Рассказ предка. Путешествие к заре жизни. - Ричард Докинз

Ветвь грызунов и кроликов.

Эксперты обычно признают около 70 родственных видов кроликов и приблизительно 2 000 видов грызунов (две трети которых принадлежат семейству мышей), группируемых вместе. Недавние генетические исследования размещают эту группу как сестринскую приматам, шестокрылам и тупайам. Часть последовательностей ветвления грызунов полностью не установлена, но филогенез, подобный этому, подтверждается большинством молекулярных данных.

ИЗОБРАЖЕНИЯ, СЛЕВА НАПРАВО: водосвинка (Hydrochaeris hydrochaeris); капский землекоп (Georychus capensis); дикобраз (Hystrix africaeaustralis); обыкновенная белка (Sciurus vulgaris); обыкновенная соня (Muscardinus aveltanarius); долгоног (Pedetes capensis); европейский бобер (Castor fiber); рыжая полёвка (Clethrionomys glareolus); лесная мышовка (Sicista betulina); арктический заяц (Lepus orcticus); американская пищуха (Ochotona princeps). [Иллюстрации добавлены переводчиком.]

Большинство грызунов размером с мышь, но изменяются по величине от сурка, бобра, агути и мара, заканчивая водосвинками южноамериканских водоемов размерами с овцу. Водосвинок ценят за мясо и не только из-за их большого размера, но и потому что, как ни странно, римско-католическая церковь традиционно считала их почетной рыбой в течение многих пятниц, по-видимому, из-за того, что они живут в воде. Такие же большие современные водосвинки затмеваются различными гигантскими южноамериканскими грызунами, которые вымерли лишь весьма недавно. Гигантская водосвинка, Protohydrochoerus, была размером с осла. Telicomys был еще более крупным грызуном, размером с маленького носорога, и, как гигантская водосвинка, вымер во время Большого американского Обмена, когда Панамский перешеек покончил со статусом острова Южной Америки. Эти две группы гигантских грызунов не были особенно близко связаны друг с другом, и, похоже, развили свой гигантизм независимо.

Мир без грызунов был бы совсем другим миром. Но он менее вероятен, чем мир во власти грызунов и свободный от людей. Если ядерная война уничтожит человечество и большую часть остальной жизни, у крыс есть хорошие шансы на выживание в ближайшей перспективе и на эволюцию родословной в долгосрочной перспективе. У меня есть предвидение последствий Армагеддона. Мы и все другие большие животные умерли. Грызуны появляются как последние постчеловеческие мусорщики. Они прогрызают себе путь через Нью-Йорк, Лондон и Токио, переваривая рассыпавшиеся кладовые, призрачные супермаркеты и человеческие трупы, и превращая их в новые поколения крыс и мышей, быстрорастущие популяции которых вырываются из городов в сельскую местность. Когда все остатки человеческого расточительства съедены, популяции рушатся снова и грызуны набрасываются друг на друга и на тараканов, копошащихся в мусоре вместе с ними. В период сильной конкуренции короткие поколения, возможно, с увеличенной радиоактивностью скоростью мутации, повышают скорость эволюции. Без человеческих судов и самолетов острова становятся снова островами с местными популяциями, изолированными друг от друга, если не считать случаев удачной переправы на плотах: идеальные условия для эволюционной дивергенции. В течение 5 миллионов лет целый ряд новых видов заменяет те, которые мы знаем. Стада гигантских травоядных крыс преследуют хищные саблезубые крысы (Дугал Диксон (Dougal Dixon) давно предвидел это, и у него был талант описать это в своей художественной книге «Человек после человека: зоология будущего».). Если предоставить достаточно времени, появится ли вид интеллектуальных, культурных крыс? Может быть, грызущие историки и ученые, в конечном счете, организуют тщательные археологические раскопки (прогрызы?) сквозь пласты наших уплотненных в течение долгого времени городов и восстановят особые и трагические обстоятельства, которые позволили грызунам совершить их большой прорыв? 

Рассказ Мыши

 Из всех тысяч грызунов у домашней мыши, Mus musculus, есть свой особый рассказ, потому что она стала вторыми наиболее тщательно изученным видом млекопитающих после нашего собственного. Намного более общеизвестная, чем морская свинка, мышь является основой медицинских, физиологических и генетических лабораторий во всем мире. В частности мышь – одно из очень немногих млекопитающих, кроме нас самих, геном которых к настоящему времени был полностью секвенирован.

