Избранные и прекрасные - Нги Во

– Могла бы, – кивнула я, – и, может, еще облегчу. А в вас, знаете ли, чувствуется сила.

В ответ на это он рассмеялся, качая головой.

– Определенно слышал что-то в этом роде, – подтвердил он.

Он не дотронулся до меня, пока я его обходила. Когда я оглянулась, он уже исчез.

* * *

Намеренно или нет, но Гэтсби отомстил мне, задержав Ника до самого рассвета. Случилась какая-то размолвка с Дэйзи, а вероятнее – с Томом, и, когда я уже была готова уезжать, Ник явился с покаянным поцелуем.

– Прости, дорогая. Гэтсби хочет, чтобы я задержался поговорить с ним, когда все разъедутся. Похоже, ночь у него не задалась.

– И ты намерен слегка скрасить ее?

Ник нахмурился, и я потянулась погладить его по руке.

– И правда, почему бы нет? Ты ведь такой милый, слаще сахара, и мне с тобой всегда становится легче…

От приступов плохого настроения порой его можно было отвлечь лишь небольшой дозой ласки. Беда заключалась в том, что мне плохо удавалось становиться ласковой по команде.

– Хочешь, я тебя провожу? – спросил он, но я покачала головой.

– Останься, – велела я. – Кто знает, удастся ли тебе вернуться в это святилище, если ты его покинешь?

– Ты тоже могла бы остаться, – предложил Ник и, к моему неожиданному удовольствию, взял меня за бедро. – Свободных комнат тут множество…

– Ну ты и чудовище, – довольно протянула я.

– Если и так, то в него меня превратила ты, – возразил он. Я позволила ему поцеловать меня, потом отступила со вздохом.

– Возвращайся домой, как только сможешь, – попросила я. – Без тебя я буду томиться и впаду в забытье на грани жизни и смерти.

– Я тебя приведу в чувство, – пообещал он, и я вернулась в его скромный дом.

Жилище Ника было настолько невелико, что, если встать в прихожей и открыть все двери, оно просматривалось насквозь, но было в нем что-то, наводившее на меня страх. Я слишком привыкла жить со всех сторон окруженная людьми, пусть даже вежливость и хорошие манеры не позволяли нам признать это.

А у Ника мне становилось одиноко и тоскливо, и я, когда вернулась, прошла прямиком к нему в спальню, решительно отгородившись дверью от остального дома. Луна, настоящая луна, висела высоко в небе, я раздвинула шторы, чтобы серебристый свет озарял постель. Туфли я сбросила, платье повесила с той стороны шкафа, которую Ник упорно называл моей. При этом визитка, которую дал мне Кхай, спорхнула на пол. Я подняла ее, потерла пальцами знаки, которые не могла понять, и адрес, поддавшийся прочтению.

Мысленно я твердила, что могу просто выбросить ее. Мне незачем ее хранить. Незачем что-либо предпринимать. Утешившись таким образом, я сунула ее в сумочку и отложила решение на потом. От этого сразу стало легче.

Я привезла с собой пижаму – легкую, шелковую, с моими инициалами, вышитыми на манжетах, – но для пижамы ночь выдалась слишком душной. И я разделась догола и растянулась на кровати Ника, надеясь, что от Гэтсби он уйдет в скором времени. Интересно, принесет ли он с собой толику Гэтсби, будь то запах его одеколона или привкус его поцелуев во рту?.. Я беспокойно облизнула губы, отвернулась от луны в окне и позволила глазам закрыться.

«Это лето не кончится никогда», – думала я.

Глава 16

На следующий день я жизнерадостно попрощалась с Ником, который вернулся от Гэтсби скорее задумчивым, чем изнемогающим от усталости. Он предложил отвезти меня в город или в Ист-Эгг, но я отказалась.

– Понимаешь, я не хочу, чтобы ты слишком быстро привык к моим приездам и отъездам, – объяснила я. – Ведь это будет так скучно, правда?

– А по-моему, завтраки чаще нескольких раз в неделю пока еще не считаются апофеозом пошлости, – пошутил он, но отпустил меня.

На самом деле все объяснялось тем, что визитка, которую сунул мне Кхай, прожигала дыру в моей сумочке. Адрес на ней был незнаком мне, но, кажется, место находилось где-то в районе перекрестка Элизабет-стрит и Канал-стрит, то есть в Чайнатауне.

Если только компания в разгар ночного веселья не решала завалиться к «Александеру» на Уайт-стрит, от Чайнатауна я старалась держаться подальше. Там меня охватывала тревога, я становилась не уравновешенной и легкой, а словно странным образом отягощенной взглядами, с которыми не желала иметь ничего общего и от которых вместе с тем ждала узнавания. После нескольких случайных вылазок в Чайнатаун я каждый раз некоторое время чувствовала себя раздраженной и невыносимо высокомерной. Сказать по правде, в Чайнатауне я ощущала себя менее особенной, и это мне не нравилось.

Однако вопрос о том, идти туда или нет, не стоял, так что я как следует выспалась в приличной постели, встала, попросила Лару приготовить мне фруктов и сыру и надолго залегла в ванну. Меня все еще донимала усталость. Зной по-прежнему просачивался в квартиру через все щели, являлся снаружи незваным гостем, чтобы по-кошачьи свернуться на каждой доступной поверхности.

Когда прохладная вода нагрелась, я выбралась из ванны и пришла посидеть с тетушкой Джастиной, которая сумела сесть, опираясь на гору шелковых подушек, и возмущенно таращилась в газету.

– Право же, – заявила она по поводу волнений в Вашингтоне и в Чикаго, – если протестует так много народу, им придется уступить.

Намазывая тост маслом, я заглянула в ее газету, где какого-то человека с лицом, мало чем отличающимся от наших с Кхаем лиц, вели в полицейский фургон. Волнения продолжались уже несколько дней, не замечать их было невозможно даже в тех клубах, где мне нравилось бывать.

– Надеюсь, скоро все утихнет, – со вздохом сказала я, а тетушка Джастина с несвойственной ей мягкостью накрыла мою руку ладонью. Сентиментальности пожать мою руку ей не хватило, но я успела почувствовать, какая она легкая, почти как лист бумаги, прежде чем она убрала ладонь.

– Знай, что тебе опасаться нечего, – тихо произнесла она. – Ты же Бейкер. В этом никто не усомнится.

Я решила не говорить ей, куда собралась этим вечером.

Она поручила мне заполнить вместо нее бумаги для Общества помощи голодающим, а около семи явилась нанятая нами сиделка Пола, чтобы привести тетушку в порядок и подготовить ко сну. Тетушка Джастина неохотно позволила ей это, но мы видели, как она устала.

– Не могу дождаться, когда наконец поправлюсь, – проворчала она, и никто из нас не стал упоминать истинное положение вещей.

Около девяти я ушла одеваться. Выбрала тыквенно-оранжевое платье с вышитой золотистым бисером вспышкой и решила, что оно подойдет: не слишком броско, но и не слишком уныло. Мне казалось, я не вынесу, если в таком