Король-Бродяга (День дурака, час шута) - Евгения Белякова

— Согласен. Надеюсь, новое назначение не накладывает запрет на выпивку в вашей компании?

— Конечно, нет, — невозмутимо ответил Асурро, — ее будет даже больше, чем раньше. Ох, демоны дери, — ровным голосом добавил он, подняв голову и глянув на флаги, — я пропустил лекцию у аспирантов. Ну и черт с ней. Пойдем, выпьем вина?

Вот так я и стал достопримечательностью Академии — вернее, стал ею в большей степени, чем раньше. Многие студенты, прослышав о моем 'назначении', подходили со словами сочувствия. По их мнению, я находился в ужасном положении — лишенный возможности учиться у кого-то, кроме Профессора Боевой Магии, обделенный и одинокий… Некоторые, самые проницательные и умные, поздравляли меня, и даже завидовали. Они знали, что в Предсказании я не силен (правда, после объяснения Ньелля о сути настоящих предсказаний, я уже не был в этом так уверен), а Темные Искусства — предмет довольно сложный и муторный, так что мне даже повезло. Стать действительно серьезным специалистом в одной области магии, а не посредственным в нескольких — это было даже престижно. Единственный, кто вызывал больше зависти, чем я, — Пухлик. Тут уж ни для кого не было секретом, что он сможет стать мастером во всех областях, и некоторые даже недоумевали, почему Мика не позвали на все Кафедры. Только я догадывался — почему. Потому что он был всего лишь человеком, и, учитывая нагрузки, просто умер бы от истощения. У него итак мозги кипели, и в те редкие минуты, когда мы с ним пересекались (в основном в саду или в коридорах), я замечал, что он стремительно теряет в весе. Казалось, даже вышитый на его мантии осьминог — эмблема Академии, — стал выглядеть замученным. Пухлик же перестал напоминать крутобокий корабль, осунулся и посерьезнел, хотя по моему — куда уж было дальше.

А видеться мы с Миком и вправду стали редко; всего спустя неделю после первого занятия по Боевой Магии Асурро предложил мне переселиться к нему, в подсобную комнатку рядом с кабинетом. Я поворчал для виду, но был так захвачен перспективой получать информацию круглые сутки, что согласился довольно быстро. А информация эта того стоила. Я вгрызся в книги, как в жесткое мясо времен голодного существования на улицах Дор-Надира, стал довольствоваться тремя часами сна в сутки (по методике Асурро, кстати, весьма занятной), и общался только с учителем. Исключением был Пухлик, но назвать словом 'общение' те несколько фраз, которыми мы обычно перебрасывались в столовой или, пробегая по коридору, у меня язык не поворачивается. Значит, будем считать, что общался я только с Асурро. Зато вволю…

Прошло полгода, прежде чем я утомился и попросил учителя дать мне отдых. Он, как всегда, не показывая своих истинных чувств, тут же определил мне неделю на развлечения и пожелал удачи в 'Селедках', сразу в двух. Но я, как ни странно, не пошел ни в одну из них, а первым делом отправился в гости к Мику и Зикки, благо начало моего отпуска совпало с общими выходными. Я накупил сластей, вина, фруктов и, с трудом удерживая все эти свертки и корзины в объятиях, двинулся в путь, смутно припоминая дорогу. И только когда, сбив себе ноги о камни (они, вернее, она жила в пригороде), спустился вдоль ручья, берега которого были со вкусом выложены красным песчаником и уткнулся в воротца, сообразил, что Мика тут может и не быть. Он ведь тоже учился по усиленной программе, как и я, даже еще тяжелее… но — была не была, хоть Зи повидаю, решил я и протиснулся в калитку, ругаясь на торговца, не пожелавшего (даже за отдельную плату!) дать мне слугу донести продукты… Мне повезло, и Пухлик, и Зи были дома; я высыпал на них корзинки и облегченно свалился на подушки. Мы шумно пообнимались, потом поплакали от радости, потом снова пообнимались (это была идея Зикки, я тут ни при чем), а потом съели все, что я принес. И только к вечеру мы с Миком смогли поговорить наедине — по традиции, после сытного обеда мужчинам полагалось выйти на небольшую террасу в компании кальяна и задымить все вокруг. Женщины отправлялись в свое крыло дома, и там… не знаю, вышивали, наверное… никогда не интересовался, и ни одной приличной женщины тогда не знал. Так что могу только догадываться, что делала конкретно Зикки — либо и впрямь вышивала, либо сбегала к подружкам посплетничать.

Я обеспокоено осмотрел Мика, нашел его весьма похудевшим (что ему шло), и утомленным, что, естественно, его портило.

— Друг мой, не кажется ли тебе, что мы пытаемся прыгнуть выше головы? — спросил я, пуская дым колечками.

— Мне лично не кажется, — пожал плечами Мик. В отличие от меня он не выделывался, и выпускал дым тугой струей, прямо перед собой.

— У меня скоро ум за разум зайдет… но знаешь — мне это нравится… — и мы переглянулись с легкими улыбками. И тут, даже несмотря на, хоть и несколько душный, но прекрасный вечер, хорошую компанию и вкусный табак, я почувствовал неприятное покалывание в груди. Где наша юношеская бесшабашность? Озорное веселье? Мы стали унылыми и скучными… Ну я то, понятно, наконец-то начал взрослеть (или стареть), но Мик… Мику ведь всего двадцать один год — да, я знал, он уже не мальчик, но… Я посмотрел на друга и, чуть прибавив мысленно морщин и седины представил, что ему сорок… И удалось мне это сделать до дрожи легко.

— Мик, а все-таки мы с тобой как-то увяли… нету прежней прыти, отваги… желания сделать что-то великое, геройское, а? — я и сам не знал, к чему веду, но он, похоже, прислушался. Отнял мундштук ото рта и в глазах его сверкнули искорки смеха.

— Геройское, говоришь? — протянул он. — Вроде того, как мы с тобой пошли смотреть на Ньелля?

— Ага, — обрадовался я, — а помнишь, как мы?…

Вечер с кальяном превратился в вечер воспоминаний… Ничего геройского мы не сделали, но хотя бы заглушили тоску по прежним временам. Я всегда говорил, что главный противник действия — ностальгия…

Я ушел довольно поздно, уже сильно навеселе. Тепло попрощался с Миком и Зи, но, стоило мне ступить за порог их дома, улыбка сползла с моего лица. Не то, чтобы я притворялся перед ними, просто… легко быть веселым, когда держишься на веселье других, а вот когда остаешься один… с тоски, жгучей и вязкой, как кипящая смола, облепляющая душу, я завалился прямиком в 'Развратную Селедку', напился и устроил там переполох, требуя 'славного Моню'; только когда меня выкинули за дверь, понял, что мне пытались втолковать всем борделем. М'моно, оказывается, за месяц до моего визита продал заведение нынешнему владельцу, и уехал в неизвестном направлении. Все мои знакомые девочки тоже разъехались… Я пьяно всплакнул, и, с трудом переставляя ноги, отправился к единственному человеку, который, как я был уверен, дожидался меня… К концу моего 'путешествия' меня взяло сомнение, так ли это, и я, объятый ужасом, последние несколько кварталов бежал, спотыкаясь и падая. Но она была там, за секретной каменной стеной, толстым слоем хрусталя, в серебристой жидкости… я поцеловал сосуд в том месте, где виднелось ее белое, призрачное лицо, и отправился в Академию.