Над Кубанью зори полыхают - Фёкла Навозова

Но Нюра следила за мужем. Она догнала его в конце огорода, у перелаза.

— Слышь, Мить… — озабоченно проговорила она. — Не ходи через мост.

— Почему?

— Прирежут еще…

— Кто?

Нюрка пожала плечами.

«Так! — подумал Митрий. — Днем она ходила к своим, к Ковалевым. Не иначе как дядька Микола решил пырнуть по–родственному! А ведь через этого губошлёпа можно прямую дорожку до банды нащупать».

Митрий схватил Нюру за руку и потянул назад, к дому.

— Ты чего! — рванулась Нюра.

— Идем, идём!

В горнице Митрий коротко приказал:

— Одевайся!

— Што? — удивилась Нюра.

— Говорю, одевайся!

— Тю! Ты што, осатанел? Так я на ночь глядя и пойду куда‑то!

— Да я ж тебя не к волкам зову! К твоим родителям в гости пойдём, у них и переночуем.

— Лугом пойдём? — спросила Нюра.

— Нет, станицей…

Нюра задумалась.

— Ну чего медлишь? Мне некогда ждать.

Митрий снял с вешалки юбку, кофту, разыскал платок и вытащил из‑за двери высокие жёлтые ботинки. Вошла мать. Она удивлённо взглянула на сына и невестку.

— Идем к тестю в гости, мамаша! — весело сказал Митрий. — Давно он меня звал!

— О господи, — охнула мать. — И чевой‑то вы на ночь глядя, среди недели в гости собрались?

Нюра, подняв на скамеечку ногу, с досадой дёргала длинные шнурки.

— И кто такую моду удумал? Уж такие высокие голенища, такие высокие, до полуночи не зашнуруешь…

Митька молча опустился на одно колено перед Нюрой, отобрал у неё шнурки и начал сам зашнуровывать ботинки. Нюра покраснела: её поразило и тронуло внимание мужа.

— Вот новость! Што я, Митя, сама без рук, што ли?

Вошла Клава и зашипела:

— Подумаешь, барыня! Муж её обувает. Прямо представление, хоть билеты продавай!

Нюрка сразу повеселела. Не отвечая золовке, она кокетливо попросила:

— Ты гляди, ухажёр, шнурки не оборви! Ишь, как туго затягиваешь.

Митька поднял голову, и за долгое время впервые они улыбнулись друг другу.

Нюра вскинула на плечо винтовку мужа.

— Как? Гожусь я, Митя, в чоновцы? — спросила она.

— Годишься! —ответил Митя, любуясь женой.

Старый Тарас долго смотрел им вслед.

— Ну вот, был один ЧОН, а теперь стало два! — сказал он жене. А потом решил: — Пошли вместе, слава богу! Нехай вдвоём бандитов ловють. А то сами не знают, чего бесятся, а нам кусок в горло не лезет. — И, помолчав, добавил: — Чую я, што Митьке нашему сейчас в первую голову надо бояться свата Миколки. Кажется мне, што Нюрка наша штой‑то знает… Ох, эти мне Ковалевы! Раньше по станице первыми людьми слыли, а теперь бояться их приходится.

Алена возразила мужу:

— Всех под одну гребёнку стричь нельзя: сват Микола один человек, а сват Костюха — другой. Карахтеры у них разные.

Поздний приход зятя с дочерью обрадовал и удивил родителей Нюрки. Костюха понимающе поглядел на дочь: днём он по секрету высказал ей свои догадки об участии брата Миколки в банде и сделал намёк на то, что бандиты могут Митьку жизни лишить.

Увидев на плече дочери винтовку, он сказал:

— Да вы с ружьём! Значит, защита и у нас дома будет, а то, окромя топора да вил, другой оружии нетути.

Митька усмехнулся:

— А у соседа, папаша, по–свойски разве нельзя занять обрезик?

Нюра поставила винтовку у дверей и стала развязывать шаль.

Тесть смутился.

— Да черт их знает, может, у кого и есть… И, желая переменить разговор, спросил у зятя: — Говорят! нынче из леса банду ждут?

А я думаю, папаша, банде в лесу делать нечего. Бандиты все по хатам живут. Вот как им свистнут, так каждый с печи да под стреху за обрезом.

Хлопотавшая у самовара тёща переглянулась с мужем. Тот по привычке поскрёб грудь под рубахой, произнёс:

— Может, и так, может, и не так. Чужая душа — потёмки.

Митька взял винтовку, приоткрыл дверь.

— Уходишь? — забеспокоилась Нюра.

— Не–е! Я к дяде Миколке мириться пойду.

Костюшка, присевший до того на лавку, сорвался с места и торопливо стал надевать полушубок.

Ты, Митя, подожди! Мы с тобой вместе пойдём. Его, Миколки, может, и дома нетути, а собаку они на ночь спускают. Он у них такой волкодав…

— Как нету? Куда он в такую непогодь пойдёт. Вон и дождь накрапывает, и темь, хоть глаза выколи.

