В компании куртизанок - Сара Дюнан

— Примите мои соболезнования. Ему удалось тогда уладить спор с правительством?

Мой собеседник пожимает плечами:

— Договор возобновили. Только величина подати изменилась. Но таким переговорам конца не будет.

Как и спорам о самих евреях. Их ежедневно можно подслушать и в кабаках, и на мосту Риальто. Горожане, которые считают, что евреи одержимы дьяволом и что ростовщичество пятнает душу каждого христианина, берущего у них деньги, спорят с купцами, для которых выгода — единственная добродетель и которые нуждаются в еврейских кошельках, чтобы успешно вести свои дела. По-моему, в каждом венецианце уживаются оба мнения, только в последнее время голос купца, пожалуй, стал громче слышен, и пока Венеция живет благодаря мореплаванию, всем понятно, что, так или иначе, евреи здесь останутся. Раз его отец умер, значит, он сам сейчас мог бы стать одним из старейшин, которые ведут переговоры о будущем еврейской общины.

— А можно задать вам один вопрос?

Он смотрит на меня и конечно же понимает, о чем я хочу его спросить.

— Вы хотите узнать, что заставило меня обратиться? — Он глядит на меня несколько мгновений, а потом отводит взгляд. — Я… Я обрел в своей душе Иисуса Христа, — говорит он тихо.

Я киваю и сохраняю серьезный вид. Я всю жизнь зарабатываю на плотских грехах. Потому я спокойно выслушиваю очередную ложь. Но его эта ложь, похоже, тревожит больше, чем меня.

— По правде говоря… это непросто… Непросто объяснить это. Я всегда… всегда… Понимаете, гетто такое маленькое. — Он качает головой. — А мир такой большой. Мне кажется, я всю жизнь только и делал, что смотрел в окно. Даже в детстве.

— Вам повезло, — вставляю я. — Я до окна никогда не доставал.

— Я хочу, чтобы вы знали — я не испытываю стыда. — Теперь его голос звучит твердо. Несмотря на волнение, он выглядит куда увереннее того печального молодого человека с увеличительным стеклом в руках. — Человек должен идти по своему пути в мире. Мое занятие приносит Венеции деньги. Я плачу налоги и соблюдаю государственные законы, как и все остальные. Я — порядочный человек.

— Не сомневаюсь в этом. — Он куда порядочнее, чем я когда-либо был или буду.

— Я помню… Помню, как вы приходили в нашу лавку. Вы всегда были со мной вежливы.

— Вы же давали мне деньги. Было бы просто неразумно вести себя иначе.

— Соображения такого рода большинству людей, похоже, не приходят в голову. — Он умолкает. — Когда мы виделись в последний раз… Я говорю про ту книгу, которую вы приносили. Вы нашли другого покупателя?

— Какая книга? — невозмутимо переспрашиваю я. — Не было никакой книги. Я просто ошибся.

— Понимаю. — Он улыбается. — Вы можете не беспокоиться. Я никому о ней не рассказывал. — Наступает тишина. — Хотя, сказать по правде, иногда я о ней думал… Я уже говорил, мирок, где я родился, был таким маленьким…

Представляю, как долго он будет ходить вокруг да около. При желании я мог бы ему помочь. Видит Бог, первый взгляд на ту книгу вызвал бы оторопь не у него одного — у множества мужчин! Но, заглянув в нее однажды, они бы никогда уже не испытали большего удивления. В этом — ее сила. Наша сила. Оказывается, у нас с ним было больше общего, чем я подозревал. Мы оба зарабатывали на жизнь, промышляя запретными плодами — продажной любовью и ростовщичеством. Как мудро со стороны государства хранить себя в чистоте, позволяя грешить тем, кто и так проклят!

— Должен вам сразу сказать, синьор да Модена, моей госпожи сейчас нет дома, — говорю я. — Поэтому я не могу вас познакомить, и я…

— Нет-нет, вы меня не так поняли! Я пришел сюда не ради нее… То есть… не ради этого. — Он снова вскочил на ноги. — Я пришел потому… потому что мне нужно кое-что рассказать вам. Это уже давно тяготит меня. А когда я увидел вас сегодня утром, то… — Он качает головой и делает глубокий вдох. — Понимаете, я кое-что знаю про ваш камень. Про тот, что у вас украли.

Теперь настает мой черед изумленно вытаращить глаза.

— Рубин! Вы знаете про наш рубин?

— Ну, я… конечно, я не могу быть полностью уверен, что это ваш рубин, но он был в точности той же величины и формы, и он был безупречен, с огоньком в самой середине.

— Вы видели его? Но как? Когда?

— Мне принесли его показать. Хотели заложить его. Женщина…

— Старуха? Уродина? Да?

— Нет, она была довольно молода.

— А как она выглядела? — И на миг передо мной возникает задумчивое бледное лицо Коряги. — Она была хромая, слепая?

