Смерть с отсрочкой - Крис Хаслэм

— Привезете меня в больницу, и я уже оттуда не выйду. Со мной и с нашим делом будет покончено.

Ник сглотнул, тупо глядя на дорогу.

— Плевать, — сказал он наконец. — Едем в реанимацию.

Сидней хрипло рассмеялся:

— Славное у вас сердце, мистер Крик.

— Лучше вашего, мистер Стармен.

— Во всех отношениях. Но не надо при осмыслении жизни ошибочно путать количество с качеством. Как я уже сказал, мне под девяносто, и лучше умереть здесь, под солнцем, чем под флуоресцентной трубкой в какой-нибудь богомерзкой больнице. Понятно?

— Ваша жизнь — вам решать, — вздохнул Ник.

— Спасибо, мистер Крик. Дайте мне свой экземпляр завещания.

— Не валяйте дурака.

Сидней облизал губы желтым языком.

— В следующий раз я могу не очнуться. Дайте подписать бумагу. — Он полез в карман за авторучкой, задохнувшись от усилия.

Ник протянул коричневый конверт, следя одним глазом, как Сидней царапает внизу подпись.

— Вот, — сказал он, надевая колпачок на ручку. — Готово. Свидетеля можно потом попросить подписаться. Есть вода?

Ник протянул бурдюк с висевшими на горлышке маленькими черными верблюдиками, звякавшими о потускневшее серебряное кольцо, и у Сиднея снова едва не случился сердечный спазм.

— Девушка вам его принесла? — пропыхтел он.

Ник кивнул.

— Знакомый?

— Марокканский… С контрольно-пропускного пункта… — пробормотал Сидней, вертя в руках гладкий черный пузырь. Голос его прервался.

— Говорите, — потребовал Ник, опасаясь очередного приступа. — Рассказывайте про контрольно-пропускной пункт. Рассказывайте про этот бурдюк.

Гильберто Мендес Сегура целый час после рассвета тащился в батальонную штаб-квартиру, где неразборчиво выложил старательно отрепетированную версию произошедшего дежурному лейтенанту Эрнесто Сапата Хименесу с омраченным лицом и прищуренными глазами. Форма, залитая кровью сослуживцев, свидетельствовала о его храбрости, а пропитанные мочой штаны о трусости. Сегура доложил, что в три с чем-то утра грузовик с десятком анархистов, если не больше, прорвался на контрольно-пропускной пункт и завязал отчаянную перестрелку с охраной. Лейтенант вызвал майора, майор отправил мотоциклиста в полковой штаб и только после этого предложил Сегуре сесть.

Через час прибыли немцы в трех грузовиках, и Сегура уже пожалел, что не сдержал язык за зубами. Он вскочил перед офицером в безупречной форме полковника легиона «Кондор», который раздраженно вошел в крестьянский дом, отдав взмахом руки честь на испанский манер.

— Полковник Клаус фон Виттенбург, — без акцента представился он по-кастильски. — Этот?

Майор кивнул.

— Докладывайте, рядовой.

Все произошло очень быстро, объяснил Сегура. Он сменился с дежурства, но встал, услышав первый выстрел.

— Хорошо, — одобрительно кивнул немец. — Что дальше?

Сегура рассказал, что вступил в бой с врагом, троих убил и двоих ранил, пока его товарищей обстреливали с обеих сторон.

— С обеих сторон? — переспросил полковник, на которого сообщение явно произвело впечатление.

— Э-э-э… да, господин, — подтвердил Сегура.

Фон Виттенбург медленно кивнул, махнул лейтенанту:

— Бумагу и карандаш.

Сегура добавил, что лично видел, как добивали раненого рекрута, как противники забрали своих убитых и раненых и устремились глубоко в горы в северо-восточном направлении.

— Нарисуйте, — прервал его немец, протягивая прозрачную ротаторную бумагу и карандаш. — Ну?

— Бумагу не на что положить, господин. — Сегура вдруг понял, что полковник насквозь его видит. Щеки виновато вспыхнули, по спине потекла струйка пота.

— Встаньте на колени, положите на сиденье стула, — предложил фон Виттенбург. Пока Сегура рисовал, он закурил, склонился над его плечом, выпуская дым в рисунок. — Значит, вы вышли из укрытия и пересекли дорогу, чтобы атаковать противника с той стороны?

— Да, господин.

— Очень смело. — Немец взглянул на майора-испанца. — Какой у нас тут храбрец.

Он протянул Сегуре сигарету и предложил садиться. На разбитом кухонном столе стояла полупустая бутылка бренди, но выпить солдату офицеры не предложили, несмотря на его издерганные нервы. Сегура слышал, что на той стороне нет никаких чинов и званий — офицеров выбирают комитеты. Справедливая и честная система.

