Полведра студёной крови - Артем Мичурин

– Двое суток. Однажды.

– Тяжко пришлось?

– Приятного мало.

– Это сущая ерунда. За двое суток и проголодаться в действительности не успеешь. На четвёртые-пятые сутки чувство голода ослабевает. Организм переходит на внутреннее питание. Сколько в тебе? Килограммов сто? Из них примерно двадцать кило жировой клетчатки, восемь кило мышечного белка, двести граммов гликогена мышц и сто граммов гликогена печени. Это в общей сложности около двухсот тридцати тысяч килокалорий. В течение двух с половиной, а то и трёх недель будешь чувствовать себя вполне нормально, если откажешься от перекуса. Он только вредит. Заставляет желудок работать впустую, сбивает организм с толку. А так потеряешь килограммов двадцать пять, но без серьёзных последствий. Нужно лишь правильно восстановиться, не жрать сразу жирного, белкового, да и вообще не налегать, постепенно увеличивая порции. Через месячишко грамотной диеты будешь крепче прежнего. Ну а если дольше придётся голодать, тогда… К четвёртой неделе начнутся обмороки. Так вот идёшь себе, идёшь, и вдруг – хуяк! Будто прикладом в жбан зарядили. Поднимаешься, в глазах темно, пару шагов сделал – хуяк! Опять в отрубе. Забавно. Но скоро и это пройдёт. Станут выпадать волосы. Ногти сделаются хрупкими. Зубы будут шататься. Слюнные железы разбухнут так, что голову не опустить. Желудок будет судорожно сокращаться, пока не превратится в тугой комок. Внутренности начнут отмирать. Будешь ссать собственными почками. Потом начнутся провалы в памяти, бред… И вот тогда я склонюсь над твоим полумёртвым телом и прошепчу: «Алексей. Коды. Назови мне коды». И ты назовёшь. А потом… я скормлю тебя Красавчику.

Остаток дня Ткач проходил смурной, но на здоровье не жаловался, а потому я съел свою рыбину и ещё две.

До того как клёв прекратился, Урнэ успела натаскать целую дюжину этих обитателей невидимой под снегом реки, где теперь покоилась вся наша провизия вместе с санями. Небольшая компенсация, но лучше, чем ничего.

Заночевать решили здесь же. Благо вечер выдался тихий, а на пути дующих последнее время с севера ветров стоял плотным частоколом лес, метрах в двухстах от нашего маленького лагеря.

Человеческое подсознание устроено очень причудливо и по большей части нелогично. Почему-то, когда случается особо жёсткая херня, которую тем не менее удалось пережить, человек расслабляется. Идёт, к примеру, испытуемая особь по дороге, а навстречу ей откуда ни возьмись упряжка обезумевших лошадей несётся, сметая с пути всё и вся. Единственное, что успевает сделать особь – зажмуриться и покрепче сжать яйца в мошонку. Но… адская упряжка пролетает мимо, лишь задев особь оглоблей. Обошлось! Пронесло! Ух!!! Несколько сломанных рёбер – ерунда, могло и насмерть зашибить. Особь стирает со лба холодную испарину и ковыляет дальше, уверенная, что проблемы закончились. Ну а как иначе? Судьба выпустила пар, дала затрещину и на этом должна успокоиться. Стало быть, в ближайшую неделю крупных неприятностей можно не ждать. Но тут расслабившаяся особь поскальзывается, падает головой на камень, и пиздец. В чём ошибка этой особи? В том, что она посчитала судьбу справедливой и умеющей соизмерять силы, прилагаемые к подопечным. Но судьба – не мудрый ментор. Она – шаловливое и жестокое дитя.

Ночью налетел западный ветер, поднялась вьюга. Нашу многострадальную палатку едва не унесло, так что пришлось спешно складывать её, чтобы не потерять вовсе. Кое-как справившись с этой непростой задачей, все сбились у костра. Но вскоре и его раскидало ветром, после чего ещё недавно пышущие жаром головни быстро затухли и скрылись под снегом. Опустилась кромешная мгла.

В такую вьюгу моё зрение – плохой помощник. Тут дело не в темноте. Снежная пыль застит глаза. И свет луны даст мне преимущество над и без того подслеповатыми товарищами, от силы в десяток-другой метров.

Оставшись без огня, наш дружный коллектив не придумал ничего лучше, как сгрудиться поплотнее и хоть так уберечь себя от переохлаждения. Разумеется, в центре оказались мы с Ткачом.

Должен признать, при морозе за минус тридцать и обжигающем, норовящем содрать кожу ветре даже компания Ткача представляется тёплой и дружеской. Не говоря уж о пяти бабах по кругу. Просиди мы так ночь, и кто знает, чем бы дело кончилось.

Ткач как раз вспомнил о спасённой канистре, когда к завываниям ветра прибавился новый, явно не вьюгой производимый звук. Это было похоже на свист, но не обычный, а прерывистый и с меняющейся тональностью.

Я, натянув шарф повыше, поднял голову над нашим уютным кружком и прислушался. Звуки, приглушаемые плотной завесой снега и ветром, сплетались в некое подобие речи. Я бы даже сказал – диалога. Да, так и есть, кто-то или что-то переговаривалось с себе подобными.

Красавчик тоже заметил чужое присутствие и стоял по брюхо в снегу, нюхая морозный воздух.

– У нас, похоже, нарисовалась компания, – прошептал я Ткачу, опустившись внутрь нашего гнёздышка.

– Кто? – стянул он правую рукавицу.

– Не знаю. Я только слышу их.

– А они? Они нас заметили?

– Не думаю.

– Их много? Что они говорят?

– Как минимум двое. Они не говорят. Свистят. И это не люди.

– А кто?

– Конь в пальто. Откуда мне знать?

– Это менквы, – выдохнула Урнэ чуть слышно.

– Что ещё за?..

– Лесные жители. Злые. Убьют нас, если найдут. Съедят нас.

Конкуренты? Это плохо.

Одна из товарок Урнэ вздрогнула и что-то быстро залепетала на своём, пытаясь выбраться из круга, несмотря на краткие, но весьма экспрессивные отговоры.

– А ну назад! – схватил её Ткач за воротник. – Сиди тихо!

Однако сей жест оказался недостаточно убедителен, и истеричная барышня, оставив Ткачу на память следы своих зубов между большим и указательным пальцами, бросилась наутёк.

– Сучка!

– Нет, – остановил я Урнэ, попытавшуюся кинуться следом, чтобы вернуть беглянку. – Забудь про неё. Красавчик, ко мне.

Лохматая скотина, отнюдь не горящая желанием познакомиться с нашими новыми соседями поближе, с готовностью заняла вакантное место в круге.

– Всем молчать. – Я снова поднялся на ноги, пытаясь определить местоположение загадочных визитёров.

На сей раз вой ветра нарушался только неуклюжими шагами по скрипящему снегу. Беглянка сумела уйти метров на двадцать, но её всё ещё было видно за белёсой пеленой. Я стоял и смотрел, как тёмное пятно с размытыми вьюгой очертаниями бредёт во мглу. Всё дальше и дальше. Тридцать метров. Сорок… Мгла уже поглотила её, когда раздался вопль. Дикий, пронзительный. Так кричат не от боли, не от бессилия. Так кричат от ужаса, к которому готовились, но и представить себе не могли всей его полноты. А через секунду вопль резко оборвался, будто его отрубили от частоты вещания, и эфир снова наполнил лишь вой вьюги. Ожидание результатов не принесло.