Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1917 год. Распад - Олег Айрапетов

«Если бы армия находилась под командой сильного человека, – вспоминал Маннергейм, – это обеспечило бы новой России мощную поддержку.

Этот человек был, великий князь Николай, который заявил, что он готов поддержать новый порядок. В 1905 году великий князь быстро восстановил порядок в Петербурге и сделал бы то же самое и сейчас»21. Выводы Маннергейма, конечно, не безупречны. В 1905 г. кадровая армия, а тем более гвардия остались почти нетронутыми. Теперь ситуация была совсем иной, и не таким уж жестким было поведение Николая Николаевича (младшего) в 1905 г. Известно, что он незадолго до манифеста 17 октября на встречах с людьми, симпатизировавшими революции, называл себя «гражданином Романовым», а его демонстрация готовности застрелиться в случае введения мер, обеспечивавших жесткое подавление революции, в немалой степени способствовала появлению этого документа22. Заслуга быстрого восстановления порядка в Москве и Петербурге в 1905 г. принадлежала таким людям, как Ф. В. Дубасов и Ф. Ф. Трепов.

И безусловно то, что во время Февральской революции великий князь не стремился к выполнению своих прямых обязанностей. Между тем задача по наведению порядка заметно усложнилась. Она была не по силам великому князю. Точно описал проблему Трубецкой: «Тщетно было искать личности, которой хоть сколь-нибудь по плечу роль навязанная историей»23. Николаю Николаевичу (младшему) только казалось, что он играет выбранную им роль: она была навязана ему событиями, и вскоре он получил возможность лично убедиться в этом. Еще не зная об отречении Михаила, которое было доведено до командующих фронтами и флотами только 4 (17) марта24, и ориентируясь на известные ему данные Родзянко, Николай Николаевич (младший) издал приказ по армии и флоту, извещая войска о своем вступлении в должность. По иронии судьбы, он тоже носил номер 125.

Документ был составлен в традиционных выражениях и имел ярко выраженное монархическое звучание: «Волею Монаршей, по неисповедимым путям Господним, я назначен Верховным главнокомандующим. Осенив себя крестным знамением, горячо молю Бога явить мне Свою всесильную помощь. Твердо верю, что на благо Родины Он, всемогущий и всемилостивейший, услышит молитву мою… Что касается Вас, чудо-богатыри, сверхдоблестные витязи земли Русской, то знаю, как много Вы готовы отдать на благо России и Престола. Вам только нужна помощь Божия. Веруйте же едино со мною, что Бог нам поможет. Знайте, что Россия в сознании, что для достижения окончательной победы нужна дружная самоотверженная работа всех ее сыновей в тылу, своим достоинством и спокойствием явит всему миру все величие русского духа и непоколебимую силу нашей великой Родины»26.

На следующий день, 5 (18) марта, еще находясь в Тифлисе, новый Главковерх обратился к главе нового правительства: «Прошу Ваше Сиятельство быть уверенным в том, что я приложу все силы к тому, чтобы поддержать дисциплину и порядок во вверенных мне войсках и тыловых районах армии, что явится залогом победы России над врагами. Уверен, что и Вы, со своей стороны, сделаете все зависящее от правительства для обеспечения победы, восстановите полнейший повсеместно порядок и деятельность заводов и всех вообще учреждений, работающих для нужд армии и флота»27.

Великий князь как бы ставил на один уровень себя и главу правительства, что было явной ошибкой. Возможно, сам Главковерх и почувствовал это, и поэтому в тот же день, 5 (18) марта, он встретился с журналистами и заявил о своей полной поддержке новой власти. Иногда Николай Николаевич (младший) говорил просто языком революционного агитатора: «Новое правительство уже существует и никаких перемен быть не может. Никакой реакции, ни в каких видах я не допущу. Я считаю, что этим сообщением вы доставите многим радость»28.

Не менее категорично было и мнение великого князя о том, насколько приблизила революция час победы: «Я верю в победу при непременном условии спокойной работы в тылу. Что касается меня, то доверие ко мне русского общества всегда, даже в самые тяжелые времена, поддерживало мою работу, а народное доверие теперь удваивает мои силы. При наличии этого доверия с Божьей помощью я доведу Россию до победы, но, повторяю, для этого необходимо, чтобы все осознали свой патриотический долг и спокойной и созидательной работой показали свою готовность поддержать новое правительство. Если бы это правительство оказалось без такой поддержки и не в силах было бы предупредить анархию, это могло бы создать почву для реакционных попыток и дезорганизовало бы армию, это было бы чудовищно и могло привести к поражению, я прошу вас сказать все это от моего имени вашим читателям»29.