— А где ваше оружие? — поинтересовался немецкий полковник.

— Оружие, господин? — переспросил Сегура.

Немец кивнул.

Сегура зарделся.

— Э-э-э… я его… потерял, господин. То есть не потерял, оно просто сломалось… видно, от вражеской пули… пришло в негодность.

Суровый ветеран-капрал, которого Сегура в последний раз видел влезавшим в кузов вражеского фургона, однажды рассказывал, как винтовку одного его приятеля пополам перебила выпущенная коммунистами пуля. Вполне возможно.

Полковник взглянул на него:

— Говорите, сломалось?

— Так точно, господин.

— В каком месте?

Сегура вскинул воображаемую винтовку. Крестьянский дом неожиданно показался очень тесным и жарким, душный воздух наполнился тошнотворной смесью пота, парафина, чеснока и черного табака.

— Вот тут. — Сегура указал на воображаемый приклад.

— После этого вы убежали?

— Да, господин… то есть нет. Находился в укрытии, другого оружия не было. Сидел, пока они не уехали.

— Значит, осталось пять анархистов?

— Совершенно верно, господин.

— И вы лично каждого пересчитали?

— Так точно, господин.

— Можете описать тех, кого не сумели убить?

— Да, господин, — промямлил Сегура. — Худой блондин, похожий на немца, убежал, когда меня увидел.

— Похожий на немца?

— Да, хоть они говорили между собой по-английски.

Офицер поднял брови.

— По-английски? Вы знаете английский?

Сегура вспыхнул. Он сказал слишком много, погубив тщательно продуманную легенду.

— Немного, господин.

— Но можете точно сказать, что говорили не по-немецки и не по-русски?

Точно не скажешь, подумал Сегура. Один, которого он не видел, разговаривал прямо как американский гангстер в кино. Он покачал головой:

— Нет, господин. Точно не могу сказать. Они и телефонную связь оборвали.

— Длинноволосого испанца видели?

Сегура снова покачал головой.

— Уверены? — переспросил немец.

Два часа назад Сегура надеялся получить в награду за спасение и неопровержимое объяснение медаль и недельный отпуск. Теперь согласился бы на двухчасовой сон и толику сочувствия, жалобно глядя на немца, совещавшегося с испанскими офицерами.

— Вам выдадут другое оружие, рекрут, — устало махнул рукой фон Виттенбург. — Стоимость утраченного будет вычтена из оклада. Я вас временно припишу к своей части. У меня есть для вас поручение.

У Сегуры отвисла челюсть.

— Какое, господин?

— Покажете нам тех самых анархистов. — Он жестко усмехнулся. — В конце концов, рядовой, кроме вас, никто их не видел, наверняка солдатская честь призывает к отмщению. — Он вскинул руки, насмешливо изображая маленького человечка с большим ружьем, покачался взад-вперед, как лилипут, танцующий с крупной девушкой. — Помните, они вашу невесту убили.

Сидней почувствовал резкий рывок остановившегося фургона, услышал, как Кобб обходит его сбоку, напевая песенку Фреда Астера «Сложу яйца в одну корзинку», и резко открывает задние дверцы, куда с каменистой земли просочился холодный утренний воздух вместе с запахом страха, смерти, неопределенности. Кровь мертвого капрала нарисовала на полу на опилках аккуратный черный кружок. Виллафранка презрительно качал головой, пока американец отбивал импровизированную и определенно любительскую чечетку на гравийной дороге, припевая:

— «На счету моей любви очень много накоплено, крошка, и я не потратил с него даже крошки»…

— Чертов дурак, — вздохнул Виллафранка, когда Кобб остановился передохнуть с безумной улыбкой на устах.

— «Сложу яйца в одну корзинку и отдам тебе все до последней пылинки»…

— Очень хорошо, сеньор, — кивнул Виллафранка. — Можно теперь я спою?

Кобб сунул в зубы сигару, кивнул:

— Канареечкой, Ангел. Дальше куда?

— Видите Альто-Маэстрасго?

— Откуда я знаю, черт побери? Как она выглядит?

— Освободите меня, покажу.

Сидней скользнул к борту, спрыгнул на землю. Бледный свет освещал крутые склоны заросшей соснами долины, дно которой скрывалось под плотной пеленой клубившегося тумана. Ранние вороны, хлопая крыльями, летели с запада на восток, направляясь к высокому, залитому солнцем хребту. Кройц мочился на дерево с другой стороны дороги, крошечная взъерошенная фигурка вырисовывалась на фоне черного горного массива. Здесь был поворот на Вилларлуэнго, где сходились десятки лесных проселков из сьерры с глубокими, как пещеры, рытвинами на въезде средь мокрых деревьев.