Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1917 год. Распад - Олег Айрапетов

шительного национального усилия, победа нами достигнута быть не может (подчеркнуто мной. – А. О.). Это убеждение сделалось даже первым источником совершенного народом переворота. Могу Вас уверить, сэр Джордж (Бьюкенен. – А. О.), что исход этого переворота не может противоречить его причине. Взгляните кругом, и вы увидите, что желания ваши (продолжение войны. – А. О.) уже осуществились. Рабочие уже стоят у станков, порядок уже господствует на улицах, дисциплина восстанавливается в войсках. И по мере того, как сглаживаются эти второстепенные черты, сопровождающие всякую насильственную перемену, все ярче вырисовывается перед вами ее основная сущность. Вместо старой власти сам народ стоит перед вами во всеоружии своей силы»66.

Милюков был уверен в правоте своих слов, 12 (25) марта Временное правительство отменило в стране смертную казнь67. Восторгам не было конца. «Какой-то чудесный сон, – восклицала передовица органа ЦВПК 13 (26) марта. – Вчера рабы, бесправные, расстреливаемые, ввергаемые в тюрьмы, находящиеся под вечным недремлющим оком полиции, – сегодня граждане, имеющие самый свободный режим в мире, режим самоуправления и самоопределения. Вчера еще хотели арестовывать Гучкова, Коновалова, Милюкова, Керенского, – сегодня они сами правительство великой страны. Вчера красный флаг был сигналом к расстрелу толпы – сегодня он национальный флаг»68. В тот же день, 13 (26) марта, Военное министерство отменило действие военно-полевых судов в Петрограде и в районах, находящихся вне театра военных действий69.

Тем временем Верховное командование постепенно теряло влияние в войсках и власть даже в Могилеве, в штаб посыпались делегации, комиссары, обладавшие мандатами революционного правительства и различных организаций; в двух шагах от здания штаба, в бывших апартаментах императора, в верхних залах губернаторского дворца, проводились бесчисленные митинги и совещания, после которых ухудшалось не только моральное состояние войск, но даже и санитарное состояние зданий штаба: «Особенно же способствовало падению авторитета Ставки то, что она тотчас же после революции обратилась в настоящий проходной двор»70.

Первой реакцией армии на революцию был пятикратный рост дезертирства. Цифры, которые поступали в Ставку, могли потрясти самое сильное воображение. Если с начала войны до Февраля 1917 г. общее количество дезертиров составило 195 130 человек (в среднем 6346 в месяц), то за три неполных месяца после революции, до 15 (28) мая 1917 г., количество дезертиров составило 85 921 человек (в среднем 34 270 в месяц)71. Следует отметить, что весной 1917 г. и в России, и за ее пределами были еще ожидания совсем других результатов «идеи свободы». С самого начала Февральская революция вызвала и у противников, и у союзников России сравнения с революциями во Франции. Немцы боялись повторения Вальми, либералы вспоминали о 1848 годе.72

И собственный исторический опыт (первая русская революция) заставлял весьма подозрительно относиться к популярным в армии фигурам. Страх возможной контрреволюции со стороны армии приобретал характер навязчивой идеи, и не только среди революционеров, но и среди либералов. И те и другие старались поставить войска под свой контроль и, прежде всего, в столице. 20 марта (2 апреля) Гучков издал Приказ № 151, призывая удесятерить усилия тыловых частей для подготовки кадров для фронта. Он завершался следующими словами: «Нашим лозунгом должно быть: “Ни одного лишнего офицера, ни одного лишнего солдата в глубоком тылу армии”».73 У этого, казалось бы, очевидно необходимого и справедливого лозунга было много противников и сторонников. Тому было много причин, и не только успех недавнего переворота, участь которого решил переход солдат на сторону улицы.

Руководитель военной организации партии большевиков отмечал: «Борьба за влияние на армию происходила в Петрограде с особой остротой: здесь находились запасные полки всей бывшей царской гвардии, которую буржуазия после свержения царя намеревалась сделать своей прочной опорой. Эти полки, кроме того, являлись поставщиками гвардейцев на фронт. В Петрограде же находились гвардейские экипажи моряков, дивизионы броневых машин, военные училища и специальные части. А под Петроградом стоял поставщик на всю армию пулеметных команд – многочисленный 1-й пулеметный полк. В Кронштадте находился Балтийский военный флот. Концентрация сил, таким образом, являлась исключительной, и всем было ясно, что тот, за кем пойдет Петроградский гарнизон, будет диктовать свою волю. Это понимали и буржуазия, и большевики»74.