— Нет, нет. Не припомню, чтобы она хромала, да и лицом она была… довольно миловидна. Впрочем, голова у нее была покрыта платком, так что я ее особенно не рассмотрел. Но…

— Она приходила одна?

— Не знаю. Я же только мельком видел ее.

— А как это было?

— Она сказала, что рубин из колье ее госпожи. Фамильная драгоценность. Но что ее госпожа временно нуждается в деньгах, чтобы расплатиться с какими-то тайными долгами. Она не может явиться лично, опасаясь, что ее узнают на улице, и потому отправила вместо себя служанку.

— И вы взяли рубин?

— Не в наших правилах брать краденое. — Он ненадолго замолкает. — Но это был очень красивый камень. Подлинная драгоценность — до самой своей сердцевины. Покупатель нашелся бы непременно.

— И сколько могли за него дать?

— Триста, а может быть, триста пятьдесят дукатов.

Я был прав — маленькое состояние. Я снова ощущаю горечь во рту, словно он наполнился желчью. Нам бы все было под силу, окажись у нас тогда столько денег!

— А когда это произошло?

Он задумывается:

— Это было в тот день, когда мы виделись в последний раз. Когда вы принесли мне ту книгу.

— В тот самый день?

Он вздыхает:

— Да. После того как вы ушли, я уже собирался запереть лавку, чтобы заняться вашим замком, но тут кто-то позвонил в дверь. Это была та женщина.

И вот я снова блуждаю по окутанным мглой улицам, люди выныривают из тумана, словно призраки, и всюду вокруг меня витает страх нищеты.

— Разумеется, увидев камень, я сразу же подумал о вас. Я сказал женщине, что возьму его, но вначале мне нужно посоветоваться с отцом, потому что речь идет о слишком большой сумме. Я попросил ее зайти позже, после закрытия, и сказал, что тогда мы и совершим сделку. Я собирался сообщить об этом визите вам, когда вы вернетесь. Но потом, когда она ушла, я раскрыл книгу, и… ну… Я хочу сказать, я никогда не видел ничего подобного…

— Это оттого, что ничего подобного раньше и не существовало, — говорю я спокойно. — А что же произошло, когда та женщина вернулась?

— Не знаю. — Он качает головой. — Я запер лавку до ее прихода. Я никогда больше не видел ни ее, ни камня.

Мы оба ненадолго умолкаем, и я вдруг задумываюсь над тем, могла ли его прежняя вера объяснить капризы судьбы лучше, чем новая вера?

— А что еще вы можете сказать мне про ту женщину? Вам запомнилось что-нибудь еще?

— Прошу прощения… — Он умолкает. — Это было очень давно.

После того как он уходит, я неподвижно сижу и наблюдаю за наступлением ночи. Я давным-давно прекратил поиски Мерагозы. Напротив, я находил в нашем преуспеянии лекарство от той раны, которую она нанесла мне. Я решил, что она давно уже умерла, я умертвил ее при помощи сифилиса или чумной заразы, чтобы остатки краденого богатства не защитили ее от греховных хворей. Но теперь, выслушав рассказ еврея, я снова испытываю боль, словно от удара ножом.

Разумеется, она бы ни за что не понесла камень к ростовщику сама — не настолько она была глупа. Хотя я хранил в тайне, к кому именно я хожу в гетто, она бы и без моей подсказки выведала, у кого цены лучше других. Чтобы не ходить туда самой, она послала кого-то вместо себя. Насколько мне известно, у Мерагозы не было ни семьи, ни прошлого. За все то время, что мы прожили под одной крышей, она ни разу не разговаривала с кем-нибудь или о ком-нибудь, кроме разве что нескольких других старух на ближайшей рыночной площади. Значит, она специально подыскала сообщницу — молодую женщину, достаточно миловидную, чтобы она приглянулась еврею, для которого ей предстояло сочинить басню про колье своей госпожи. Ей, очевидно, полагалась небольшая доля от вырученной суммы — за труд и за ложь.

Триста пятьдесят дукатов. Он прав, это было очень давно, да и судьбе было угодно, чтобы мы благополучно выкрутились без тех денег. Конечно, можно рассудить так, что мы сами распорядились своей участью: нашли книгу, обратились к Аретино, заключили с ним уговор. Затем — тот званый вечер и наш нынешний успех. Но все равно я не могу без злости вспоминать о том, как я распахнул дверь в голую, пустую комнату моей госпожи и прочел ужас на ее лице. Случись Мерагозе снова войти в нашу жизнь…

Мне хочется поскорее рассказать Фьямметте об услышанном. Но она не возвращается домой к ужину. Быть может, они с Тицианом празднуют завершение картины, или запах свиного жаркого оказался чересчур соблазнительным. А может быть, ей захотелось показать мне, что она мной недовольна. Какова бы ни была истинная причина, к полуночи ее все еще нет как нет, и я, устав от ожидания, ложусь спать.