязни и смущения и охотно откликалась, но никогда не была ведущей в этой ещё совсем новой для себя игре. Сейчас мне хотелось именно этого. Не позволять любить себя, а любить самой. Безоглядно, безумно, бесстыдно. Дарить любовь каждым поцелуем, движением, сорванным шёпотом.

Крис воспринял мой порыв как приглашение поиграть. Выгнутая бровь - невысказанный вопрос: ну-ка, и чем ты меня удивишь? Его выжидательный интерес вскоре оказался позабыт, сметённый другими эмоциями, далёкими от бесстрастности.

А я не играла. Я дышала им и жила им, и, если бы могла, спаяла бы нас воедино. Меня подхватил и нёс порыв, чуждый разумному, и вскоре во мне не осталось ничего рассудочного.

Я не отвечала на поцелуи, покорно раскрывая губы, а целовала сама, так, словно ставила заявляющие о своём праве - на всю жизнь - отметины.

Брови, скулы, губы, ключицы, грудь, живот - куда только могла дотянуться из своего положения в этом неудержимом танце. Оставляя влажные следы и бледные метки укусов - увлекающий меня порыв окреп и потянул, сметая все оставшиеся заслоны.

Комната опрокинулась. Если бы под нами не оказалось ковра, мы продолжали бы и на голом полу. Мои колени утопали в высоком ворсе. Царапнула мысль о том, что, застигнутая приездом Водяного, я пропустила уже две таблетки, но стоит ли тревожиться об этом сейчас? Моя жизнь мне уже не принадлежала. Рассудок молчал, мною управляли глубинные инстинкты.

Если Кристиан хоть вполовину разделял мою теперешнюю одержимость, чего ему стоило сохранять контроль в те дни, пока я не была ещё готова отвечать тем же? Мне не хватило терпения даже на то, чтоб толком раздеться, только распахнуть верх платья и прижать мужские ладони к ноющей груди. Джинсы Криса царапали и натирали внутреннюю поверхность бёдер, но чтобы избавиться от дискомфорта, нужно было хотя бы на секунду оторваться от него, а мне было жаль этой секунды.

И я раскачивалась, улавливая ритм, и жаркие волны вздымали всё выше. Меня качал прибой, я слышала шёпот накатывающих волн. Внутри меня дышало море.

И уносило всё дальше и дальше, за невидимые пределы. Море внутри было так велико и становилось безбрежным. Я уже едва ощущала границы своего тела, такого хрупкого и слабого в сравнении с тем, что оно в себя вмещало. Колени, увязнувшие в мягком ковре, руки, которыми упиралась в подставленные ладони Криса, наши переплетённые пальцы.

Я выгнулась дугой, всем телом ловя исчезающее равновесие, и вскрикнула, чувствуя, как достигаю наивысшей точки и на гребне волны соскальзываю за край.

Я очнулась рывком. Этот толчок, что привёл меня в чувство, существовал лишь в моём сознании, в действительности я оставалась неподвижна. Сон Криса был всё так же глубок. Изогнувшись, осторожно и неспешно вывернулась из крепких даже во сне объятий. Его пальцы дрогнули, охватывая ещё тёплую пустоту. Я замерла, перебарывая желание притронуться к нему ещё хоть раз напоследок, но что стоит одно-единственное прикосновение в сравнении с отнятыми годами вместе? И потому отвернулась, побоявшись разбудить пристальным взглядом.

Уже в коридоре привела в порядок одежду и обулась. Здесь я никогда не была пленницей, в этом доме меня должен был удерживать исключительно здравый смысл... Поэтому мне ничего не стоило незамеченной покинуть его пределы.

Не задавать вопросы, не сновать по дому, не выходить за дверь... Первые два запрета давно были забыты, пришла пора нарушить третий. Прошу, прости меня...

Идти пришлось недолго. Я была права, ожидая, что меня встретят.

И совсем не удивилась, узнав в одном из мужчин Смайли. Похоже, для него слежка за мной была чем-то вроде дела чести, насколько к нему применимо слово "честь". А вот сам Смайли, похоже, оказался совершенно не подготовлен к такому повороту событий. Настолько, что даже не попытался скрыть замешательство. Ещё бы, их поставили здесь во избежание маловероятных (по мнению Водяного, но не Смайли) выкрутасов со стороны Кристиана, а тут девочка-игрушка сама идёт в руки.