Костюха почесал затылок:

— Да повадился наш Миколка в карты играть. Как соберутся они целой компанией в нашей старой бане, так целую ночь в три листика режутся. Их бабы палками оттуда выгоняют.

— Ну што же, сходим в баню, коли дома не окажет* ся, — решил Митька, открывая дверь.

Когда тесть с зятем ушли, мать Нюры вдруг набросила на себя шаль.

— Ты, дочка, погляди за самоваром, а я к Гашке метнусь, чаю займу.

Нюра подсыпала в самовар угля и открыла поставец с посудой. Рядом с чайником стояла жестяная коробочка, в своё время купленная ещё дедом. Коробочка была до половины заполнена чаем.

Обеспокоенная Нюра тоже выбежала на крыльцо.

Когда глаза привыкли к темноте, Нюра увидела приникшую к забору мать. Она подошла к ней и шёпотом спросила:

— Ты чего тут?

— Слухаю.

— А слухаешь чего?

— Да как Гашка брешет отцу, куда ушёл её Миколка.

Нюра быстро скинула платок, освободив уши, прислушалась. Из соседнего двора слышался голос Гашки:

— Вот истинный бог! К фершалу пошёл Миколка, банки ставить. Поясницу ему просверлило.

— А чего он пешком пошёл с такой поясницей?

— Поехал, на линейке поехал. А я, дура, пошёл, говорю. Да тебе на што Миколка сдался?

— Ну ладно! А я думаю, он в бане в три листика играет. Хотел туда пойти в карты от скуки сыграть.

— Да ну–у! Нонче не до трёх листиков! Нонче Аркашка–попович налетит, так будет кое–кому «три листика».

Теперь Нюра разглядела Митрия. Он сидел на корточках у забора.

Костюшка, громко сморкаясь, пошёл к крыльцу своего дома. За ним метнулась жена.

— Заболел, заболел, — ворчал Костюшка. — Как бы ему эта болезнь боком не вышла.

Нюрка подошла к мужу:

— Ну чего прижух? Пошли чай пить!

Митька поднялся и снова, как бывало, крепко и ласково сжал её руку.

— А ты откуда знала, что меня нынче ждали у моста? — спросил он.

Нюра, помедлив, ответила:

— Отец днём намекнул мне, чтоб ты через луга вечерами не ходил. Ну и сама видела я, как дядька с Илюхои Бочарниковым в яме на речке кубари на сазанов ставили сегодня. А дружбы у нас сроду с Бочарниковыми не было.

В порыве нежности Митрий прижал жену к себе, ласково погладил её волосы.

А я думал, ты совсем от меня откачнулась Ну я пошёл, пока…

— Митрий! — вскрикнула Нюра.

Но он уже исчез в темноте.

А немного погодя группа чоновцев бесшумно окружила мостик через Егорлык. Один из них, беспечно насвистывая, пошёл по улице к мосту. Навстречу ему метнулось три тени.

— Здорово, Митроха! — послышался хлипкий голосок Миколы Ковалева. — Вот и свиделись. Теперь поговорим по душам.

Один из троих сделал шаг в сторону, чтобы обойти Митрия, Микола взмахнул кинжалом.

Вот тебе, гад бандитский! — выкрикнул Митрий.

Ударом нагана он сбил Миколу с ног.

— Стой! Руки вверх! — словно из‑под земли вынырнули из темноты. чоновцы…

Бандиты в эту ночь так и не появились в Ново–Троицкой — наверное, кто‑то донёс, что их ждут чоновцы. Но в соседней станице они подожгли мельницу и обстреляли тушивших пожар.

А в Ново–Гроицкой до утра на улицах патрулировали чоновцы. Утром Архип с Митькой и несколькими комсомольцами пригнали к Совету линейку. На ней были связанные Миколка Ковалев, Илюха Бочарников, Иван Шкурников.

ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ

3атравлённым волком метался по дальним хуторам Аркашка–попович. Теперь вся банда состояла только из него самого. Одни откликнулись на призыв Советской власти сдать оружие и повиниться. Сейчас они живут себе в станицах, пашут землю да детишек растят. Другие погибли при попытке уйти за Кубань, в горы. Окружил тогда бандитов чоновский кавалерийский отряд. Только Аркашка и спасся благодаря своему доброму коню.

В оборванном, грязном, опустившемся бродяге трудно было узнать бывшего щеголеватого офицера. В Ново-Троицкую путь Аркашке был заказан: родительский дом находился под неусыпным наблюдением чоновцев. Думал отдохнуть в Армавире, у сестры Антонины, которая была теперь машинисткой в одном учреждении. Но сестра встретила неласково и прямо заявила, что ей с ним не по пути.

Только и удавалось теперь передохнуть и поесть по-человечески в отдалённых хуторах, у старых приятельниц, промышляющих самогоноварением. Когда‑то немало бандитской добычи ушло в жадные руки этих баб. А теперь они пригодились, не отказывали в приюте и помощи, понимали, что связаны с бандитом одной верёвочкой.

В этот жаркий июньский день Аркашка пил самогон у хуторской вдовушки. Закусывал жареной гусятиной и злился, что не берет его хмель.