На фронт этот гарнизон не пошел бы ни за кем, во всяком случае, по своему прямому назначению: в качестве пополнений. Но для пропаганды мира и революции он представлял практически неисчерпаемый резерв очевидцев и участников свержения «тирании». «Войска, наводнявшие город, – вспоминал Шидловский, – весьма мало были похожи на настоящие войска; это были банды людей известного возраста, весьма мало знакомых с дисциплиною, в виде общего правила ничего не делавших и обуреваемых единственным, страшным желанием отправиться домой, то есть прекратить войну во что бы то ни стало»75. Прибывавшие в столицу делегации фронтовых частей быстро попадали под их влияние. «В результате, – как отмечал современник, – паломничество депутаций от армий в Петербург сделалось средством заражения и разложения войск, а не их оздоровления»76.

6 (19) марта Алексеев просил военного министра принять все меры к ограждению армии от самочинных организаций и делегаций77. Более или менее верного представления о том, что происходило в тылу, на фронте к началу месяца еще не было. Ходили слухи о том, что несколько министров заставили императора, вопреки его воле, отречься от престола для того, чтобы избавить страну от вредного влияния Двора. Среди политических и государственных деятелей чаще всего упоминались имена князя Г Львова и А. Ф. Керенского78. Уже 9 марта 1917 г. Гучков отрицательно ответил на требование Алексеева об укреплении дисциплины путем узаконивания суровых мер по отношению к солдатам. Временное правительство было слишком зависимо от Совета рабочих и солдатских депутатов. 11 марта Алексеев был вынужден рекомендовать командующим фронтами и армиями занять компромиссную позицию и попытаться поставить под контроль события путем ввода в состав Советов офицеров79.

26 марта 1917 г. в Ставку прибыл генерал А. А. Поливанов – товарищ военного министра. Как вспоминает Кондзеровский, «…он буквально сиял, так был доволен событиями»80. На следующий день Поливанов встретился с Генбери-Вилльямсом и в разговоре с ним отметил как отрицательное качество Алексеева слишком строгие требования его к дисциплине. 28 марта

0 том же с английским генералом говорил приехавший с Поливановым полковник Г Ш. Базаров. Это очень обеспокоило Генбери-Вилльямса, считавшего, что в области дисциплины можно в сложившейся ситуации идти лишь на внешние уступки, оставляя незыблемыми принципы81.

На пост начальника Верховного штаба был назначен генерал А. И. Деникин, совершенно этого не ожидавший. Прибыв в столицу, он увидел у военного министра длинные списки генералитета до начальников дивизий включительно, на которых стояли пометки о годности и негодности командиров, сделанные неизвестными людьми, пользовавшимися доверием Гучкова. 25 марта Деникин прибыл в Ставку и первые несколько дней вынужден был ждать. Алексеев вначале встретил его достаточно настороженно82. Он имел для этого все основания. 9 (22) марта Гучков «весьма конфиденциально» известил его письмом о том, что в ближайшее время фронт не может рассчитывать на пополнения и объяснил причину этого: «Временное правительство не располагает какой-либо реальной властью, и его распоряжения осуществляются лишь в тех размерах, как допускает Совет рабочих и солдатских депутатов, который располагает важнейшими элементами реальной власти, так как войска, железные дороги, почта и телеграф в его руках. Можно прямо сказать, что Временное правительство существует лишь пока это допускается Советом рабочих и солдатских депутатов»83.

В этих условиях военный министр с готовностью шел на широкие уступки в отношении тех, кто имел репутацию противников революции. 31 марта был арестован Н. И. Иванов. В тот же день в Ставку прибыл и сам Гучков.

1 апреля на встречу с новым военным министром пригласили всех глав союзных военных миссий в Ставке. Гучков, поблагодарив приглашенных за «бесценную помощь», вдруг заговорил о революции: «Революция заявила о себе внезапно. Не было заговора, подготавливавшего ее, никакого заговора не было. Не было лидеров»84.

Несколько удивляет, что Гучков начинает встречу именно с отрицания заговора, а не германских происков, слухи о которых беспокоили представителей союзников в Ставке. Несколько по-другому первый военный министр Временного правительства излагал ситуацию чуть ранее в кругу лиц, пользовавшихся его доверием. Свою первую поездку в штабы он совершил 11 (24) марта к Радко-Дмитриеву, которого считали его другом. 10 (23) марта, перед своим отъездом на фронт, он издал воззвание «Бойтесь шпионов!», в котором прибегнул к привычному для него средству – поиску внутреннего врага: «Петроград и его окрестности наводнены германскими шпионами. Борьба с ними необходима. Но обличить предателей трудно. Они скрываются всюду»85.