Компрессия - Сергей Малицкий

Стиай молчал. Постукивал по стеклу пальцами, нервно хватался за рычаг управления, хотя купе тащил на восток автопилот, тер ладонями виски. Когда впереди потемнело небо и открылась гладь океана, Стиай ввел пароль и взял управление на себя.

Он посадил купе в десятке метров от дома Уильяма Буардеса, открыл дверь, сел на песок и глухо сказал, кивнув в сторону ажурной лестницы:

– Иди. Билл ждет тебя.

Кидди с трудом выбрался на песок. Он был теплым, хотя солнце скрылось за облаками. И океан явно был теплым, гораздо теплее, чем тогда, когда Кидди пытался совладать с волной, а Сиф смотрела на него и смеялась. Это тепло ложилось на взгляд, но холод охватывал все существо. Кидди выпрямился и побрел к ажурной лестнице, искренне надеясь, что сейчас Билл прекратит его мучения, к примеру, даст ему волоконце утвердителя и позволит вновь оказаться под раскаленным светилом, которое сожжет Кидди так же, как сожгло Сиф пламя из энергетической установки устаревшего купе.

– Заходи.

Голос Билла послышался в тот самый момент, когда обожженная, покрытая новой кожей рука Кидди легла на старинную деревянную рукоять. Кидди вошел внутрь и сразу увидел, что весь объем дома занимает одна большая комната, освещенная огромными окнами с трех сторон. Билл, который сидел возле стола, отодвинул блок-файл, развернулся вместе с креслом и повторил еще раз:

– Заходи, парень. Садись.

– Куда? – Кидди не узнал собственного голоса, потому что не видел ничего, кроме трех окон и профиля Билла, который продолжал смотреть в одно из них.

– На диван, – ответил Билл, повернулся и показал взглядом.

Кидди сел и замер, надеясь, что сейчас Билл возьмет в руку пучок утвердителя, вытянет руку, прицелится, как тогда у подножия этого летящего и пустого изнутри домика, и убьет Кидди с первой попытки.

– Любил ее? – спросил Билл.

– Люблю, – прохрипел Кидди.

– Спорить со временем будешь, не со мной, – пробормотал Билл. – Что забыли в Норвегии?

– Сиф… – Кидди нервно сглотнул, – хотела увидеть, где погибла моя мать. Она работала на буровой платформе…

– А ты что же, до этого ни разу сам так и не поинтересовался, где и как погибла твоя мать? – укоризненно склонил голову Билл.

– Лучше бы и не интересовался, – прошептал Кидди.

– Брось, – Билл снова отвернулся к окну. – Что она сказала тебе?

– Она… – Кидди почувствовал, что дом опрокидывается, что еще секунда, и мутное небо поменяется местом с океанским берегом, и он упадет с дивана, и пробьет тонкую крышу, и полетит вверх, как вниз, а вслед ему полетит и сам дом, и Билл, и Стиай вместе с купе и своим прозрачным взглядом, и вся огромная масса воды, потому что, если океан перевернется вверх тормашками, что же тогда сможет удержать воду, чтобы она не пролилась в небо…

– Кидди, ты слышишь меня? – спросил Билл.

– Слышу, – прошептал Кидди, медленно разжимая пальцы, на которых из-под ногтей выступила кровь.

– Что она тебе сказала перед тем, как запрыгнула в купе? Что она сказала перед тем, как запрыгнула в купе, которое не оборудовано системой страховки? В купе, похожее на то, в котором погибла твоя мать?

– Точно такое же, – прошептал Кидди.

– Хорошо, – Билл скривился на этом слове. – Что она сказала?

– Она сказала, что не знает другого способа избавить меня от страданий.

– Каких страданий?

– От того, что я рвусь на две части.

– А ты рвешься?

– Все, – Кидди выдохнул и медленно-медленно стал вдыхать. – Порвался. Только не на две части.

– Ты меня избавь от поэзии, – пробормотал Билл. – И от красивых слов избавь. Красивые слова нужны, когда все хорошо, солнышко светит. Или не светит, и все плохо, но на самом деле – все хорошо. А сейчас ведь все плохо и так, и так. Сейчас надо говорить просто и коротко. Сможешь?

Кидди помотал головой.

– Хорошо, – вновь поморщился Билл. – Тогда скажу я. Девчонка влюбилась. По-настоящему. Влюбилась девчонка, которая привыкла… к безусловному исполнению собственных желаний. Но ее простить-то можно, она ведь по-другому не может, да и желания ее направлены только в одну точку. А твои?

– Какая разница? – спросил Кидди. – Считайте, что меня уже нет.

– Значит, не в одну, – понял Билл. – Но я тебя винить не буду. Ты потерял больше, чем когда-нибудь сможешь найти. У тебя, мой дорогой, отсекли то, что вновь просто так не вырастет. А она – что, она – дура. Юная мечтательная дура. Она же ведь не о тебе думала. Точнее, о тебе, но не так, как сказала. Она хотела сделать тебе больно, как ты ей сделал. Но еще больнее. Женщины всегда хотят сделать больнее. Много больнее, чем делают им. Вот она и сделала. Ты ей мечту поломал, а она тебя лишила всего. Или не так?

Кидди медленно поднял голову. Билл скрючился в кресле, вцепился в подлокотники девятью пальцами, уставился куда-то за спину Кидди, как это умел делать Стиай. Вот только Стиай смотрел сквозь, а Билл словно вовсе ничего не видел.

– Что мне делать? – спросил Кидди.

– Ждать, – коротко ответил Билл.

– Чего ждать? – не понял Кидди.

– Не знаю, – ответил Билл. – Обычно люди, чего бы они ни ждали, ждут, когда что-то созреет у них внутри. Жди, прислушивайся, может быть, и услышишь.

– Что я должен услышать?

Голос Кидди задрожал против его воли.

– То, что можешь услышать только ты. Не понимаешь? Поймешь. Это как забытое слово. Стоит тебе его вспомнить, как ты не сможешь объяснить себе собственную забывчивость. Если бы ты знал, парень, сколько забытых слов так и остались забытыми… Иди. Послушай, что тебе скажет Стиай. Он умный. Он не ждет будущего, он его считает. Он посчитает за тебя, верь ему. Иди.

Кидди спускался по узкой лестнице из дома Билла так, словно спускался в пропасть.

Стиай сидел на том же самом месте. Когда Кидди подошел к нему, он сказал, не поднимая глаз:

– Сбросишь извещение в управление опекунства, что увольняешься. Квартиру твою через год снесут, компенсацию я тебе организую. Я отвезу тебя в какую-нибудь глушь, поваляешься с месяц на песочке, придешь в себя. У корпорации хорошие связи на Луне, у нас там горнодобывающие предприятия. Пристрою тебя кем-нибудь туда. Поработай несколько лет, пока здесь… все успокоится.

– Зачем ты это делаешь? – спросил Кидди.

– Боюсь, что не сдержусь и придушу тебя, мерзавец, если ты останешься на Земле! – процедил сквозь зубы Стиай.

Он выгрузил Кидди на одном из берегов старой Европы, среди маленьких трактирчиков, уютных островов, аккуратных коттеджей и каменистых дорожек, между прошлым и настоящим. Оставил в запахах спелых фруктов и атмосфере певучего незнакомого языка. А за неделю до прощания Кидди с Землей появилась Моника. Она вошла к нему в комнату, достала из кармана нож и вскрыла себе вены.