Судьбы человеческие - Фэй Уэлдон

Гарри и Марта Хокни переехали на север в двадцатых годах, отправившись на заработки на бойни в Чикаго. Там они приобщились к профсоюзной деятельности — то было жуткое время — и научились основам классовой теории. Артур ребенком жил на попечении Лиги защиты гражданских прав. И однажды, Артуру тогда было семнадцать, его родители попали в автокатастрофу (или так, во всяком случае, говорили). Однако Лига защиты знала об этом деле лучше, чем дорожная полиция, и всем было ясно, что родителей Артура убили. Артур как раз в тот день перед поездкой родителей поссорился с ними и остался дома. Он сказал, что у него свидание с девушкой. Артур никогда, мне кажется, не смог оправиться от того потрясения. Люди из Лиги понимали его горе и утешали, как могли, они даже заплатили за его обучение в колледже. Думается мне, они видели в Артуре будущего лидера, человека, который пойдет по стопам Мартина Лютера Кинга. Но Артур знал, что у него недостает политических и религиозных убеждений. Он не ходил на митинги и марши, не присоединился ни к чьей «платформе»; и его свободу не ограничивали; никто не осуждал его решения. Лига защиты объявила ему, что все делает для него во имя погибших родителей.

Однако Артур не мог не думать об этом. Он чувствовал себя человеком без корней, предавшим свою расу, сиротой в полном смысле этого слова. Он мотался по свету и надеялся, что это поможет ему заглушить укоры совести; иногда, глядя на тела погибших, он невольно радовался своей жизни, своему здоровью и удаче. Он думал, что когда-нибудь найдет политическое или человеческое движение, с которым всецело согласится, — и тогда отдаст на благое дело свои деньги.

Теперь Артуру стало ясно, что миссис Блоттон солгала в своекорыстных интересах в отношении гибели мужа. Именно Блоттон был тем «упавшим с неба» и выжившим человеком с маленькой девочкой. И Артур полетел обратно в Лондон, к Хелен — спросить ее относительно драгоценного кулона. Или можно сказать так: он полетел к Хелен под предлогом разговора о кулоне. Возможно, ему не стоило этого делать, не нужно было подавать Хелен новые надежды. Тем более нужно было, вероятно, скорее ехать в Шербур и разузнавать о ребенке, благо и так прошло слишком много времени, чтобы отыскивать следы. Но такова любовь, и ничего не поделаешь.

Артур навестил Хелен в Машвел-хилл. Саймона не было дома. Она обрадовалась ему; ее голос был теплым. Он спросил о муже: она ответила, что Саймон на международной конференции в Хельсинки. Она не стала добавлять, что и Салли Сент-Сир также полетела в Хельсинки. Зачем? Она едва ли сама испытывала интерес к этому. Хелен радовало ее одиночество: лето разгулялось, погода стояла прекрасная. Артур нашел Хелен сидевшей в саду на коврике, а рядом ползал и делал первые шаги Эдвард, толстый, жизнерадостный малыш. На Хелен было нечто вроде кремовой туники, обнаженные ноги были обуты в сандалии; ее вьющиеся каштановые волосы блестели на солнце. Но он отметил, что она худа, нервна и слишком поспешно задает ему вопросы.

— Какие новости? — сразу спросила она. — Есть новости?

Он прямо спросил ее о кулоне. Возможно, с изумрудом, как определила Мария. Если не изумруд, то что-то драгоценное.

— Нелл не носила драгоценностей, — в шоке ответила Хелен. Но что-то пришло ей в голову, и она внезапно встала, пошла наверх посмотреть свою шкатулку с драгоценностями — и сошла вниз рыдая: да, изумрудного кулона нет. Он всегда лежал в шкатулке — и вот его нет. Она, спотыкаясь и рыдая, сказала, что никогда не заглядывала туда с момента… с момента… она хотела сказать: «авиакатастрофы» — и не могла. Она ненавидела саму мысль об этом кулоне; Клиффорд когда-то дарил ей его с такой любовью, а потом захотел отнять. Да, конечно, вполне возможно, что Нелл взяла его — но зачем? Ведь она запретила Нелл трогать шкатулку, она объяснила ей, что там ценности… и тут Хелен остановилась.

— Она сказала, да, я помню, как она спросила, можно ли ей взять сокровище в детский сад на следующее утро — чтобы показать — но я была занята тогда… — И Хелен вновь расплакалась. Одна мысль, что она устроила собственное дитя в детский сад, недодала ей любви — и отвела Нелл в сад в тот самый день, когда ребенка похитили — приводила ее в отчаяние. Она не сберегла ее… И, возможно, лишь сейчас ей пришло в голову, а так ли хорошо было бы для Нелл быть в живых? Что за жизнь уготована ей? Где она и с кем? И горе потери вытеснилось беспокойством и тревогой.

Самая отчаянная, самая мучительная мысль для родителя — о том, что лучше было бы, если ребенок вообще не появлялся на свет — пришла в голову Хелен.

Хелен плакала и плакала. Артур думал, что она никогда не остановится. Тут была и скорбь по Нелл, и обида на Клиффорда, и на Саймона, и боль унижения, нанесенного ей Салли Аньес Сент-Сир, и ощущение тщеты всех усилий в жизни… все было высвобождено, наконец, в этот вечер. И плакала Хелен так долго, что маленький Эдвард, без привычного для него маминого внимания, уснул прямо на лужайке. Мало того, его едва не укусила оса — но никто, кроме меня и вас, читатель, об этом, к счастью, не знал!

Все меняется!

А что же Нелл? Где была Нелл, пока ее мать плакала, а ее маленький братец спал на лужайке? Сейчас расскажу. Она в это время сидела, немая от шока и озадаченная, в комнате приемника-распределителя для потерянных детей в двадцати километрах от дороги, на которую Марта вывела машину. И вот как она туда попала.

Вы, наверное, уже подумали, что дьявол, от которого бежала Марта, решил оставить свою жертву. Марта вместе с де Труа хорошо постарались во время черной мессы, чтобы вызвать его из преисподней. Может быть, Марта уже помешалась умом от горя, чувства вины и шока; или дело было просто в том, что она совершенно не знала, как вести себя на оживленной дороге вроде Рут Насьональ, на которую она вывела машину, но несчастья преследовали ее и Нелл.

— Куда мы едем? Что случилось? — все время спрашивала Нелл с заднего сиденья. Она была в ночной рубашке. Голова у нее кружилась от испуга и шока. Шел дождь, и глаза Марты слезились от дыма и старости; больные руки ее с трудом удерживали руль. Марта тяжело дышала, и босой ногой изо всей силы жала на акселератор, однако старенькая машина повидала многое на своем веку, и вряд ли это давало нужный результат.

— Пожалуйста, останови! — упрашивала Марту Нелл. — Я боюсь!

Но Марта ничего не слышала. Пламя все еще преследовало ее в памяти, а завывание ветра, которое предшествовало огню, стояло у нее в ушах до сих пор. Может быть, то было не завывание ветра, а просто гудки встречных и обгоняющих машин, но кто теперь узнает об этом?