Ослепительный нож - Вадим Полуян

- Монах, - сказала Всеволожа.

Мамон скривился: мол, попала пальцем в небо. Воевода крякнул и тряхнул главой. Монах полюбопытствовал:

- Чем вызван твой догад? Смиренным платьем?

- Смиренным ликом, - уточнила Всеволожа. - Платье личит к твоему смирению.

- Перед тобой Василь Степаныч Своеземцев, посадник Новгорода, - объявил Мамон.

- О клобуке мечтаю только, - тихо улыбнулся хозяин дома. - Вот кончится моё посадничество, удалюсь в отчины свои на Вагу и при впадении в неё речки Пенежки создам пустыньку. Там и окончу дни свои.

Должно быть, ни можайскому боярину, ни воеводе эти намерения посадника были неведомы. Оба, изумлённо глядя на него, не находили слов. Он продолжал разглядывать боярышню.

- Вижу, ты достойная дщерь Иоанна Дмитрича. Наслышан я о нём. Рад принимать тебя. Пожалуйте покуда в трапезную, дорогие гости, - обратился он ко всем. - Сам потрапезовал бы с вами, да недосуг. Зыбеж сегодня в Господине Новом Городе. Мой долг усовестить народ. А повечер - опять к вашим услугам.

Простились ненадолго. (Знать бы Евфимии, что навсегда!) Мамон отправился опрянуться с дороги. Воевода же с боярышней прошли в столовую палату.

Идя к столу, Евфимия узнала, что Мамон поведал воеводе о всех её невзгодах после неудачного побега. Посадник тут же пожелал увидеть дочь боярина Иоанна. Юрий Патрикеич сам был рад свидеться со своею костромской соратницей. Он постоянно помнил о несчастливом для неё сраженье при выходе из подземелья.

- Как я оказалась в Новгороде, тебе известно, - начала боярышня застольную беседу. - Как ты здесь оказался, мне неведомо.

Воевода, расправляя мощь седых усов, сказал:

- Послом я прибыл к новгородцам от государя Василия Васильича!

- Стало быть, Василиус вернулся на отцовский стол? - не удивилась своему предвиденью Евфимия. - А что ж Васёныш?

- Косого родные братья попросили из Москвы уйти, - ответил воевода. - Пока они преследовали правителя законного, брат их обидел. Отнял кое-что. А у Шемяки - даже приданое, завещанное по духовной будущим тестем, князем Заозёрским, присвоил, забыв совесть. Вот они и объявили похитчику престола: «Когда Бог не захотел видеть отца нашего великим князем, то мы не хотим видеть оным и тебя». Так примирились с государем Красный и Шемяка, а Косой скрывается незнамо где.

- А пленные великие княгини, старая и молодая? - спросила Всеволожа.

- Вернулись в Кремль. Княгиня Марья родила наследника, первенца Юрия. Теперь самое время ставить на ноги больное государство. Вот и прошу у Новгорода денежной помоги. Государь целовал крест, что отступается от отчин новгородских. Ждёт чёрного бору за сей год по старине. С сохи по новой гривне. Уже договорились слать черноборцев по волостям. Ох, не ко времени сегодняшний зыбеж!

- Из-за чего зыбеж? - спросила Всеволожа.

- А из-за денег же, - насупил брови Наримантов. - Денежный ливец Фёдор Жеребец, подкупленный боярами, отливал для них серебряные деньги не по мере. Обман открылся. Вот и созвали вече допросить ливца. Степенному посаднику Василию Степанычу предстоит взойти на степень, иначе говоря, на помост, и успокоить хулящих деньги.

Пришли Мамон и Акилина свет Гавриловна. Боярыня и воевода покланялись друг другу по достою, поздравствовались, и трапеза продолжилась.

- Перед моим отъездом из очищенной столицы ваш князь Иван Андреич мне наказывал, - окинул На-римантов лучезарным взором бояр можайских, - в Великом Новгороде вас сыскать, буде вы тут скрылись, и попросить вернуться. Сам Иван Андреич вновь под знамёнами законного помазанника, отступился от мятежных Юрьичей, не верит злоязычной молвке, будто вы причастны к смерти князя Юрия. Так что прошу со мною на Москву!

Радости Мамонов не было границ.

После трапезы они взялись за сборы. Предстояло возвращаться не нищебродами, а истыми боярами.

Воевода же тем временем предложил Евфимии осмотреть Новгород и первым делом отправиться к Святой Софии, где тоже после обедни состоится вече, но не злое, денежное, а богоугодное: станут избирать архиепископа. Такого действа и на Москве не поглядишь, ибо лишь в вольном Новгороде архипастыри определяются не высшими духовными чинами, а всем миром. Конечно, ныне вече не обычное: все денежные люди соберутся на Торговой стороне решать свою беду, ругмя ругаться во все тяжкие. А на Софийской, или Владычной, столпятся малоденежные, кои нехваткой серебра в монете не слишком-то удручены. Это люди задние: голодники, ну, разные там прошакй да нищие, а также ябедники, облыгатели, что промышляют ябедами по судам. Нет спору, подойдут и вящие, однако задних будет большинство. Придётся обережь брать пообильнее да понадёжнее.

