Ночные тени (сборник) - Ирина Глебова

«Нет, – подумал Серёжа, глядя стекленеющими глазами. – Это неправда. Я сплю и вижу сон. Сон про фильм ужасов». И тут, хотя мысли текли медленно и неповоротливо, он вспомнил. Он уже видел такой сон. В том сне был оборотень с неуловимым лицом. Но на одно мгновение Серёжа тогда это лицо увидел. И теперь видит вновь – то же самое лицо. Грини… Оборотня…

И, словно в подтверждение правоты, стоящее перед ним существо заскрежетало зубами и заговорило скрипуче-шипящим, тягучим змеиным голосом:

– Сейч-час-с, мой мальч-чик, ты станеш-шь мною! Отдаш-шь свою ж-жиз-знь и энергию… Не бойс-ся! Ты с-станеш-шь бес-смертным. Но перед этим отведаеш-шь с-самый луч-чш-ший в мире деликатес-с-с… Своё тело!..

Гриня

Как только мальчик с коротким всхлипом упал к его ногам, мгновенно движения Грини стали иными. Неуловимо стремительными, грациозными – резкими и рациональными. Нечеловечески-страшными.

Он метнулся на веранду, положил на стол и придавил подхваченным на бегу камнем записку. Её он написал заранее, в квартире Лунёвых, отлично скопировав почерк с одной из Серёжиных тетрадок. Мастерски подделывать почерки – это был ещё один его «дар». Легко бросив бесчувственного мальчика на плечо, он кошачьими прыжками, держась кустов малинника, проскочил к ангару. Дверь в ангар была уже отомкнута – недаром Гриня появился здесь очень рано. Там, в самом ангаре, он тоже успел всё приготовить. Аккуратная вязанка сухих дров лежала у расчищенного под кострище места, рядом стояла канистра с бензином – для быстрого возгорания. Над кострищем сооружён шалашик из найденных тут же тонких листов железа. Они не пустят дым вверх: он пойдёт по трубе, уходящей в землю, под стену ангара. Другой конец трубы Гриня вывел наружу. Стелящийся по земле дым вряд ли привлечёт чьё-то внимание.

Очень ловко и быстро он раздел Серёжу – опыт по этой части имелся. Да и одежды на нём почти что не было: футболка, шорты, плавки. Да ещё и без обуви, босиком. Мальчик дышал ровно, но в сознание не приходил – так и должно было быть. Спокойно, методично развернул Гриня и разложил на полу тряпочку со шприцом и ампулами. И сразу же – вторую, с кожаными футлярами. Раскрыл их, дав глазам увидеть блеск чудесной стали. Его любимый двадцатисантиметровый скальпель – один его вид заставлял дыхание учащаться, а рот наполняться слюной. Миниатюрный ланцет с обоюдоострым лезвием – устаревший инструмент, который хирурги теперь уже не используют. Но ему, Грине, он очень нравился и был полезен: им, как ничем другим, удобно вырезать укромные, замысловато вплетённые в тело кусочки… Скорняжный нож – изогнутый, как маленький ятаган, красавец, – Гриня приобрёл давно, по случаю. Как будто предчувствовал, что случаев этих ему судьба станет подбрасывать много.

Одним чётким движением сломав головку ампулы, Гриня медленно, с наслаждением заполнил жидкостью шприц, поднял руки, равномерно повёл поршнем вверх, выпустив из иглы тонкую струйку. Как всегда в такие минуты, перед ним ясно, как на экране, проступило лицо бабушки: сосредоточенно выдвинутый вперёд подбородок, прищуренные глаза. Такой она была, когда готовилась сделать ему укол. И что странно: лёжа перед ней на животе, он, обмирая от страха, одновременно мечтал когда-нибудь самому, вот так поднять руки со шприцом, нажать поршень – выпятив челюсть и сощурив глаза.

Голый мальчик уже лежал перед ним на животе. Гриня с нежностью подумал о себе: как он гуманен! Серёжа не испытает страха перед уколом, какой испытывал когда-то маленький Гриня – страх мышонка перед удавом. Серёжа ничего сейчас не испытает: он без сознания.

Гриня пробежал своими чуткими пальцами по ровненькому, чётко обозначенному позвоночнику мальчика. Мгновенно нашёл нужную точку в поясничном отделе. Игла вошла легко, точно, прямо в ликвор – спинномозговую жидкость. Теперь нужно немного подождать: тримекаин начнёт действовать через некоторое время. Под анестезией у мальчика отомрёт нижняя часть тела. Он не будет чувствовать боли, но при этом оставаться в сознании, хотя и несколько замутнённом. Это помешает ему делать какие-либо попытки активно двигаться. Но нисколько не помешает стать Грининым сотрапезником – это неоднократно проверено. Главное – нужная дозировка инъекции, точное место введения лекарства. А в этом он мастер высокого класса. Недаром семь лет, не считая детских впечатлений и навыков, проработал он в больнице. И не только в морге.

