Гордое сердце - Перл Бак

Сюзан беспокойно задумалась над своей будущей работой, так как работа стала ее потребностью. После обеда она отправилась на длительную прогулку и на все, что видела, смотрела, как на возможный сюжет — на фермера, пашущего в поле, ястреба, рвущего мертвого зайца, фазана, вспугнутого из гнезда. Гнездо лежало у ее ног, как бесформенная, встрепанная кучка травы, а в нем два коричнево-жетлых яичка. Но все ей, однако, казалось напрасным. Она не видела смысла в копировании внешних форм. Она могла бы выполнить портреты детей только из-за их красоты, или же высечь в камне гордый и прекрасный образ своего отца. Но даже и такие сюжеты сами по себе не были целенаправленными, если они не исходили из ее внутренней потребности.

Осмотревшись, Сюзан поняла, что забрела на дальнюю опушку леса Бродяги, она вошла в его заросли. Молодая листва над головой уже была достаточно густой, чтобы давать тень, под ногами мягко пружинил зеленый, свежий мох. Она нагнулась и оторвала веточку папоротника с тонкими закрученными усиками. Затем она направилась по дороге к балке. Она быстро добралась до нее, но остановилась все же не на том месте, где они с Марком когда-то стояли, а чуть дальше. Она посмотрела вниз; и хотя она все еще боялась высоты, но взгляда не отвела, у нее теперь не было никого, кто бы смог оградить ее от страха, за чью спину она могла бы спрятаться. Она присела на камень и стала пристально всматриваться в узкую ленточку зеленой речки, протекающей между черными скалами. Но даже и тут она не нашла для себя ничего интересного, содержательного. Ни здешние деревья и туманы, ни нежные папоротники у ног не были ее материалом. Она должна работать с более весомым материалом, каким являются люди; но не их тела, а их суть, для которой тело — всего лишь материальная оболочка.

«Я должна находиться среди людей, — думала она, и перед ее мысленным взором пролетали миры людей, совершенно ей не знакомых, о которых ей рассказывал Майкл. — Я мало видела. Даже и не знаю, почему я была так счастлива». Мэри ей сказала, что в их маленьком городке она почти мертва, а она ей на это ответила, что жизнь всегда там, где живешь.

«Но теперь я и действительно не живу. Во мне ничего не происходит, а если это так, то руки мои остаются без работы, я впадаю в странное оцепенение. Так, пожалуй, можно и умереть».

Сюзан испуганно встрепенулась. Ей надо выбраться из этого леса до сумерек. Она побежала и неожиданно скоро вышла из леса к улице, где когда-то они с Марком жили. Там стоял их первый домик. Он был заброшен, садик вокруг него зарос сорняками. Когда они с Марком уехали, туда так никто и не вселился. Она смотрела на домик и теперь он казался ей чужим.

«Как я только могла жить в таком маленьком домике!» — удивлялась она. Но когда-то он ей казался просторным.

И теперь она внезапно ощутила, как ее прежняя жизнь сжалась до размеров этого маленького домика, из которого она выросла. Город, люди, ее давние приятели и годы, прожитые ею здесь, — все это слилось с воспоминаниями о Марке и вместе с ними замкнулось в этих стенах. Все уже принадлежало прошлому. Сюзан и ее детям не осталось ничего, кроме будущего. К этому будущему они теперь должны направиться.

В сгущавшихся сумерках она быстро шла по улице. Лишь однажды она оглянулась и увидела дом Люсиль. Жалюзи в нем были подняты и был виден обеденный стол и сидящие за ним. Люсиль резала хлеб. Сюзан отвернулась и пошла своим путем.

Вечером она писала Дэвиду Барнсу: «Я хочу уехать отсюда. — Она остановилась и задумчиво поглядела в окно. — И вполне возможно, что в Париж, потому что там — Вы», — добавила она.

Дописав письмо, она наклеила марки, запечатала конверт и отнесла его к почтовому ящику. Она подняла на ящике маленький жестяной флажок, чтобы утром тут остановился почтальон, затем отправилась назад. Она уснула и впервые со времени смерти Марка спала крепко.

Утром Сюзан проснулась с радостным, возбужденным сердцем. Одеваясь, она весело напевала, а когда спустилась вниз, то сказала Джейн:

— Мы все поедем в Париж.

Джейн оторвала взгляд от плиты.

— Меня на море жутко тошнит. Но, пожалуй, я от этого не умру. Париж! Я ведь на этом языке и пищать не могу. А как же мы будем делать покупки?

— Ура, мы поедем на корабле! — закричал Джон.

— Кто будет жить в нашем доме? — серьезно спросила Марсия.

Они сидели на кухне и завтракали.

— Никто, — сказала Сюзан. — Мы тут все закроем.

— Разве мы уже никогда не вернемся?

— Не знаю, а, впрочем, конечно, вернемся.

— Надеюсь, — бормотала Джейн, протягивая руку к сковородке. — Даже из-за этой малины и вообще…

Покончив с завтраком, Сюзан отправилась к родителям сообщить о своем решении. Они еще сидели на столом, и мать, наливая чай в чашку Сюзан, сказала:

— Ты бы оставила детей у меня, Сюзан. В чужих странах такая непривычная пища.

Мгновение она раздумывала; как бы это было — уехать совсем свободной и одинокой? Но она не могла их покинуть. Там у нее должен быть дом, а ее дети теперь были ее домом.

— Я не могу без них обойтись, — сказала она матери. — Даже если с тобою они были бы в большей безопасности.

— Париж! — повторял отец. — Париж! Я всегда думал, что когда-нибудь побываю там, но, как видишь…

Новость о ее отъезде разлетелась по всему городку. Люсиль пригласила Сюзан на бридж, где Сюзан пришлось выслушать восторженные излияния ее подруг: «Какая ты смелая, Сюзи!», «И с детьми!», «Должна признаться, что я тебе завидую!», «Париж такой восхитительный, я всегда думала…», «Надеемся, что ты нам обо всем напишешь, Сюзан!»

— Что ты там будешь делать? — спросила Люсиль. Она, чем дальше, тем больше толстела. Сложив губы бантиком, она разрезала шоколадный торт, и слизнула глазурь с указательного пальца. За этим занятием она забыла о Париже. — Так, девочки! — закричала она. — Это очень вкусный торт, думаю, что мне самой и не следовало этого говорить!

Все тотчас забыли о Париже и Сюзан, и вообще обо всем, что не имело отношения к их жизни. Они восхищенно восклицали: «Ты всегда делаешь великолепные торты, Люсиль!», «Какое чудо!», «Ах, Люсиль!», «О, Люсиль!». Люсиль, зардевшись, улыбалась всем и совершенно забыла, о чем спрашивала Сюзан.

— Весь секрет в том… — начала она. — Однако, я вам ничего не скажу, иначе вы все будете так делать, а у меня потом не будет ничего такого, чем поразить вас в очередной раз!

— Ну, ты и противная! Нам совсем не хочется прикасаться к твоему торту! — кричали они.

Сюзан улыбалась. Она старалась быть одной из них, как в годы своей юности, но осталась такой же одинокой, как и во время прогулки в лесу Бродяги. Ни одна из этих женщин по-настоящему даже и не живет. Если бы ей пришлось отобразить их в камне, то могучий материал бы их полностью сокрушил, потому что по своей сути они пусты. Их нельзя было рассматривать как модели для своих работ. Если бы они знали, о чем она думает, они бы, наверняка, ее возненавидели. Но сама она к ним ненависти не испытывала.