Повседневный мир русской крестьянки периода поздней империи - Владимир Безгин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как явствует из следственных материалов, женщины, как правило, тщательно планировали свои преступления. Использование яда как средства устранения супруга — тому подтверждение. Бывало, что план мести вынашивался в течение нескольких лет после нанесенной обиды{672}. Так, доведенная до отчаяния постоянными побоями супруга 38-летняя крестьянка Ливенского уезда Орловской губернии нанесла спящему мужу несколько смертельных ударов по голове заранее приготовленным камнем (1910 год). Следователю она заявила, что кто-то бросил камень в открытую дверь и попал супругу в голову, однако медицинская экспертиза установила, что жертву ударили не менее пятнадцати раз{673}.
Детоубийство
Пожалуй, нет ни одного преступления, которое бы так противоречило женской природе, как убийство своего ребенка. Трудно понять, как та, которая имеет милость от Бога родить ребенка, может лишить его жизни.
Уголовное законодательство дореволюционной России подвергало детоубийц суровому наказанию. В Уложении о наказаниях 1885 года статьей 1451 за убийство новорожденного ребенка матерью предусматривалось наказание 10–12 лет каторги или 4–6 лет тюремного заключения. Но если женщина оставила ребенка без помощи от «стыда и страха», то наказание могло быть уменьшено до 1,5–2,5 лет тюрьмы. Ссылка на каторгу за детоубийство в Уголовном уложении 1903 года была заменена тюремным заключением сроком от 1,5 до 6 лет. Статья 461 гласила: «…Мать, виновная в убийстве прижитого ею вне брака ребенка при его рождении, наказывается заключением в исправительный дом».
Нормы обычного права были созвучны положениям официального законодательства. Обычай русской деревни признавал убийство женщиной своего незаконнорожденного ребенка столь же тяжким преступлением, как и другие убийства{674}. Народовед Е. Т. Соловьев писал, что «на прелюбодеяние, разврат, детоубийство и изгнание плода народ смотрит как на грех, из которых детоубийство и изгнание плода считаются более тяжкими»{675}. Но если изгнание плода, по суждению новгородских крестьян, было только грехом, то детоубийство — тяжким преступлением, требующим сурового наказания{676}.
Обо всех ставших известными в селе случаях детоубийства местные жители немедленно доносили властям. В некоторых местах принимались меры профилактического характера, чтобы не допустить такого рода преступлений. Так, в деревнях Новгородской губернии (1899 год), как только становилось известно, что какая-нибудь девица забеременела, староста созывал сход, на который призывал ее с родителями. Сход добивался признания в беременности самой девицы, подтверждения этого факта ее родителями и предупреждал девушку: «Ты, голубушка, беременна, смотри, чтобы ребенок был цел!», а также ее родителей: «А вы хорошенько смотрите за ней; в случае греха — отвечать будете!»{677}. Можно предположить, что публичность в сочетании с последующим контролем со стороны деревенского общества была действенным методом профилактики такого рода преступлений.
До проведенной Александром II в 1864 году судебной реформы сколько-нибудь внятная статистика судебных дел не велась. А после реформы если сведения и собирались, то лишь по отдельно взятым уездам и губерниям. Причем в отношении убийств младенцев и эти данные нельзя считать ни полными, ни достоверными, поскольку из-за коррумпированности сельской полиции, ее неумения и нежелания расследовать подобные уголовные дела немалая их часть просто не фиксировалась. Тем не менее можно утверждать, что во второй половине XIX века число детоубийств в стране росло. По данным уголовной статистики (повторимся: неполным), за детоубийство и оставление новорожденного без помощи в России была привлечена к ответственности в 1879–1888 годах 1481 женщина, а в 1889–1898 годах — 2276.
Эти цифры дополним конкретными фактами детоубийств, обнаруженными в материалах полицейского ведомства 1900–1916 годов. Так, «1 февраля 1900 года в с. Крупышине Дмитровского уезда Орловской губернии крестьянская девица Вера Гришаева, 37 лет, родила ребенка женского пола и зарыла его в навозе, где он и умер»{678}; «в слободе Абросимовой Богучарского уезда Воронежской губернии 12 декабря 1901 г. крестьянка Комарова умышленно лишила жизни своего новорожденного младенца женского пола»{679}; «близ слободы Юдиной Острогожского уезда Воронежской губернии 30 августа 1912 г. найден труп младенца мужского пола, оставленный там его матерью крестьянской девицей Лагутиной, 18 лет»{680}; «3 сентября 1915 г. в с. Алгасове той же волости Моршанского уезда Тамбовской губернии крестьянской девицей Евдокией Холоповой тайно рожден младенец, который был ей задушен и зарыт на местном кладбище»{681}.
Следует признать, что убийство матерями младенцев в русской деревне и в начале XX века не было событием исключительным. По наблюдению О. П. Семеновой-Тян-Шанской, проживавшей долгое время в с. Гремячка Данковского уезда Рязанской губернии — имении своего отца, известного путешественника, — «случаи убийства новорожденных незаконных младенцев очень нередки»{682}. Приведем сведения лишь по одной Курской губернии и только за один месяц, декабрь 1917 года. Вот выдержки из милицейских сводок: «12 декабря в с. Линове крестьянка Анна Исаева, родив ребенка, закопала его в солому»; «В с. Верхней Сагаровке 17 декабря крестьянская девица Анастасия Коломийцева родила ребенка и закопала его в землю»; «21 декабря в хуторе Казацко-Рученском крестьянка Евдокия Круговая, 19 лет, родив ребенка, закопала его в сарае». Приведенные примеры указывают не только на частоту детоубийств в селе, но и на характерный способ сокрытия трупов младенцев.
В деревнях детоубийство было распространено больше, чем в городах. Из 7445 детоубийств, зарегистрированных в 1888–1893 годах, на города пришлось — 1176, а на деревенскую местность — 6269 преступлений. 88,5 процента осужденных за детоубийство в период 1897–1906 годов проживало в уездах{683}. По данным доктора медицины В. Линдерберга, из числа женщин, обвиненных в детоубийстве, на долю крестьянок приходилось 96 процентов{684}. В 1928 году среди женщин-детоубийц, по данным Б. С. Маньковского, крестьянки составляли 66,9 процента, а горожанки соответственно — 33,1. Однако с учетом проживающих в городах работниц — вчерашних деревенских жительниц — цифра детоубийц-крестьянок, по его мнению, должна быть увеличена до 81 процента. «Детоубийство не является правонарушением, характерным для города», — утверждал автор{685}. Таким образом, это преступление в изучаемый период было «женским» по признаку субъекта и преимущественно «сельским» по месту его совершения.
Можно предположить, что значительное число смертей младенцев в деревне было отнесено к разряду случайных, а следовательно, не отразилось в уголовной статистике. В русском селе нередки были случаи «присыпания» младенцев{686}. В. И. Даль в «Толковом словаре живого великорусского языка» приводит специфический термин, обозначающий нечаянное убийство ребенка, — «приспать». «Прислать или заспать младенца, положить с собою, навалиться на него в беспамятном сне и задушить». «Мне всегда подозрительны засыпания
