Повседневный мир русской крестьянки периода поздней империи - Владимир Безгин

Самоубийством кончали и замужние женщины — часто в случае беременности в результате внебрачной связи. «В ночь с 26 на Т1 апреля 1914 г. в Донской слободе Козловского уезда Тамбовской губернии повесилась солдатка, крестьянка Анастасия Волкова, находящаяся в последней степени беременности. Покойной был только 21 год, покончила самоубийством вследствие невозможного жития в семье со старшими, которые за допущенный грех буквально ее съели»{825}.

Для сельской бабы мотивом к самоубийству могли послужить побои и издевательства мужа. В 1899 году в с. Сугонове Калужской губернии крестьянка, имевшая несколько детей, доведенная до отчаяния жестокими побоями мужа и издевательствами за мнимую измену, удавилась на чердаке{826}. По сообщению газеты «Козловская мысль» за 1912 год, «18 декабря отравилась крестьянка Куликова. Покойная была в беременном состоянии. На самоубийство ее побудило, как предполагают, дурное обращение с ней мужа»{827}. Рукоприкладство в крестьянской семье было явлением обыденным, поэтому весьма трудно определить, сколько среди женщин было тех, для кого самоубийство стало средством избегнуть побоев мужа-тирана.

Среди причин крестьянских самоубийств, если довериться наблюдениям полицейских чинов, была также депрессия, а в ряде случаев, по всей видимости, и душевное расстройство. В рапортах уездных исправников Тамбовской губернии такое состояние называлось «умоисступлением». В результате «умоисступления», по донесению Елатомского уездного исправника, в августе 1904 года повесились крестьянки Кадыкова, 40 лет, и Степанида Платоновна Арбузова, 61 года{828}. 23 августа того же года в припадке болезненного состояния свела счеты с жизнью Анастасия Гончарова, 32 лет, крестьянка с. Панина{829}. В с. Темяшеве Лукояновского уезда Нижегородской губернии 7 февраля 1900 года во время болезненного припадка влезла в петлю крестьянка Неськина{830}.

Умалишенные

Если говорить о душевнобольных в российском селе, опираясь на данные медицинской статистики, то можно с уверенностью утверждать, что психические заболевания среди крестьян встречались редко. Сельская жизнь, если не брать в расчет возможные последствия пагубных пристрастий, не создавала в отличие от города условий для умственных расстройств.

Возьмем для примера Тамбовскую губернию — типично аграрный регион с преобладанием крестьянского населения. По данным ежегодных отчетов лечебницы для душевнобольных Тамбовского губернского земства, в ней в период с 1887 по 1899 год находилось на излечении в среднем около пятисот больных в год. Крестьян, если исходить из сословной принадлежности, среди пациентов было около 60 процентов, хотя они составляли не менее 90 процентов населения Тамбовской губернии. Если же судить по роду занятий, земледельцы составляли менее 50 процентов от общего числа больных{831}. Аналогичная картина наблюдается и в других губерниях. В вологодской лечебнице для душевнобольных, как следует из отчета за 1891 год, крестьяне составляли 54,74 процента пациентов{832}.

Половое соотношение среди крестьян — пациентов тамбовской земской лечебницы было следующим: мужчины преобладали и составляли около 62 процентов{833}. Соотношение крестьян, мужчин и женщин, находившихся по состоянию на 1 сентября 1882 года в Казанском земском доме умалишенных, близко к этому{834}. Деревенские бабы, по всей видимости, были менее подвержены умственному расстройству, чем мужики. Это связано, вероятно, и с тем, что в силу особенностей женской натуры крестьянки оказались более устойчивыми к вызовам времени и ломке привычных устоев, чем мужская часть российского села.

Русские крестьяне разделяли душевнобольных людей на слабоумных от рождения и сумасшедших — потерявших рассудок в зрелом возрасте. И те и другие в русской деревне являлись объектом сожаления и забот. Была еще категория бесноватых, юродивых и кликуш, анализ которой мы оставляем за рамками настоящего исследования.

Причину рождения в семье слабоумного ребенка крестьяне объясняли грехом родителей. Слабоумие ребенка, по мнению сельских жителей, было следствием того, что его зачали в постные дни или накануне двунадесятого праздника, то есть в то время, когда супруги должны были избегать интимной близости. Появление на свет умственно неполноценного ребенка, как говорили на селе — «дурачка», бросало тень на репутацию всей семьи. Жители Ростовского уезда Ярославской губернии утверждали, что «дурость от рождения за порок считается, значит, глупость есть во всем роду»{835}.

Впрочем, в большинстве русских сел к самим «дурачкам» относились с состраданием. По свидетельству крестьян Новгородской губернии, «самый жестокий человек не позволит нанести обиду «убогому», считая это грехом и находя, что он уже достаточно обижен от Бога за родительские грехи»{836}. Во многих деревнях одевали и кормили душевнобольных, не имеющих попечения родственников{837}. В селах Калужской губернии местные жители полагали, что «дурак» или «дурочка» служат своего рода защитой своей деревне, поскольку их несчастье искупает грехи не только родных, но и всех односельчан. Следовательно, их надо беречь и жалеть{838}. Таких «тихо помешанных» в русской деревне считали «убогими», то есть близкими к Богу. Деревенские жители старались подольше удержать их у себя в избе, будучи уверенными в том, что вместе с ними в дом приходят счастье и достаток{839}.

Отношение крестьян к односельчанам, потерявшим рассудок в сознательном возрасте, было двояким. Оно было обусловлено причинами, которые, по мнению деревенских жителей, вызвали душевное расстройство. Жалели тех, у кого умственное помешательство стало результатом болезни, порчи, вызванной колдовством, вера в которое у крестьян была очень сильна, или сильного нервного потрясения. Примером может служить судьба крестьянской девушки Авдотьи Тимофеевой из д. Краскова Белозерского уезда Новгородской губернии. Она влюбилась в парня, которого взяли в солдаты. Уходя, он просил ее не выходить замуж и обещал по возвращении со службы жениться на ней. Но когда пришел из солдат, женился на другой девушке. В результате сильного душевного потрясения Авдотья сошла с ума{840}.

Человека, потерявшего рассудок в зрелом возрасте, в деревне называли «помешанным», считалось, что на него «нашла нечистая сила»{841}. Таких сумасшедших порой опасались, и не без основания. Свидетельством тому скупые полицейские сводки из сел губерний Центрального Черноземья конца XIX— начал а XX века: «В с. Панове Тамбовского уезда той же губернии 22 февраля 1878 г. крестьянка Александра Перепелкина в припадке умопомешательства нанесла смертельные раны топором по шее 4-летнему сыну своему Федору»; «14 июня 1912 г. в слободе Новой Толучеевой Богучарского уезда крестьянка Куприянова в припадке умственного расстройства зарубила своего сына Василия 1,5 лет»{842}; «в с. Григорьевке Мало-Грибановской волости Борисоглебского уезда Тамбовской губернии ночью 20 марта 1912 г.