Битва богов - Андрей Дмитрук

Низкий потолок подобен тусклому зеркалу: я вижу в нем себя и на расстоянии вытянутой руки справа — уложенного вверх лицом Балларда. Но я свободен, а он явно спеленат все теми же невидимыми узами: ступни сведены вместе, ладони придавлены к бедрам. Вздрагивают ресницы широко раскрытых глаз; у Питера смешные рыжие ресницы — таких немало в моей Саксонии…

В тишине начинает звучать высокая пронзительная нота. Сперва подобная звону в собственных ушах, она все громче, нестерпимее… Стоя у ног Балларда, синеглазый протягивает руки к его лицу. Нижняя губа Избранного прикушена, на лбу бисеринки пота. Я понимаю, что происходит, я слышал о таком; но я вовсе не хочу, чтобы это проделали с Питером, даже для моей пользы!..

Меня не спрашивали. Попытавшись что-то сказать, я убедился, что язык не повинуется мне и гортань омертвела. Синеглазый сверхйог — сиддха — продолжал свое дело, пошатываясь от натуги. И вот я увидел, как от переносицы Балларда потянулся к пальцам мага фосфорический, быстро удлинявшийся отросток… Из «грубого» тела разведчика, «стхула деха», утекала прана — субстанция жизни. О да, ее должны были передать мне, сообщив тем самым неслыханное здоровье и долголетие, — почему же я так внутренне сопротивлялся?..

Бело сияющий вырост, натянувшись, оторвался от головы Питера и толстым червем поплыл прямо в руки синеглазого… Даже если англосакс выживет, будет он глух и нем; его тренированный мозг станет слизью, вялым несмышленым куском мяса дотлеет свои дни капитан Баллард…

Что такое? Будто уловив чей-то оклик, маг вскинул голову… явно прислушался… и — бессильно уронил руки, поник взмокшим челом. Световой шнур, предоставленный сам себе, начал втягиваться обратно; бескровные щеки разведчика зарозовели, он порывисто вздохнул… Кто-то пощадил Балларда. Кто-то из имеющих здесь верховную власть. Неужели его тронул мой молчаливый крик?..

Сразу сделавшись усталым и подавленным, синеглазый без слова и жеста вышел прочь. За ним сомкнулись морозно-слюдяные двери. Строгие, смотревшие сквозь нас богини помогли встать мне и Питеру. Лишь одним коротким взглядом обменялись мы, прежде чем Вестники с жезлами развели нас по разным коридорам…

Оказавшись у себя и плюхнувшись на диван, — голова шла кругом от пережитого, — я скоро услышал уже ставший привычным щебет вызова. Нехотя подойдя к аппарату, провел над ним ладонью.

— Бруно, наконец-то! Где ты был, зачем тебя вызывали?

Голос Илы… Я молчал, почему-то вспоминая черных «медсестер» и то, как они укладывали меня в воздушное ложе.

— Бруно, почему ты не отвечаешь? Что с тобой?!

Я молчал.

Отступление пятое

Париж, 1788 год

Вы слышали о графе Сен-Жермене, о котором рассказывают так много чудесного. Вы знаете, что он выдавал себя за вечного жида, за изобретателя жизненного элексира, и философского камня, и прочая.

Еще темны и пустынны были предрассветные улицы, когда на набережной Больших Августинцев раздались звонкие шаги. Шли двое: высокий мужчина в светлом плаще до пят, вполне дворянской внешности, и пожилой горожанин с седыми волосами до плеч, одетый в темное.

— Я много слышал о вас и раньше, монсеньер, — борясь с одышкой, говорил старик. — Господь привел встретиться сегодня… Это большая честь для меня, господин граф!

— Что же именно вы слышали? — спросил граф, придерживая свой широченный шаг возле семенящего спутника.

— О, разное! Не знаю, что здесь правда, что ложь… Как будто вы прибыли во Францию еще при покойном короле, во время войны с Австрией… и уже тогда выглядели зрелым человеком! Еще говорили, что вы родом из какого-то далекого южного царства, откуда некогда пришли волхвы поклониться Младенцу…

Старик смущенно умолк, — но улыбка графа была столь дружелюбной, что он решился добавить:

— Одного только не пойму: отчего из всех, собравшихся сегодня в ложе, вы избрали для беседы именно меня?

— А вы не догадываетесь, господин Казот?..

Хоть граф и медлил по возможности, — спутник едва поспевал за ним, задыхался… Скоро они вступили на Новый мост, чьи белые арки уже отражались в лениво колыхавшейся воде. Справа от них, на острове Ситэ, из слитной массы домов к сереющему небу вытягивались силуэты башен-близнецов Собора Богоматери, тонкий шпиль церкви Сен-Шапель.

— Честно говоря, монсеньер… откуда бы вам знать обо мне?

— Вы ошибаетесь, сударь, считая свое имя малоизвестным. Некогда ваша Бьондетта[36] просто покорила меня, хотя ее и выплюнул прегадкий верблюд!..