Приказ № 1 нового Главковерха и его интервью были явным изложением программы победившего, как тогда могло показаться, генералитета. Радость от того, что дядя бывшего императора так непримиримо готов противодействовать реакции, была незаметна. Как оказалось, силы Николая Николаевича (младшего) удвоились преждевременно. «Народное доверие» оказалось фикцией. Получив текст великокняжеского приказа, Петросовет немедленно принял решение настаивать перед Гучковым на его отмене30. Тот не смог долго сопротивляться.

Николай Николаевич (младший) явно переоценил свои возможности в деле удержания дисциплины на должном уровне. Весьма показателен был отъезд Главковерха из Тифлиса. 6 (19) марта он издал воззвание к населению Кавказа, прося его сохранять спокойствие и порядок и повиноваться властям31, после чего покинул спокойный, как казалось, город с помпой, окруженный почетным караулом кубанцев, с Георгиевским штандатром впереди32. Великого князя провожали «представители народа и солдат», которых он в прощальной речи призвал довести войну до победы. «А после войны, – закончил он свое обращение, – позвольте мне как маленькому помещику вернуться в своей имение». Эти слова вызвали восторженный отклик у слушателей33. Впрочем, восторг обычно не длится долго. Вернувшись с вокзала, казаки немедленно поступили в распоряжение Исполкома

Совета солдатских депутатов, на следующий день въехавшего в левое крыло дворца наместника34. В Тифлисе в это время шли многочисленные демонстрации, на которых звучали призывы забыть 1905–1907 гг., в частности, со стороны казаков произносились обещания не повторять своего поведения в той революции. И те и другие были пока довольны35.

Та же самая видимость спокойствия наблюдалась и в столице. Баланс сил был хрупким, и глава правительства не хотел рисковать. «Наконец, – вспоминал 3 (16) сентября 1916 г. Терещенко, – мудрые слова искушенных политиков перестали нас убеждать, и тем условным языком, которым мы между собой сносились, ген. Крымов в первых числах марта был вызван в Петроград из Румынии, но оказалось уже поздно»36. Предложение этого неудавшегося лидера переворота навести в столице порядок силами одной дивизии, «но не без кровопролития», испугало Львова и не вызвало понимания у Гучкова. «Власть без силы» растрачивала силу в постоянных призывах к «силе без власти». «Министры и правители, – вспоминал Деникин, – с бледными лицами, вялыми движениями, измученные бесконечными речами в заседаниях, советах, комитетах, делегациях, представителям, толпе… И никакой практической работы: министры по существу не имели ни времени, ни возможности хоть несколько сосредоточиться и заняться текущими делами своих ведомств.»37

19 марта 1917 г. А. Нокс встретился с Керенским. Еще ранее англичанин очень точно отметил в своем дневнике: «Есть только один человек, который может спасти страну, и это Керенский, так как этот 31-летний юрист полуеврей до сих пор пользуется доверием организованной Петроградской толпы, которая, будучи вооружена, является хозяином положения. Остальные члены правительства могут представлять народ России вне Петроградской толпы, но народ России, будучи невооружен и неорганизован, в расчет не берется. Временное правительство не могло бы существовать в Петрограде, если бы там не было Керенского»38. Керенский заявил британцу, что Николай Николаевич (младший), несмотря на поддержку союзников, не будет главнокомандующим, потому что солдаты и простые люди опасаются реставрации и настроены против него39.

Правительство в это время явно не отличалось активностью в деле «обеспечения победы», во всяком случае, над внешним врагом. Действия Львова наводят на мысль, что его больше беспокоили другие проблемы. Уже 6 (19) марта в разговоре по Юзу с Алексеевым он высказал мысль о необходимости выезда императора до приезда нового Главковерха, и, что гораздо более важно, предложил генералу задуматься о необходимости самостоятельного отказа Николая Николаевича (младшего) от этой должности, приведя в пример поведение великого князя Михаила Александровича40. Вскоре у него появился еще один последователь: великий князь Кирилл добровольно сдал командование Гвардейским флотским экипажем. 9 (22) марта он дал интервью, в котором заявил о своей абсолютной преданности народу и его «храму» – Думе: «Лучшим судьей будет история. Она нас судит. В конце концов, мы все люди смертные, кто только не делает ошибок. Мне кажется, что греха перед народом я не совершил. Разве я скрыл перед народом свои глубокие верования, разве я в дни великого освободительного движения пошел против народа? Вместе с любимым мною гвардейским экипажем я пошел в Г думу, в храм народный, и заявил Государственной думе и всему народу, что процветание России мне дорого и близко и против России я не пойду и не смею идти. Более того, сознавая, что как члену династической семьи в переживаемый тяжелый момент не совсем удобно занимать государственные посты и должности, так как это может вызвать подозрение у всех, кем приходится руководить, я, по собственной воле, обратился к военному министру А. И. Гучкову с просьбой освободить меня от руководства Гвардейским экипажем»41.