Костлявые пальцы впились в предплечье. Я сделала над собой усилие, чтобы не поморщиться. Можно подумать, стану вырываться теперь...

- И что, он вот так просто отпустил тебя?

Губы свело горькой усмешкой.

- Ну конечно. Разве могло быть иначе?

Смайли недоверчиво скривился и отвесил издевательский поклон.

- Прошу.

Меня, как какую-то важную персону, усадили на заднее сидение гравимобиля, где в кресле пилота скучал загорелый незнакомый тип. Водил он, как и Смайли, паршиво. Я отчётливо ощутила, как гравик прыжками отрывается от земли и как его болтает в воздухе. Крис вёл так, что внутри салона движение вообще не ощущалось.

Смайли так и ввинчивался в мою руку пальцами, точно хотел просверлить насквозь. Я дёрнула плечом и отодвинулась. Отвернулась, глядя в боковое стекло.

Я сделала то, что сочла меньшим злом. Самый жестокий урок из тех, что преподала мне Верити: иногда случается и так - чтобы любимый человек мог жить, нужно умереть самому.

От кусочка штукатурки осталась последняя крошка. Она расс`ыпалась при нажатии, и я довела черту мазком испачканного в извести пальца.

Отступила на шаг и, шевеля губами, пересчитала вертикальные линии. Сбилась и пересчитала ещё раз. Теперь сошлось.

Что ж, с днём рождения, Виллоу.

Вот уже два месяца я не видела неба. Всего год отделял меня от прежней жизни, и вот уже со мной нет ни Паука, ни дяди Адама, ни Верити. Они ушли один за другим, забирая с собой частицу меня. Все, кто был моей семьёй, моим миром.

У меня остался только он. Единственный, в ком заключалась вся моя любовь. Тот, кого я так самозабвенно ненавидела ровно год назад.

Я здесь, чтобы он жил. Эта мысль - единственное, что укрепляет мой рассудок, не позволяет ему распасться на миллиард осколков.

Я знала, что Кристиан жив. Я бы почувствовала пустоту и тьму, если бы его не стало.

У меня не было иного источника информации помимо собственного чутья. Много дней я не слышала ни слова.

Три длинных шага в длину и два укороченных в ширину - вот моё пространство.

Камера вмещала привинченную к стене узкую полку с поролоновым матрасом, унитаз и крошечную раковину, в которой можно было ополоснуть только одну ладонь зараз. Через равные промежутки времени в двери отворялся небольшой проём, просовывая внутрь малиновый язык подноса со стоящими на нём картонными стаканчиками и судком. Столовых приборов не было, даже пластиковых. Однажды неглубоко копнув свой разум, я поняла, что Водяной не ошибается в своих опасениях. Я вполне могла бы воспользоваться сломанным пластиком не по назначению.

Голубые вены призывно просвечивали под тонкой кожей запястий.

Хозяин города и впрямь сдержал поначалу данное обещание быть "любезным". Я в полной мере оценила его гостеприимство. Два коротких шага, три длинных. Могло быть хуже, гораздо, гораздо хуже.

Водяной сменил тактику. Заточение, одиночество, абсолютная тишина - что дальше? Дальше были игры со светом, невинные почти игры. Я на дни и ночи оставалась в совершенной темноте. Затем в высоте с гулом включались люминесцентные лампы и, монотонно гудя, горели сутки напролёт пронизывающим насквозь светом. Веки становились тонкими, как лепестки, и даже кожа и плоть, казалось, сгорали под этим беспощадным свечением, как у выставленного на полуденное солнце вампира.

Водяной подталкивала меня к краю если не безумия, то отчаяния.

Я подозревала, что за мной наблюдают. Что бы я увидела, окажись по ту сторону экрана? На сколько баллов оценила бы свою готовность сотворить чудо?

Я не сразу заметила, что порции стали сокращаться. И сокращались до тех пор, пока на подносе не оказалось лотка с едой, только бумажные стаканчики. Я молча выпила воду и легла на матрас.