Повседневный мир русской крестьянки периода поздней империи - Владимир Безгин

вышла замуж в двадцать лет и, когда через два года мужа взяли в солдаты, осталась жить в его семье. Забеременев в отсутствие мужа, она оправилась погостить к родным, где и родила. Сразу же после родов она придушила ребенка, но скрыть преступление не сумела. Из показаний обвиняемой на суде выяснилось, что она скрывала свою беременность и готовилась к преступлению загодя, так как боялась родных мужа; кроме того, и сам муж написал, что скоро вернется домой{702}. Таким образом, в этом и ему подобных случаях детоубийство отнюдь не стало результатом психотравмирующей ситуации, вызванной родами, а было обдуманным деянием.

Что же касается понятного стремления матерей-детоубийц скрыть следы преступления, то О. П. Семенова-Тян-Шанская по этому поводу писала: «Родит баба или девка где-нибудь в клети одна, затем придушит маленького руками и бросит его либо в воду (с камнем на шее), либо в густой конопле, или надворе или где-нибудь в свином катухе зароет»{703}.

Способы сокрытия трупа не отличались разнообразием. Из материалов Тамбовского окружного суда следует, что местные крестьянки избавлялись от внебрачных детей, бросая их в реку, кучу навоза, общий клозет{704}. По сообщению полиции, «1 февраля 1900 г. в с. Крупышине Дмитровского уезда Орловской губернии крестьянская девица Вера Гришаева, 37 лет, родила ребенка женского пола и зарыла его в навозе, где он и умер»{705}. Из рапорта уездного исправника следует, что «4 октября 1906 г. вечером крестьянская девица с. Яблонова Слободской волости Лебедянского уезда Тамбовской губернии Евдокия Ивановна Чурилова родила младенца мужского пола и тотчас же после рождения лишила его жизни, скрыла в соломе на своем огороде»{706}. В сводках происшествий по Тамбовской губернии находим: «30 июля 1911 г. крестьянская девица д. Алексанровки-Войкова Козловского уезда родила младенца и отнесла его за свой двор, где младенец был обнаружен собаками и съеден ими, от которого осталась лишь ножка, которая от собак была отбита»{707}. Газета «Козловская мысль» от 12 мая 1915 года в разделе криминальной хроники сообщала, что «крестьянка Анфиса Дымских, 20 лет, жительница с. Ярок Козловского уезда Тамбовской губернии, 1 мая 1915 г. родила девочку, прижитую вне брака. Боясь мести со стороны мужа, она задушила ребенка, а труп зарыла в яму, вместе со сдохшей свиньей»{708}. Такие «захоронения» в селе обнаруживали, как правило, случайно. «Ребенка нашли в пруду»; «собака вытащила из конопли брошенного туда задушенного младенца»; «свиньи выкопали у погоста посиневшего мертвого новорожденного»{709}.

Чаще всего труп новорожденного пытались скрыть на месте или вблизи места, где произошли тайные роды. Как правило, это привычная среда обитания крестьянской бабы: хлев, сарай, двор — и значительно реже: лес, поле, дорога, берег реки и т. и.{710} Чаще всего скрыть преступление пыталась сама мать, но иногда ей в этом помогали близкие. По сведениям из Белозерского уезда Новгородской губернии (1899 год), «случается, матери помогают дочерям в сокрытии убитого младенца и даже сами принимают участие в умерщвлении его»{711}. Как правило, преступления совершались сразу после родов. Способы умерщвления младенцев были разнообразны. Самыми распространенными были удушение, утопление, тугое пеленание, нанесение колюще-режущих ран{712}. Так, по сведениям судебного медика Тардье, из 555 детских трупов, обследованных им, 281 имел следы удушения, а 72 были утоплены в отхожих местах{713}.

Материалы уголовной статистики дают основание утверждать, что суды проявляли снисходительность к матерям-детоубийцам. За период с 1897 по 1906 год в Российской империи к суду по обвинению в детоубийстве и оставлении без помощи новорожденного к ответственности была привлечена 2041 женщина, из них 1380 были оправданы{714}.

Нередко преступные действия квалифицировались по статье 1460 (сокрытие трупа), что влекло за собой более мягкое наказание. Содержание этой статьи предполагало, что ребенок, труп которого был скрыт матерью, родился мертвым; следовательно, не допускалось ее применение в тех случаях, когда ребенок был рожден живым и умер уже после родов, а мать скрыла его тело{715}. По всей видимости, часть матерей-детоубийц по наущению своих адвокатов пользовалась статьей 1460 как юридической уловкой.

Еще одна особенность рассмотрения дел такого рода заключалась в том, что судьи часто расценивали преступления женщин-детоубийц как совершенные в состоянии сильного психического потрясения, граничащего с безумием. В отношении незамужних и неграмотных крестьянок такой вердикт выносился почти автоматически{716}. Этим обстоятельством пользовались привлеченные к суду женщины, которые оправдывали свои действия помутнением рассудка{717}. Доктор медицины А. Грегори заметил, что «женщины, совершившие убийство младенца, склонны всячески выгораживать себя и списывать все на свое самочувствие, особенно на временное помрачение сознания»{718}. Установить в ходе следствия наличие психотравмирующей ситуации было сложно, и поэтому судьи предпочитали трактовать возникающие сомнения в пользу обвиняемых. Нам же следует, вероятно, согласиться с утверждением современного исследователя Н. А. Соловьевой, что «мотивация преступлений, как правило, определялась не выраженной эмоциональной напряженностью, а личностной морально-этической деградацией»{719}.

Судебная практика дореволюционной поры свидетельствует, что в ходе следствия обвиняемые, как правило, своей вины не признавали, отрицали преступный умысел, а смерть младенца объясняли трудным течением родов и своим беспамятством. Снисходительность же судей при вынесении приговоров по делам такого рода была результатом устоявшегося мнения о «темноте» сельской бабы и взгляда на крестьянку-детоубийцу как «жертву обстоятельств».

Плодоизгнание

Криминальный аборт (плодоизгнание) законодательством второй половины XIX — начала XX века квалифицировался как преступление против личности. В дореволюционной России аборты были юридически запрещены. По Уложению о наказаниях 1845 года, плодоизгнание было равносильно детоубийству и каралось каторжными работами сроком от 4 до 10 лет. В первом русском Уголовном кодексе 1832 года изгнание плода упоминается среди видов смертоубийства. Согласно статьям 1461 и 1462 Уложения о наказаниях 1885 года, искусственный аборт наказывался 4–5 годами каторжных работ, лишением всех прав состояния, ссылкой в Сибирь на поселение{720}. Уложение 1903 года смягчило меры ответственности за это преступление; согласно ему «мать, виновная в умерщвлении своего плода, наказывается заключением в исправительный дом на срок не свыше 3 лет, врач — от 1.5 до 6 лет». Плодоизгнание расценивалось как тяжкий грех церковью. Согласно церковному уставу, за вытравливание плода зельем или с помощью бабки-повитухи накладывалась епитимья сроком от 5 до 15 лет.

Говорить о числе абортов в дореволюционный период чрезвычайно сложно, статистика их фактически не велась. Что же до обвинений в истреблении плода, то в России за период с 1892 по 1905 год они