Полведра студёной крови - Артем Мичурин

Дневной переход завершился без эксцессов. Шли в основном по лесу, который теперь редко сменялся прогалинами. К вечеру наши северные красавицы умаялись так, что от утреннего беспокойства не осталось и следа. Вполне допускаю, что они приняли бы смерть как избавление. Но сохранить такой продуктивный настрой до ночи не удалось. Пока мы с Ткачом сооружали засидку, наш не соображающий от усталости гарем успел отдохнуть и занять свои головы деструктивными мыслями о скорой, неминуемой и совсем уже нежелательной смерти. Это вылилось в нытьё, слёзы и робкие попытки бегства. Так что пришлось позволить Красавчику слегка пожевать одну из смутьянок – другим в назидание.

Когда засидка была наконец готова, а мы кое-как уселись, я дал команду Урнэ разводить огонь и жарить оставшуюся рыбу. Вскоре пустующий с утра желудок начал жалобно урчать, томимый идущим снизу аппетитным ароматом.

– Твою мать, – проскрипел Ткач спустя полчаса этой изощрённой пытки. – Ещё немного, и я их сожру. Какого хера мы вообще делаем? А если не придёт никто, до утра будем сидеть?

– Заткнись.

– К тому же я ни черта не вижу. Куда стрелять-то? Наугад?

– Блядь. Как с тобой тяжело. Совсем слепой, что ли?

– Это всё из-за сраного костра. Пусть потушат.

– Нельзя. Огонь должен привлечь их. Огонь и запах.

– Надо было хоть одну самим съесть. А так все задарма пропадут.

– Ты пересмотрел отношение к каннибализму?

– Я про рыбу, больной ублюдок.

– Ничего, скоро это у тебя пройдёт.

– Что пройдёт?

– Наивная вера в собственную человечность. Скольких ты убил, Ткач?

– Я уже говорил – не считаю.

– Не считаешь… Да всех и не упомнить, наверное?

– Зачем мне их помнить?

– Незачем? То есть тебе похуй, кого ты замочил? А ведь у многих наверняка были семьи. Скольких детей ты оставил голодными сиротами? Скольких стариков-родителей вверг в безутешное горе? Скольких вдов наплодил? Неинтересно?

– Нет.

– А знаешь почему? Да потому, что ты, Алексей, – чёрствая, аморальная скотина с рудиментарными представлениями о человечности вообще и о нормах поведения в частности. Замочить человека для тебя – раз плюнуть, а съесть его – табу. Но это же лицемерие. Вот скажи, ты, когда бабу трахаешь, извиняешься в процессе за то, что ненароком узрел её наготу? Ах, простите, вы неодеты. Чпок-чпок-чпок. Приношу свои извинения, мне не стоило входить без стука. Чпок-чпок-чпок. Боже мой, как неловко.

– Сравнил хуй с пальцем.

– А чего не так? Может, ты считаешь, что, отужинав хорошо прожаренным куском человека, нанесёшь ему больше вреда, чем уже нанёс, убив?

– Да не ему, дурья твоя башка. Не ему я вред нанесу, а себе.

– У тебя что, несварение от человечины?

– Иди ты… С тобой, бля, невозможно разгова…

– Тс-с-с! – поднял я руку, давая своему слепому балаболу-напарнику знак умолкнуть.

Вдалеке за деревьями мелькнула едва заметная тень.

– Они? – подобрался Ткач.

– Не знаю. Помолчи.

Я обратился в слух. За треском костра, шуршанием одежды наших «подсадных уток» и урчанием собственного желудка слышался слабый, но вполне различимый скрип снега под тяжёлыми шагами метрах в пятидесяти. Чёртов костёр и впрямь слепил, ярко освещая всё рядом и делая почти непроницаемой тьму чуть поодаль.

– Туши, – прошипел я, свесившись с засидки, и бросил вниз шишку. Та, попав Урнэ точно по макушке, заставила обратить на меня внимание. – Туши костёр, говорю!

Урнэ что-то пролепетала своим товаркам, и они все вместе принялись лихорадочно заваливать огонь снегом.

Надеясь, что светомаскировка была применена не слишком рано и таинственные недоброжелатели успели заметить наш милый пикничок, я поднял «ВСС».

– Что там? – не унимался любознательный Ткач. – Куда стрелять?

– Не мешай, – убрал я прицел от глаза.

Сбитое с толку огнём зрение постепенно возвращалось к норме. В неясной тёмной массе поверх яркого пятна заснеженной поляны стали проявляться очертания отдельных деревьев, кустов…

– Чё-ё-ёрт, – невольно протянул я вслух.

– Что?! – всполошился Ткач, будто его позвали по имени.

– Там, – указал я в сторону кого-то, скрывающегося за кустами. – Видишь его?

– Нихрена не вижу, – протёр Ткач окуляры вытащенного из-за пазухи бинокля.

– Да, блядь! Вон же! Метров сорок всего.

– Зараза, – опустил Ткач свою бестолковую оптику. – Стреляй.

– Рано. Пусть ближе подойдут.

– Он не один?

– Второй за деревьями, – собрался я указать местоположение другого противника, но решил на сей раз воздержаться от неблагодарного занятия.

Здоровенные твари. Метра под три ростом, если не больше. Тощие, с длинными руками. И голова… Не разглядел. Что у них такое с головой? Неужели…

– Их две.

– Бабы, что ли? – не понял Ткач.

Прячущийся за кустами великан тем временем переместился правее и не спеша пошёл к кострищу. Его подельник, напротив, двинулся влево, обходя насмерть перепуганных ездовых с противоположного фланга.

– Твою мать! – выдохнул Ткач. – Я его вижу. Вижу суку, – поднял он автомат.

– Жди, – уткнул я приклад в плечо и огляделся.

Чёрт. А где Красавчик? Куда делась эта скотина? Ведь должен был позади нашего дерева сидеть. А там только снег примятый и следы в лес уходят. Ладно, ещё побеседуем.

– После меня, – припал я глазом к резиновой накладке окуляра.

– Готов, – отозвался Ткач.

Угольник прицельной сетки подёргался в районе того, что я отметил для себя как головы, и опустился к груди. Тут как-то понятнее. Палец нежно выбрал спуск, и «ВСС», сухо щёлкнув, отправил шестнадцать граммов свинца в цель.

Великан дрогнул, но вопреки ожиданиям не завалился навзничь, а, брякнувшись на четвереньки, с удивительной скоростью метнулся прочь.

Почти одновременно с моим выстрелом застучал «АК» Ткача, посылая вниз длинную очередь.

– Блядь! – Я перебросил винтовку за спину и, взяв дробовик, дал четыре незрячих выстрела пулевыми по близлежащим кустам, после чего тут же напихал в магазин картечи.

Внизу разразился диким визгом девичий квартет.

– Мой ушёл! – заорал Ткач, рыская стволом вокруг кровавых пятен на снегу.

– И мой!

– Дьявол! Я в него полмагазина всадил!

Высоченный силуэт снова замелькал среди деревьев, удаляясь, и я вскинул ружьё. Но меня отвлёк звук, стремительно нарастающий с противоположной стороны. Чертовски неприятный звук ломающихся веток и тяжёлого свирепого дыхания огромной, несущейся во весь опор твари.

– Так не бывает…

Громадный медведь с седоком на спине под оглушительный треск вылетел из чащи и, в считаные секунды миновав поляну, обрушил свой вес на облюбованное нами дерево.