Повседневный мир русской крестьянки периода поздней империи - Владимир Безгин

Алкоголь мог выступать фактором консолидации и чисто женского сообщества. По наблюдениям из Новгородской губернии (1899 год): «Компании с мужчинами женщины обыкновенно не водят, а напиваются отдельно в своем женском обществе… Женщины так же. как и мужчины, напиваются до опьянения, но в таком виде становятся гораздо отвратительнее мужчин, совершенно утрачивая всякий стыд, и дают полную волю разнузданности и цинизму»{786}. Современный исследователь Т. И. Трошина на основе изучения нравов крестьянского населения Архангельской губернии в начале XX века отмечает: «Встречались случаи пьянства и среди женщин, которые становились «веселыми и доступными»{787}. Не зря народная пословица гласит: «Пьяная баба — п…е не хозяйка!»

Но как бы то ни было, документы свидетельствуют, что алкоголизму в селе была подвержена незначительная часть местных жительниц. Нам удалось обнаружить лишь единичные сведения о смерти деревенских женщин от пагубной страсти. По данным из Воронежской губернии за 1900 год, «в с. Хреновских Выселках Воронежского уезда от пьянства умерла крестьянка Кузнецова, 39 лет»{788}. В этом же году в Самарской губернии за первые две недели января от излишнего употребления вина умерло одиннадцать крестьян, из них — две женщины. Там же за первую половину февраля умерло восемь крестьян, в том числе одна женщина{789}. На хуторе Крутинском Бобровского уезда Воронежской губернии 29 июля 1912 года, «опившись вина, умерла крестьянка Вожинская, 36 лет»{790}.

Пьянству в деревне чаще были подвержены женщины, ведущие распутный образ жизни. Об одной из таких идет речь в прошении крестьянина Каллистрата Лоскутникова в Екатеринбургский окружной суд: «Жена моя, Устинья Павлова Лоскутникова, ведет нетрезвую и распутную жизнь, иначе говоря, нарушает святость брака прелюбодеянием, и ее мать, моя теща, 16-го ноября 1909 года крестьянка Лукерья Ивановна Моткина среди улицы накрыла ее на прелюбодейном действии с посторонним мужчиной»{791}.

Другой категорией крестьянок, которые знались с «зеленым змием», были женщины, уходившие в город на заработки. Город, со всеми «прелестями» урбанизации, выступал благодатной почвой для возникновения и распространения в их среде пьянства, которое порой приводило крестьянку к нравственной деградации и даже к гибели, что зафиксировано в полицейских отчетах. Например: «В г. Воронеже на Миллионной улице в доме терпимости 15 февраля 1912 г. от пьянства умерла проститутка крестьянка Андреева, 22 года»{792}.

Зависимость от алкоголя у женщин возникала быстрее, чем у мужчин, а последствия пьянства бабы для семьи были более тяжкими. В деревне говорили: «Пьяная баба сама не своя. Пьяная баба свиньям прибава»; «Муж пьет — полдома горит, а жена пьет, весь дом горит».

Алкоголизм при определенных условиях мог стать причиной самоубийства. В сводках о происшествиях в Воронежской губернии за 1912 год находим, что «в слободе Бутурлиновке Бобровского уезда 22 марта отравилась карболкой крестьянская девица Каменцева 16 лет, которая при жизни вела нетрезвый образ жизни, занималась проституцией»{793}. Впрочем, пристрастие к алкоголю, конечно, не было главной причиной добровольного ухода сельской женщины из жизни. Но об этом далее.

Самоубийство

Добровольное лишение себя жизни, даже если оно представляет собой бегство от страданий, всегда воспринималось как тягчайший грех, который Церковь на земле уже не может отпустить, ибо всякий грех отпускается только при покаянии. По церковным канонам самоубийц и даже только подозреваемых в самоубийстве нельзя было отпевать в храме и поминать в церковной молитве.

Для жителей русской деревни конца XIX — начала XX века отношение к самоубийству в целом было созвучно с позицией православной церкви. Крестьяне считали самоубийство «смертным» грехом и объясняли дьявольским наваждением. По суждению ярославских крестьян, самоубийство совершалось под влиянием нечистой силы, а душа самоубийцы поступала в распоряжение дьявола. Погребение самоубийц в деревне, согласно церковным постановлениям, совершалось без церковного отпевания, могилу располагали за кладбищенской оградой, и крест на ней не ставили{794}. Люди, покушавшиеся на самоубийство, никаким ограничениям в селе не подвергались, но насмешки по отношению к себе испытывать им приходилось{795}.

Тем не менее статистические данные дают основание утверждать, что в конце XIX — начале XX века в России происходит рост числа самоубийств. С 1870 по 1908 год общее их количество увеличилось в пять раз, а к 1910 году — почти удвоилось. В Петербурге с 1906 до 1909 год самоубийств стало больше на 25 процентов, тогда как население города увеличилось лишь на 10 процентов. Уровень самоубийств в Европейской части России вырос с 2,1 случая на 100000 населения в 1905 году до 2,6 — в 1907, 3,3 — в 1910 и до 3,4 — в 1912-м{796}.

В условиях значительного преобладания в социальном составе населения страны крестьян значительная доля самоубийств приходилась на них. По подсчетам доктора Жбанкова, в 1905–1909 годах в столице 57,3 процента самоубийц были из крестьянского сословия. Статистика за 1911 год дает еще более красноречивые результаты: из общего числа самоубийц в Петербурге крестьяне составляли 78,14 процента, дворяне — 7,71 процента, мещане — 11,74 процента, купцы — 1,53 процента, духовенство — 0,21 процента, иностранные подданные — 0,71 процента{797}. Такое же соотношение, вероятно, было и в провинциальных городах. Очень часто причиной самоубийства крестьянина-отходника становилась материальная нужда вследствие безработицы{798}.

Но это — в городе, то есть речь идет об отходниках. Добровольный уход из жизни приросшего к земле сельского жителя — событие скорее экстраординарное. Большинство корреспондентов Этнографического бюро князя В. Н. Тенишева в своих сообщениях солидарны в утверждении, что самоубийства в деревне — явление редкое{799}. Это подтверждается и данными врачебно-медицинской и полицейской статистики. По подсчетам доктора медицины Е. В. Святловского в Волочанском уезде Харьковской губернии за период с 1874 по 1884 год было совершено 57 самоубийств, то есть в среднем в год 5,27 случая; из них 29,31 процента приходилось на женщин{800}. В уездах Тамбовской губернии в конце XIX — начале XX века, по данным губернаторских отчетов, регистрировалось от 28 случаев самоубийств в 1885 году до 62 — в 1897-м. Максимальное число самоубийц в селах губернии (88, в том числе 20 женщин) было отмечено в 1910 году. Доля женщин среди сельских самоубийц колебалась от 22 процентов — в 1884 году до 39 процентов — в 1885 году{801}.

Женщин среди самоубийц всегда было меньше, чем мужчин. Сравнительно низкий уровень женских самоубийств К. С. Веселовский объяснял пластичностью женщин и