— Спасибо, ваша милость, — я, право, не ожидал!.. — Казот поклонился, приподнимая круглую шляпу.

Увидев, что старик еле волочит ноги, граф остановился посреди моста. При свете наливавшейся зари Казот жадно рассматривал собеседника, его лицо под обшитой позументом треуголкою, — мясистое, с крупным горделивым носом и сросшимися бровями над парою мрачно-озорных выпуклых глаз, — лицо, вылепленное могучим разумом и сильными страстями.

— Благодарю, монсеньер, — я уже отдохнул…

Они тронулись в путь, к уже близкой набережной, однако, не пройдя и десяти туазов[37], граф опять остановился и, словно бы невзначай, полою плаща заслонил своего тщедушного спутника.

— Подождем немного, Казот, иначе нам может не повезти…

Писатель подслеповато вглядывался в еще одетые густою дымкой фасады зданий, в сонную громаду Лувра, — и вот, на мгновение показалось ему, что туман этот сразу за мостом пронизан странными блестками и мелькают в нем сгорбленные тени… Нет. Померещилось усталым глазам. Но откуда тогда эта едкая тревога на душе, желание сломя голову броситься обратно через Сену?..

Странная бледно-голубая вспышка распорола и точно испарила туман; яснее стали видны крутые скаты черепичных крыш, и граф любезным жестом предложил следовать дальше.

— У вас хорошие помощники, — заметил Казот. — Но и слуги сатаны не дремлют…

Из-за поднятого воротника граф с новым любопытством покосился на спутника.

— Откуда вы знаете, что дело идет о поединке двух столь могущественных сил? И что я участвую в нем, причем не на стороне… хм… князя мира сего?..

Мягко улыбаясь, Казот покачал головою. Он вполне походил бы на скопидома-буржуа, отдавшего жизнь пересчету своих экю, — сутулый, узкоплечий, в добротном темном сюртуке, в крепких сапогах с отворотами, — если б не эта особенная улыбка, бросавшая ангельский свет на унылое, некрасивое лицо.

— Думаю, что не ошибаюсь, монсеньер.

Они вступили на парапет; впереди снова был туман, он вливался в Монетную улицу, тек меж высоких беленых фасадов с узкими окнами. Утро обещалось хмурое, и даже начищенный медный крендель перед булочной не блестел, а скучно лоснился.

— На сегодняшнем… то есть, уже вчерашнем собрании я с интересом слушал господина Сен-Мартена[38], — будто невзначай сказал граф. — Что же, Казот, вы во всем согласны с мастером вашей ложи?

— Увы! — Старик огорченно развел руками. — Господин Сен-Мартен говорит, что воля Божья может быть выражена и в насилии, если оно поведет к установлению справедливости. А я с этим не могу согласиться! По-моему, из крови родится только кровь, и от смерти не возникнет новая жизнь…

— Это я и ожидал от вас услышать, друг мои; вы меня не разочаровали!

Писатель с удивлением поднял взгляд на невозмутимо шагавшего спутника. Прогулка по ночному городу, невзначай предложенная графом Казоту после их встречи (случайной ли?) на собрании «вольных каменщиков» оборачивалась неожиданной стороной…

— Судьба всего мира решается сейчас в Париже, вы догадываетесь об этом, — отрывисто, с нежданной суровостью сказал граф. — Не позднее, чем через год, во Франции случатся великие перемены: королевский трон падет, и наступит кровавый хаос…

Старик испуганно огляделся, не слушает ли кто-нибудь — но улица была еще безлюдна.

— Те, кого вы зовете слугами сатаны, непременно воспользуются переворотом, чтобы захватить власть и, поразив ужасом миллионы, возродить древнее жестокое царство. Но мы, их противники, постараемся разрядить накопившуюся грозу очистительным ливнем…

— Вы не боитесь доверять мне подобные секреты, граф? — спросил Казот и получил ласковый ответ, сопровождавшийся обворожительной улыбкою:

— Если бы у нас не было опоры в мудрых и праведных людях, — мы не продержались бы и сотни лет!..

— Дорого бы я дал, — печально проговорил Казот, — чтобы узнать, кто же такие — вы и почему сотня лет для вас лишь краткий миг…

— Считайте, Казот, что говорите с посланником древнейшей тайной ложи, взявшей целью установление на Земле вечного мира, человечности и справедливости.

— Как это прекрасно и благородно! — воскликнул старик, обеими руками пожимая руку графа в перчатке с надетыми поверх нее перстнями. — Те, кто привык унижать великих до степени собственного ничтожества, называют вас, простите, странствующим мошенником из мадьяр; иные же объявляют португальским евреем или, в лучшем случае, незаконным сыном испанской королевы… О вас ходит дурная слава шарлатана, похваляющегося в салонах личным знакомством с Моисеем и Юлием Цезарем. Но я никогда, никогда не сомневался, что правы лишь те, кто видит в вас тайное орудие Божьего промысла!..