Письма, телеграммы, надписи 1907-1926 - Максим Горький

Я уже известил Александра] Валентиновича], что «не считаю его способным быть редактором журнала», заявил, что при единоличном его редакторстве сотрудничать в «Современнике]» не стану и прошу имя мое из анонсов снять.

Вик[тор] Михайлович] — третий день здесь, надеюсь, что поживет и еще. Много разговариваем.

Рукописи передал К[онстантину] П[етровичу], самому мне теперь читать некогда.

Будьте здоровы!

А. Пешков

565

П. В. МУРАШЕВУ

Конец октября [начало ноября] 1911, Капри.

Уважаемый Петр Васильевич!

Поверьте, что я далек от желания «осуждать» Вас. Право — я всей душою желаю Вам успеха в Ваших попытках создать хорошую демократическую газету и очень огорчен тем, что не могу работать с Вами. Если бы Вы знали, какой дождь писем ко мне вызвали статьи «Жив[ого] слова» и как меня язвят черносотенцы — ага, милости запросил! Некоторые же — хвалят, — что, конечно, хуже еще, — и зовут в Россию. Заметка «Утра России» мне неизвестна и потому не могла иметь какое-либо влияние на отношение мое к «Живому слову». С Рогачевским я во многом не солидарен; в частности, нахожу, что его указание, будто Арцыбашев пародировал Куприна во второй части своего романа — совершенно неверно, о чем я и известил Рогачевского.

Выступать с публичным заявлением о моем отказе от сотрудничества у Вас я не имел права, ибо не сотрудничал. Кроме того, не любя шума, я вообще заявляю о моем уходе из того или иного издания только редакциям. Так поступлено в последнее время по отношению к «Новой жизни», «Новому журналу для всех» и «Современнику».

Ваша статья о Сивачеве значительно ниже темы, а конец статьи несколько резок, но — такова, видно, судьба Сивачева: к его книге все отнеслись недостаточно внимательно, и никто не оценил социальной важности ее. Я лично не считаю книгу Сивачева искренней и правдивой в той мере, как он мог бы ее сделать, нахожу также, что она очень испорчена демагогией, но, тем не менее, это одно из значительнейших явлений современности, подтверждающих тот самый раскол демократии с интеллигенцией, о котором говорит и Завражный. В частности, эта книга любопытна как показатель требований демократа к интеллигенту: вспомните биографии Кольцова, Никитина, Сурикова, Дрожжина, — помогали им так, как Сивачеву, требовали они столько, сколько он?

Статья Завражното — на мой взгляд, плохо редактирована и потому плохо понята, а по существу — это верная и своевременная статья.

Что масса звереет, это подтверждается ростом преступлений против женской чести, ростом количества насилий над малолетними и явно болезненным характером современных убийств, которые в большинстве случаев сопровождаются мучительством.

Но — разве в этом повинна интеллигенция, литература? Вот где Завражный ошибся, и это печальная ошибка, ибо она снимает вину с главного преступника, возлагая ее целиком на вторых и третьих лиц. Разве только «под влиянием развращающего чтения» просыпается зверь в русском человеке?

Кто наиболее сильно и упорно будит зоологическое начало, душит социальное? Полицейский участок, тюрьма, виселица, черносотенная пресса. Сравните возможное влияние уголовного или порнографического романа с простым газетным сообщением о порке в Псковской тюрьме, пытках в Риге, убийствах в Орловском остроге. Что здесь более глубоко действует на чувство? Роман — все-таки выдумка, а ведь пытки, виселица, провокация — это действительность. Это та действительность, в страшный круг которой может завтра же попасть каждый Иван Ефимов, и, живя под гнетом этой возможности, сегодня Иван — сам хочет бить и мучить людей. Это — можно понять как месть авансом. Примите во внимание, что россиянин немножко азиат и склонен к мучительству всячески, во всех отношениях.

Обвинять интеллигенцию сейчас во смертных грехах — это значит углублять трещину между ею и народом. Завражному, Сивачеву и всем иным прокурорам надо помнить, что недостатки русской интеллигенции — это национальные недостатки, они так же свойственны Сивачеву, как и Плеханову, но — Сивачев не имеет достоинств Плеханова, — вот в чем дело.

Теперь следовало бы взглянуть беспристрастно на всю работу русской интеллигенции за сто лет, — мы увидим, что это труд колоссальный и что люди совершили его в условиях, почти невозможных не только для продуктивной социальной работы, но и для просто приличной жизни. Естественно, что многие надорвались и устали; не будем добивать их, но — если мы хотим жить, поможем пошатнувшимся, привьем им наш бодрый взгляд на жизнь, расскажем о наших надеждах и чаяниях, дадим понять тем людям, которые нас учили, что мы — способные ученики, преподанное нам — понято нами и доброе — мы помним.

Ведь все Завражные и Сивачевы выступают против интеллигента с тем самым оружием, которое он же, интеллигент, выковал, отточил и дал им в руки, — этого не следует забывать. Немножко побольше историзма, поменьше истеричности — и все пойдет хорошо.

Вот, мне кажется, каково должно быть отношение к факту разрыва интеллигенции с народом — бороться против него, но не углублять это несчастие.

Демократ должен бороться за интеллигента как за орудие духа против буржуа, который хочет отнять это орудие у демократии и эксплуатировать в своих целях, т. е. опять-таки в целях порабощения демократии.

Будьте здоровы. Желаю бодрости духа, успехов в работе.

А. Пешков

А «инцидент» сочтем оконченным и не станем больше возвращаться к нему, памятуя, что дело заключено не в личных обидах, а в общественном значении фактов.

566

Н. Е. БУРЕНИНУ

Октябрь 1911, Капри.

Друг мой,

люди, говорящие, что ты затеял «дело праздное», не вполне ясно понимают, что такое культура и как необходимо для нас, чтоб она просачивалась — хоть понемногу — в нижние слои и помогала там росту новых сил. Поможет ли? В этом нет сомнения, ибо — искусство действует, как солнце, оно возбуждает энергию. Говоря реальнее: подумай, представь себе одного парня, который лет так через десять скажет: я начал жить, полюбил жить с той поры, как услыхал каких-то музыкантов, приезжавших к нам. Может быть, этого никто не скажет, но не может быть, чтоб нечто доброе пропало бесследно, не вызвав в некоторых людях позыва к иной жизни. А ведь все дело — твое, мое = наше — именно в том, чтоб вызвать, разбудить охоту к жизни, желание высунуть нос из своего угла на широкий свет божий. Шуми, играй и — никого не слушай. Прежде всего — верь самому себе.

И — не хворай! Это ужасно досадно, что ты хвораешь. М. б. — вернуться сюда надобно? Здесь стоят удивительные дни, какое-то ласковое таяние лета.

Верно ли вы сделали, отговорив Федора от объяснения