Тени над Гудзоном - Исаак Башевис-Зингер

— What are you running for?[99] Что ты прыгаешь, like crazy?[100] Тут нельзя поставить стул. Ты людям загородишь проход. Это кафетерий, а не хасидская молельня. Ты, как был, так и остался зеленым![101]

Она положила свою сумку на стол, едва не перевернув при этом стакан с апельсиновым соком — Анна успела отпить из него всего один глоток.

— Извините. Он бегает. Чего он бегает? Вы знакомы еще по Европе, да?

— Да, мы знакомы по Вене.

— А вы тоже попали сюда из camp?[102]

— Нет, я здесь скоро двадцать лет.

— О, я это сразу заметила… Well. But давайте найдем table побольше и присядем. Я выходила заплатить за стоянку и опять увидела в лифте нечто редкостное. Этот продавец обуви. Каждый день, когда я выхожу куда-нибудь и возвращаюсь назад, я вижу, что он уже подцепил кого-нибудь из зеленых. Вот, может быть, здесь мы сможем присесть. Вы уже ели lunch? Я на диете, и мне обязательно надо есть в кафетерии. Когда я хожу в еврейские рестораны и они начинают потчевать меня лапшой и фаршированной кишкой, я начинаю толстеть. Я должна есть легкий lunch, безо всяких излишеств. Но все tables заняты.

— Может быть, сегодня мы сделаем исключение и сходим к Фридману? — заискивающе спросил Морис Гомбинер.

— Никаких exceptions[103] Я прибавляю в весе, а не ты. Он может съесть быка вместе с копытами, а на следующий день, когда я его взвешиваю, выясняется, что он похудел на фунт. А у меня вся еда идет сюда, в hips.[104] Well, сейчас будет table. Они нажрутся и уйдут. Кто, вы думаете, сюда приходит? Богачи из отелей, которые платят по пятьдесят долларов в день за room.[105] Они все сидят на диете, but становятся всё толще и толще. Что это вы носите пиджак и tie[106] в такую жарищу? — обратилась миссис Гомбинер к Грейну. — Если вы уже двадцать лет в Америке, то что вы расхаживаете в такой одежде?

Она стояла, отвернувшись от Анны. Ее спина была вся покрыта веснушками и отслоившейся, сгоревшей на солнце кожей. Необычно толстые предплечья имели складку посередине, словно у предплечий были свои предплечья… На одном пальце она носила обручальное кольцо и перстень с бриллиантом. Красный лак на ногтях наполовину облез.

— О, я привык постоянно носить городской костюм, — сказал Грейн.

— What do you mean,[107] говоря, что привыкли? Он не хотел одеваться по-человечески, — сказала миссис Гомбинер, указывая на мужа, — but я с него стащила пиджак и pants[108] и одела его, как человека. Если уж приезжаешь в Майами-Бич, то зачем ходить и потеть? Тут все так дорого. Они буквально вынимают из гостей все потроха, эти владельцы отелей. У меня есть собственный дом, но taxes[109] съедают всё. Здесь все для миллионеров. Здесь эксплуатируют рабочих еще хуже, чем в Нью-Йорке и в Детройте, хотя Форд, болячка на него, тоже может эксплуатировать так, что рабочий остается голым и босым. У меня работает один черный, так ему не позволяют здесь ночевать. Он вынужден каждый день уезжать в Майами и платить за съем квартиры. Because[110] черному нельзя оставаться на ночь в Майами-Бич. Из-за него у них океан почернеет. А вот и table!

10

Морис Гомбинер проворно подбежал к свободному столу, наклонил стулья вокруг него, оперев их спинками о стол, — в знак того, что место занято. При этом он улыбался по-хасидски, по-мальчишески, шкодливо и виновато. Миссис Гомбинер неторопливо перешла на новое место. Казалось, что эта встреча для нее тяжелый груз. Она кривилась и что-то бормотала под нос. В мочках ее ушей болтались огромные серьги, похожие на пружины.

Грейн и Анна какое-то время сидели одни за маленьким столиком.

— Что это за несчастье? — спросила Анна.

— Я предупреждал тебя, что Майами не для нас. А он — дорогой для меня человек.

— Его жена — вульгарная баба.

— Что тут поделаешь? Давай пересаживаться.

— На меня напали сразу все болячки. Я ни с кем не могу общаться. У меня желудок наизнанку выворачивается.

— Ну выпьешь стакан чаю. У них есть дом. Может быть, там можно будет получить комнату.

— У этих сумасшедших?

— Грейн, что ты сидишь там? Переходи сюда! — позвал Морис Гомбинер. — Мы ведь вас ждем…

Грейн помог Анне встать. Они перешли к столу, за которым сидели супруги Гомбинер.

— Моя жена немного нездорова, — словно оправдываясь, сказал Грейн. Анна посмотрела на него с нежностью и одновременно с упреком.

— Что с вами, мадам? — справился Морис Гомбинер. — Есть одно лекарство от всех болезней — чай с лимоном. Когда я чувствую себя нездоровым, сразу же прошу дать мне чаю с лимоном, и это помогает. Все беды происходят от желудка и от того, что кровь становится слишком густой. Чай с лимоном все это исправляет. Ну вот, у нас удобный столик. Может быть, я могу вам что-нибудь принести? Скажите, чего вам хочется? Я люблю быть официантом.

— Ты сиди! — приказала миссис Гомбинер. — Это кафетерий, а не ресторан. Тут нет официантов. Тут каждый берет для себя сам. Если вы голодны, берите раньше, — сказала она Грейну. Анну она полностью игнорировала.

— Спасибо. Проходите вы прежде. Мы не голодны.

— Ну, пойдем. Если я не поем вовремя, то сразу же получаю спазмы в stomach.[111]

— Флоренс, если уж ты идешь, то принеси что-нибудь и для меня, сэндвич или что-нибудь другое.

— А ты иди со мной!

И они направились к буфету. Рядом с женой Морис Гомбинер выглядел еще меньше и худосочнее. Она держала руку на его плече, и трудно было понять, опирается она на него, подталкивает или же тащит за собой. Подносы и столовые приборы лежали так высоко, что Морис Гомбинер едва мог до них дотянуться. Ему пришлось встать на цыпочки. Анна покачала головой.

— Вот так баба с сережками… Герц, что это вдруг ты называешь меня своей женой? Что за комедию ты разыгрываешь перед этими людьми? Мало мне было того, что произошло в гостинице? Я не хочу выдавать себя за твою жену. Я еще не так низко пала. У меня пока есть собственное имя.

— А что я мог делать? Когда я его увидел, у меня в глазах потемнело. Мне бы радоваться его появлению: я ведь не знал, что он остался в живых.