Две особенности этих недавно секвенированных геномов вызвали необоснованное удивление. Прежде всего, геномы млекопитающих кажутся довольно маленькими: состоящими из порядка 30 000 генов или, возможно, даже меньше. И второе, что они настолько похожи друг на друга. Человеческое достоинство, казалось бы, требовало, чтобы наш геном был намного большим, чем геном крошечной мыши. И, во всяком случае, разве он не должен быть, безусловно, большим, чем 30 000 генов?

Это последнее ожидание привело людей, включая некоторых, кто должен знать лучше, к заключению, что «окружающая среда» должна быть более важной, чем мы думали, потому что нет достаточного количества генов, чтобы описать тело. Это действительно – до умопомрачения наивный образец логики. Какими нормами мы определяем, сколько Вам нужно генов, чтобы описать тело? Этот вид рассуждений основан на подсознательном предположении, которое является неправильным: предположение, что геном – своего рода проект, и каждый ген задает свой собственный маленький кусочек тела. Как мы узнаем из «Рассказа Плодовой Мушки», это не проект, а нечто больше напоминающее рецепт, компьютерную программу или описание инструкций для самосборки.

Если Вы представляете себе геном как проект, Вы можете ожидать, что у такого большого, сложного животного как вы сами будет больше генов, чем у маленькой мыши с меньшим количеством клеток и менее сложным мозгом. Но, как я сказал, гены работают не так. Даже рецепт или сборник инструкций могут вводить в заблуждение, если они неверно истолкованы. Мой коллега Мэтт Ридли (Matt Ridley) проводит другую аналогию, которую я нахожу превосходно понятной, в своей книге «Nature via Nurture». Большая часть генома, который мы секвенируем, не является книгой инструкций или базовой компьютерной программой для построения человека или мыши. Если бы это было так, то мы могли бы действительно ожидать, что наша программа будет больше, чем у мыши. Но большая часть генома больше похожа на словарь, слова из которого доступны для того, чтобы написать книгу инструкций – или, как мы скоро увидим, на набор подпрограмм, которые вызывает основная программа. Как говорит Ридли, набор слов в «Дэвиде Копперфилде» почти такой же, как в «Над пропастью во ржи». Обе использовали словарь образованного носителя английского языка. То, чем совершенно отличаются эти две книги, это порядок, в котором одни и те же слова собраны вместе.

При сборке человека или мыши эмбриология использует один и тот же словарь генов: нормальный словарь эмбриологии млекопитающего. Различие между человеком и мышью проявляется из-за различного порядка, в котором разворачиваются гены из этого общего для всех млекопитающих словаря, различных мест в теле, где это происходит, и выбора времени. Все это находится под контролем специфических генов, чья обязанность – включить другие гены в сложных и изящно рассчитанных каскадах. Но такие регулирующие гены составляют лишь меньшинство генов в геноме. Не поймите «порядок» неправильно, будто это обозначает порядок расположения генов вдоль хромосомы. С известными исключениями, которые мы встретим в «Рассказе Плодовой Мушки», порядок генов вдоль хромосомы столь же произволен, как порядок, в котором слова перечислены в словаре – обычно в алфавитном порядке, но, особенно в разговорниках для зарубежных путешествий, иногда в порядке удобства использования: слова, полезные в аэропортах, при посещении врача, при посещении магазина, и так далее. Порядок, в котором гены собраны на хромосомах, неважен. Вопрос в том, что клеточные механизмы находят правильный ген, когда им это нужно, и используют его с помощью методов, которые становятся все более и более понятыми. В «Рассказе Плодовой Мушки» мы вернемся к тем немногим случаям, очень интересным, где порядок генов, расположенных на хромосоме, непроизволен, как в иностранном разговорнике. Пока что главная особенность, которая отличает мышь от человека – это в основном не сами гены, не порядок, в котором они собраны в хромосомном «разговорнике», а порядок, в котором они включаются: аналогично выбору Диккенсом или Сэлинджером слов из словаря английского языка и размещения их в предложениях.

В одном отношении аналогия со словами вводит в заблуждение. Слова короче, чем гены, и некоторые авторы уподобили каждый ген предложению. Но предложения – неудачная аналогия, по различным причинам. Различные книги не составляются перестановкой фиксированного набора предложений. Большинство предложений уникально. Гены, как слова, но в отличие от предложений, используются много раз в различных контекстах. Лучшей аналогией для гена, чем слово или чем предложение, служит подпрограмма инструментальных средств в компьютере.