Второй раз осиротевшего паренька все жалели. Квартиры, вместо напрочь выгоревшей, ему не дали, но быстро переоформили на него, – как на единственного наследника, – бабушкин дом. Гриня был счастлив. Ему и не нужен был тот городской комфорт, который любила бабушка. Наоборот: он великолепно себя чувствовал за высоким забором собственного дома, в безлюдном саду, в сарае, превращённом в живодёрню. Да, за семь лет, прожитых тут, в окрестностях перевелись бродячие псы и одичавшие коты. Причём, он приманивал и отлавливал их так ловко, что ни разу никто из соседей не заподозрил приветливого, симпатичного мальчика-сироту в чём-то нехорошем.

Иногда Гриня варил или тушил мясо, но больше любил жарить на открытом костре, с дымком. И с каждым новым куском ощущал, как вновь и вновь входит в него живучесть кота, звериное чутьё пса, их ловкость, ярость, энергия. Но, как бы хорошо ему ни было у своих тайных костров и трапез, память его помнила и тосковала о вкусе человеческого тела. Того, единственный раз испробованного – бабушкиного. Как хотелось Грине вновь испытать «это»! Но страх пока был сильнее желания. Он боялся. Люди были сильны, умны, да и не беспризорны они, как звери, попадавшие к нему на костёр. Человека обязательно станут искать… Нет, не мог ещё Гриня решиться на «инкарнацию» в себя человека. Но он помнил, как когда-то, ещё маленьким, так же сильно боялся подступиться к собакам. А ведь преодолел этот страх, и теперь ни один, даже самый громадный пёс, ему не соперник. Придёт время, и он преодолеет свой страх перед людьми. А пока он, сын инкуба, отводил душу с котами и псами, да на работе, которую любил так же сильно, как и все прежние годы.

Конечно же, сразу после окончания школы он стал работать в анатомическом отделении. Его взяли туда без колебаний. И не только из сочувствия и в память о бабушке – он сам был ценным приобретением для морга. Многое знал и умел, ничего не боялся и ничем не брезговал, буквально всем интересовался, всё на лету схватывал, готов был сутками не выходить из лабораторий и секционных залов. О нём говорили с восхищением:

– Этот мальчик – просто клад! Может, он и в самом деле будущий гений патологоанатомии?

И врачи, и медсёстры, особенно поначалу, советовали ему учиться дальше. Завотделением позвал однажды к себе в кабинет поговорить.

– Тебе, Гриша, нужно обязательно учиться. Может быть, в мединститут поступить сразу будет трудно, так начни с медицинского училища. Мы тебе дадим и направление туда, и рекомендации, и доплачивать к степендии станем – я уже предварительно об этом говорил с главврачом. Проблем не будет.

Гриня кивал, соглашаясь, но делал всё по-своему. Он давно уже отпустил длинные волосы, скрывшие его дефект, но всё равно не собирался вновь попадать в молодёжный коллектив: не сомневался, что опять станет там изгоем, предметом насмешек и издевательств. Здесь же, в больнице, в морге, ему было так хорошо! К нему относились серьёзно, приветливо, никто не вышучивал! А главное, он сам любил и эти длинные коридоры с мертвенным флюорисцентным освещением, и кафельные полы и стены секционных залов, и столы из нержавеющей стали, и «бабушкину кунсткамеру», и гулкое помещение холодильных камер. Но, как и раньше, настоящее счастье и вдохновение испытывал он при вскрытиях. Ему, конечно, поручали в морге самые разные работы – Гриня ни от чего не отказывался, да и оформлен он был лаборантом. Но все врачи, без исключения, любили брать его ассистентом при вскрытии. Парню не нужны были лишние слова: он всегда знал, когда и какой подать скальпель, ножичек или электропилу для костей и черепа. Ему можно было даже доверить кое-какую работу: скальпель казался продолжением его пальцев, надрезы получались ювелирно-точными, а внутренности он извлекал без повреждений.

Через два года Гриню повысили в должности – от стал медбратом. К этому времени о его дальнейшей учёбе речи почти не шло. Это и понятно: если сам не хлопочешь, то другим это и вовсе не нужно. Лишь изредка кто-то из врачей по инерции бросал:

– Учиться надо, Григорий, учиться…

Но всё это так, мимоходом. Гриня стал в морге почти незаменимым человеком, так что желание начальства отправить его на учёбу само собой растворилось. Гриня довольно ухмылялся про себя. Он своего добился: без возражений, тишком спустил вопрос об учёбе на тормозах.

К мёртвым Гриня испытывал особую нежность. Но и живые – больные и беспомощные, – тоже его интересовали. А поскольку по больнице уже давно шёл слух о нём, как о человеке, имеющем талант к медицине, да примешивалась доля жалости – такой юный сирота! – Гриню время от времени приглашали то в одно больничное отделение, то в другое. С медперсоналом часто бывала напряжёнка. Он никогда не отказывал, работал какой-то период там, где был нужен. И вскоре оказался знаком с самыми разными врачебными специальностями. А главное – повсюду вхож.