Семя скошенных трав - Максим Андреевич Далин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И никуда это было не деть.
Когда мне стало совсем плохо — даже зубы лязгали — я выбралась из своего спальника и залезла в спальник к Юльке. Он зевнул, как кот, был тёплый спросонья, пробормотал: «Что тебе не спится, Верка…» — и сгрёб меня в охапку, не просыпаясь до конца. И мне стало легче.
Через пять минут я перестала трястись. А потом уснула — сама не понимаю как.
* * *
На следующий день всё стало ещё немножко легче, сгладилось. Юлька спросил, почему я к нему влезла и будила его среди ночи — а я соврала, что замёрзла. Посвящать его во все эти ночные приключения не хотелось — и, вообще-то, было уже не очень понятно, что именно сказать. Что Бердин рассказывал шедми о каких-то мёртвых детях? Очень неконкретно, на самом деле.
Но за завтраком шедми на меня пристально посмотрел. И мне захотелось тут же исчезнуть здесь и появиться в Москве. И потом я пыталась себя убедить, что он меня не видел, ничего не знает — но вспомнила, что они все чуют мои духи.
Я же тут только одна надушена, все остальные уже пропахли рыбой.
Вдруг он меня учуял.
Но он посмотрел и отвернулся, стал обсуждать с комконовцами те базы на Океане-2, которые наши им отдали. И я подумала, что у меня уже паранойя на нервной почве.
Ничего плохого не случилось. Мы долетели спокойно — неудобно, но спокойно. По-моему, к тому времени, как мы вышли из «прыжка», от меня уже разило, как от дохлой селёдки — но принять душ было невозможно, а духи мне Юлька запретил, сказал, что применять против побеждённых в войне химическое оружие — негуманно. Я даже рассердилась — вечно у него глупые шуточки, но он сказал:
— Верка-Верка, здесь не светская тусовка. Здесь — так будет лучше, и со мной — так будет лучше, ты просто поверь. И успокойся.
И я махнула на всё рукой. Стала писать все разговоры. Вообще-то разговаривали об интересных вещах; я уже немного отвыкла от того, что все кругом разговаривают не о салонных пустяках, а об интересных вещах. Быстро втянулась.
И в какой-то момент вдруг обнаружила себя берущей интервью у девушки-шедми!
Я у неё спросила, что такое «обменный белёк». От шедми эти слова периодически слышишь.
А она сказала:
— Вот я, например, обменный белёк. Меня зовут Гэмли Суа ыки Шерайа — или «через Шерайа», как вы, люди, говорите. Это значит, что родилась я на Шэрайа, в бухте Гальки. Там огромный пляж, один из самых больших на Северо-Западном Архипелаге. Там всегда рождается очень много малышей — и Шэрайа отправляет их соседям, по нашему древнему обычаю. Меня отправили на остров Суа, это крохотный островок, детский пляж там только один и не особенно большой — и там я выросла.
— Зачем? — удивилась я.
— В старину считалось, что так устанавливаются нерушимые кровные узы между островами-побратимами, — сказала Гэмли. — Наши предки верили, что душа рода вселяется в белька, когда он начинает линять, а кровь рода при нём с момента зачатия. Вот и получалось, что обменыш по духу родня приёмным братьям-сёстрам, а по крови — родня матери и отцу. Своего рода двойное родство: ни духовную, ни кровную родню обменыш не может обидеть. Так иногда прекращались долгие войны.
— Но вы до сих пор это практикуете? — спросила я. — И ты росла без матери?
— Да, — Гэмли свела кончики пальцев, я уже знала, что это жест согласия. — Сейчас — особенно практикуем. Бывает, что привозим обменышей издалека. Понимаешь, население острова — всегда очень небольшая группа. Родственные связи ограничены. Теперь-то мы знаем, что «гнев Хэталь», выражающийся в аномалиях и болезнях, которые порой поражали целые популяции островитян — это мутации, поддерживаемые близкородственными союзами. Но и предки это интуитивно чуяли. Потому, во избежание, смешивали кровь с обитателями соседних островов… — и рассмеялась, коротко и глуховато. — Чтобы не гневить богиню замкнутостью.
— Но расти без родителей… — мне это было тяжело понять.
Гэмли очень забавно фыркнула, как котёнок:
— А чем так важно расти именно рядом с родителями? Я потом познакомилась с мамой, к тому времени мы обе уже перешли Межу. Она очень славная… была… — Гэмли, видимо, вспомнила и на её лицо нашла тень. Буквально: оно потемнело.
— Прости меня, пожалуйста, — сказала я, чувствуя, как горят уши. Я вдруг поняла, почему Юлька то и дело говорил, что ему стыдно. И мне вдруг стало стыдно до нестерпимости.
— Ничего страшного, — сказала Гэмли. — Я тоже забываю… забываю о том ужасе, который случился с нами. Я только хотела сказать — мы с мамой быстро стали подругами, но у меня и так было много подруг и сестёр. И братишки… мой милый брат Гэхай… сестрички Луа и Рхути… И чудесные Старшие… наставница Кэлаэ, доктор Никай, наставница Оли… тяжело дышать, когда думаю, что все они уже мертвы. Что нет нашего дома — Скального Приюта. Нет грибных пещер, бухточки, где мы растили ламинарию, подводного грота, где жили каракатицы… Нет маленького города на нашем островке, тихого-тихого — но с лучшей медицинской Академией в Серых Водах… туда отовсюду приезжали учиться на акушеров и детских врачей, там учился Данкэ из Коро, который потом изобрёл эту уморительную и гениальную формулу… и я там училась, только на другом курсе… Нет Лабиринта Хэталь, нет Сада Духов, нет галереи статуй. Ничего больше нет. Астероиды. Радиоактивный пепел.
Я слушала её — и мне становилось не стыдно, а страшно.
— Ты ненавидишь людей? — прошептала я.
Гэмли помолчала, глядя куда-то мимо. Потом медленно проговорила:
— Был проект тотального удара… по Земле. На уничтожение. За него голосовал народ Шеда… и проект не прошёл. Мы решили не развивать наступление дальше ваших колоний. Не смогли уничтожить ваш мир… ваш дом и ваших детей… Мы сочли, что это будет зло из глубин, которое убьёт душу нашего народа… и, очевидно, ошиблись.
Мне было так худо, что хотелось провалиться сквозь стальное покрытие трюма. Или умереть. Больно. И я больше ничего не могла сказать.
Гэмли тихо встала и ушла к комконовцам и своему товарищу.
Я осталась. Я не могла ни с кем разговаривать. Меня душил ужас, и я ничего не могла с ним поделать.
Юлька меня увидел —