Мамоны ожидали Всеволожу к вечерней трапезе, чтоб, досыта наспавшись, с завтрашним рассветом ехать вместе на Москву.

Евфимия в каретное оконце любовалась старейшим русским городом.

Чем ближе Кремль, тем люди гуще. Пришлось оставить воеводе и боярышне карету, а охранышам коней на отведённом платном месте под надзором сторожей. В окруженье крепкой обережи пешими проталпливались в Кремль к Святой Софии. Вот она дебелой государыней тянется до неба золотой короной куполов! Нёс лично, озорно, в её сиянии звучит глухая перебранка между ябедниками и го ледниками:

- Ябедника на том свете за язык вешают!

- Нищая трава! Ломоносы! Бородавники!

- Бог любит праведника, а черт ябедника!

- Кто ходит в нищих, ест без перцу!

- Лучше нищий праведный, чем богач ябедный!

- Нищий нищему завидует!

- Скупой богач беднее нищего!

- Тьфу! Тьфу! Нет на вас погибели!

- И не нищие, да того же ищете!

Наконец-то протолпились ближе к паперти! Здесь и бороды ухоженные, и голоса спокойные.

- Перед службой, - объяснил Юрий Патрикеич, - протопоп Василий Старый положил на престол три жребия. Как я знаю, один - Самсона чернеца от святого Спаса с Хутына, другой Михаила, игумена от святого Михаила со Сковородки, третий Евфимия, тоже игумена от монастыря Богородицкого, что на Лисичей горе. Вот, гляди, протопоп вынес жребий, оглашает…

Протопопа было не слышно, слишком громкий говор шёл по толпе. По говору воевода и определил:

- Самсон Хутынский!.. Гляди, второй жребий вынесен… Михаил, игумен!.. Слушай, оглашают третьего, чей жребий Бог оставил на престоле, стало быть, из трёх избранников народных определил себе единственного… Игумен Богородицкий! Твой соименник, юная моя сподвижница Евфимия Ивановна! Евфимий, новый архиепископ Новгородский! Я его знаю. Верный сторонник, стало быть, теперешний союзник государя нашего Василия Васильича! Вон и посадник прибыл с Торговой стороны. Успокоил денежников, теперь возведёт нового архиепископа в Дом Святой Софии, на сени.

Однако же торжественного возведения пастыря не довелось увидеть Всеволоже. Услышала лишь хоровое пение, внезапно заглушённое народным рёвом из-за стен Кремля.

Перед Евфимией сияло лицо женщины, случайно втолкнутой в кольцо юс обережи. Она кричала:

- Благословил Господь наше избрание! В храме у праздничной иконы прощены двое калек: у сотского нога прикорченная исцелилась, а у купца рука…

И тут толпа шарахнулась назад.

- Боярышню не упустите! - впоследне слышала Евфимия тревожный голос воеводы.

Здоровяки охраныши ещё какой-то миг в натужном напряжении держались вкруг неё. Кольцо их разомкнулось. Её вытолкнули вместе с женщиной, оповестившей о Господнем Прощении калек. Толпа взнесла их, словно камешки в потоке, и устремила к воротам Кремля.

- Раздайтесь! Дайте стать на землю! - во весь голос просила Всеволожа перемешавшихся голодников и ябедников.

Один из них, как прочие, не в силах ничего поделать, успокоил:

- Радуйся, что ты не на земле. Сомнут! Молись, чтоб не прижали к воротным сводам. Раздавят!

Успокоение тотчас же потонуло в женском вопле. Евфимия узнала искажённый лик той самой женщины, с кем выскользнула из кольца охранышей. Несчастную притиснули к беленой каменной стене. Когда она исчезла, утонув в толпе, стена осталась красной.

Очнулась Всеволожа за воротами, нетвёрдо стоя на ногах. Её подхватывал иной поток, не столь стремительный и плотный. Хотя и из него не выбраться. Он нёс к Великому мосту.

- Что происходит? Что творится? - спросила Всеволожа ражего купчину в поярковом высоком колпаке.

- Зыбеж! - воскликнул он. И, задыхаясь, начал пояснять: - Едва посадник покинул вече на Торговой стороне, ливец Федорка Жеребец, подпоенный боярином Секирой, оговорил не мало, восемнадцать человек, коим якобы лил деньги. Их похватали, домы разграбили, имение изъяли из церквей, чего от веку не бывало. Вот, волокут топить! Иди-ка, молодица, под мой заслон. За башню затупимся, отсюда хорошо увидишь казнь.