Любовь Лафайета - Екатерина Владимировна Глаголева

Жильбер бросился туда, распахнул дверь, прыгал взглядом с врача на бледную госпожу д’Айен, со служанки на повитуху… Адриенна! У неё серое, незнакомое лицо; она смотрит на него. Потом переводит взгляд туда, откуда доносится покряхтывание и чмокающие звуки…

— Поздравляю, сударь, у вас сын!

— Сын?

Повитуха поднесла ему краснолицего младенца с зажмуренными глазками и чёрными волосиками на макушке, хотела было развернуть одеяльце, чтобы у отца не осталось сомнений, но Жильбер остановил её: он верит и так. Госпожа д’Айен позволила ему только пожать руку Адриенне и тотчас выпроводила, чтобы дать дочери отдохнуть.

Как обычно, младенца окрестили в домовой церкви и нарекли Жоржем Луи Жильбером, но маркиз всем говорил, что его сына зовут Джордж Вашингтон де Лафайет.

— А если у меня будет ещё дочь, — добавил он в разговоре с Франклином, явившимся с поздравлениями, — я назову её Виргинией.

— О, в таком случае у вас на очереди ещё двенадцать штатов, — лукаво ответил Франклин.

Адриенна была ещё слишком слаба и почти не вставала с постели. Лафайет приводил к ней в комнату Анастасию, чтобы играть с дочерью на глазах у жены. Резвая девочка уже вовсю лопотала и даже пела песенки; у Жильбера обрывалось сердце, когда она бросалась ему на шею с криком: "Папа!" Он брал её с собой кататься в карете, посвящал ей всё свободное время: хотел напитать себя ею, а её собой, чтобы она не забыла его, когда он снова уедет…

Маленького Жоржа с кормилицей госпожа д’Айен увезла в Версаль. Ребёнок родился слабеньким, и если случится несчастье, она на какое-то время скроет это от Адриенны. Бедная девочка сама полуживая, горе убьёт её. Как истерзалась Луиза, когда потеряла сына! Но будем молить Бога, чтобы этого не произошло, Господь милостив…

В конце января вернулся Луи де Ноайль, герой Гренады. Снова гости, визиты, праздники… Король наградил храброго виконта орденом Святого Людовика; Лафайет добился такого же креста для Жима, участвовавшего во всех важных сражениях в Америке, включая Монмутское позапрошлым летом, когда поле битвы осталось за американцами. Теперь оставалось самое трудное: объявить Адриенне, что он снова покидает её.

— Вы едете?

— Да, послезавтра. В Рошфор. Там меня будет ждать очень надёжный фрегат с закалённым в боях капитаном; к тому же со мной будут Жима и Лаколомб, секретарь, наши слуги — вам незачем беспокоиться обо мне.

Он обнимал её за худенькие плечи; она приникла к нему, из глаз текли безудержные слёзы. Нет, мама ошибалась: она не в силах его удержать…

25

А ом получился большой и очень красивый (не зря же Ридезель потратил на строительство целую сотню гиней), но оказалось, что жить в нём совершенно невозможно: жара в Виргинии стояла страшная, в четырёх стенах нечем дышать от духоты, а Фридрих ещё и получил солнечный удар. Губернатор Томас Джефферсон посоветовал уехать из Шарлотсвилла во Фредериксберг на реке Раппаханнок, где недавно открыли минеральные источники, и Фредерика с благодарностью воспользовалась его советом.

На месте выяснилось, что лечиться водами приехала и супруга генерала Вашингтона: у неё пошаливала печень. Баронесса фон Ридезель была этим слегка смущена, как, впрочем, и миссис Вашингтон, — как им вести себя при случайной встрече? — но миссис Кэрролл, пламенная патриотка из Мэриленда, разрешила все сомнения: христианкам полагается возлюбить своих врагов и утешать несчастных, а кто может быть несчастнее пленных?

После капитуляции в Саратоге армию Бургойна отправили в Массачусетс; баронесса с детьми в это время жила в гостях у Филипа Скайлера. Солдат разместили в бараках, построенных во время осады Бостона два года назад. На переписку между генералами, дипломатами и Конгрессом, то и дело менявшим своё местонахождение, ушёл целый год; за это время больше тысячи пленных солдат переселились к американкам, позволявшим им подработать на своих фермах: не так-то легко вести хозяйство без мужчин. Конгресс затребовал у генерала Бургойна список всех офицеров с их подробным описанием, чтобы они не смогли нарушить обещание больше не воевать против колонистов (их смогут опознать и судить как клятвопреступников); генерал отказался, и условия договора, заключённого в Саратоге, аннулировали. Вместо возвращения в Европу пленных погнали пешком в Виргинию, в Шарлотсвилл, — семьсот миль по глубокому снегу, в метель… Вышли в ноябре, а до места добрались только в январе, потеряв по дороге шестьсот человек — кто умер, кто сбежал. Солдат разместили в бревенчатых бараках (двадцать шагов в длину, десять в ширину) с щелями в руку толщиной и крышей из дранки, набив в каждый по восемнадцать человек; немцы предпочли жить в лесу — там и то теплее, офицеры же квартировали у местных плантаторов. Рядом с мужем Фредерике уже не составляло труда быть любезной с хозяевами, тем более что обращались с ними хорошо, хотя… Фридрих потом рассказал ей по секрету, что американцы здорово наживались на пленных: эти немыслимые цены за всё на свете были установлены только для англичан и немцев, которым присылали из дома "настоящие" деньги (порой последние). В феврале генерал Ридезель затеял постройку дома, чтобы иметь собственный кров, но… Какой всё-таки ужасный климат в Виргинии! Наверное, только местные уроженцы способны сносить его.

Миссис Кэрролл стала частой гостьей у Ридезелей, а Фредерика легко вошла в роль хозяйки салона, как она в шутку говорила мужу. Капитан Гейсмар играл на скрипке, аккомпанируя баронессе, которая пела арии из итальянских опер, а немногочисленные слушатели бурно им аплодировали. Однажды, когда они так музицировали вечером на веранде, туда пришёл один из местных джентльменов, прислонился к балюстраде, внимательно дослушал до конца и попросил Фредерику спеть ещё.

— А что вы мне дадите за это? — задорно спросила Фредерика, ободренная своим успехом. — Я ничего не делаю бесплатно!

Присутствующие заулыбались, но незнакомец совершенно серьёзно назвал свою цену: два фунта масла. Кивнув капитану Гейсмару, Фредерика исполнила арию на бис. Нежданный гость попросил ещё, но только что-нибудь повеселее. Репертуар певицы был не слишком велик, ей вспомнилась одна бесхитростная немецкая песенка, под которую плясали на деревенских балах. Гости хлопали в такт, и даже негры, работавшие в саду, подошли поближе, чтобы послушать.

После захода солнца, когда гости давно разошлись, Фредерика услышала странное пение с заднего двора. Обуреваемая любопытством, она прокралась туда, прячась в тени. Пели негры, усевшись в кружок, — высокий мускулистый мужчина выводил сильным баритоном мелодию, чем-то напомнившую баронессе шотландские баллады, а остальные хором подхватывали припев, раскачиваясь из стороны в сторону и хлопая в ладоши. Затем начались танцы