Битва богов - Андрей Дмитрук

Плотный, в просторной красной одежде, он чуть приподнялся на подушках и, растопырив пятерню, приветствовал меня. Большой диск на груди Бессмертного метнул сноп лучей. Я бы затруднился назвать возраст иерофанта: эти спокойные, выцветшие голубые глаза по сторонам внушительного носа, будто припыленный серебрянкою ежик волос, скупая щель рта могли принадлежать и мужчине едва за пятьдесят, и Мафусаилу. Люди, сидевшие вокруг Бессмертного, одетые в вороненую ткань, казались понятнее, ибо были явно молоды.

По-немецки отрапортовав о своем имени и звании, я ожидал, что услышу ответ на том же языке, но владыка заговорил со мною тихим, чуть надтреснутым голосом на санскрите. Слава Высшим Неизвестным, этот язык я знал досконально…

Да, он говорил так тихо, что приходилось прислушиваться — в этом бессознательном пренебрежении к собеседнику сказывалась многовековая безмерная власть: ничего, потерпят, в любом случае будут ловить каждый звук… Произносил вроде бы простые и любезные фразы; но каждая из них, по обычаю Верховного Ордена, имела несколько значений. Сообщив, что в Меру знают обо всех «событиях внешнего мира», Бессмертный сказал:

— Что бы ни случилось в дорогой нам Германии, мы рады, что немецкий Внутренний Круг не забывает своих верных друзей!..

Это значило примерно следующее: грубо вещественный план бытия становится важным, когда рвутся более тонкие связи. Через ритуалы — действия, совершаемые в видимом мире — можно способствовать возвращению астральной гармонии. Один из необходимых сейчас ритуалов — приход посла младшего Ордена к наставникам…

Вестник подставил мне кресло. Сказав несколько фраз в том же духе — о стремлении немецких посвященных унаследовать мудрость и силу учителей из Агарти, о нерушимости духовного моста через Евразию — и выслушав благосклонные ответы, я немного осмелел и спросил:

— Могу ли я узнать, зачем вы приютили профана, и к тому же врага райха и Ордена? Он доставлен в Убежище живым, — значит, может быть, тело его принесет пользу, если разрушен или недоразвит дух?..

Пользуясь двухслойной орденской речью, я намекал на опыты, которые Внутренний Круг ставит с незапамятных времен, исследуя суть живого. Дерзкие и кощунственные с точки зрения христианской морали, эти вторжения в плоть переняты у Избранных нашими врачами…

— Не в обиду вам, адепт, — но есть уровень, при взгляде с которого различие между профаном и посвященным весьма условно… К тому же, любой человек — средоточие влияний, важных для оперирующего мастера. Особенно тот, кто непохож на нас самих.

Я понял все, словно он и не затемнял свою мысль, а выложил ее с детской прямотою. Меру пытается воздействовать на исход войны, и сейчас немалую ценность для Круга являет воин противника. О нет, данные разведывательного характера Избранным ни к чему, — здесь располагают любыми сведениями. Но коль скоро низшие расы побеждают на Земле, значит, они служат фокусом неких внематериальных сил; и будет прелюбопытно разобраться, как эти силы отщепляются через отдельного человека… кстати, кто он, мой неутомимый преследователь?

— Питер Баллард, — вступил чернобородый синеглазый красавец из свиты Бессмертного, — Питер Баллард, капитан армии ее величества, сотрудник восточного отдела британской секретной службы.

По выжидательному молчанию хозяев я понял, что вводная часть окончена — и, подобравшись в кресле, стал излагать послание германского Черного Ордена. То, что не могло быть записано никаким, даже самым нераскрываемым шифром…

Речь шла о действиях, совершаемых по закону подобия и вселенской связи событий; как сказано тем же Гермесом: «Что в большом, то и в малом…»

Некогда ацтеки проводили священную игру в мяч, веруя, что таким образом они могут влиять на ход светил; круглые мячи были двойниками Солнца и планет, поле олицетворяло Вселенную. Мы тоже хотели научиться подобной игре; в засыпаемом бомбами Берлине создать магический центр, посылающий вибрацию воли и власти. Как следует поступить, к каким прибегнуть церемониям и обрядам, чтобы добиться невозможного — повернуть войну от полного разгрома к выигрышу? Какими средствами привлечь на свою сторону Высших Неизвестных: молитвами, заклинаниями, черной мессой, воскрешением какого-нибудь первобытного шаманства или, как считают некоторые в Ордене, массовыми человеческими жертвами? Я должен был вернуться в Берлин с ответом…

Меня доброжелательно выслушали; иерофант часто кивал головою, как бы готовый легко разрешить мучительные сомнения немецких посвященных. Когда я окончил, хозяева быстро перешепнулись и — устами синеглазого бородача объявили, что я свободен и буду в надлежащее время приглашен для новой беседы.

Честно говоря, — с той поры, как полилось наше гладкословие, я предчувствовал такую развязку. Эти непроницаемые, предельно закрытые сверхлюди просто не могли дать ясный, прямой ответ. Хотя бы последний оставшийся в живых германский адепт истекал сейчас перед ними кровью, — они не поторопятся… Да, я почти не ждал иного, но все же надеялся, и обида ужалила больно. Что ж, — теперь только встать и резко склонить голову, прощаясь. Поворот через левое плечо…

— Погодите, — прошелестел Бессмертный, и я прирос к полу, будто в детской игре «замри», — Вы ведь хотите… очень хотите узнать одну вещь, но не решаетесь спросить. Напрасно… — Он поморщился с шутливой укоризной. — Ваши побуждения достойны рыцаря. Она жива, под хорошим присмотром, раны скоро будут залечены. При обоюдном желании, непременно увидитесь…

Я снова поклонился, с души немного отлегло.

…Сутки я маялся тоскою, все сильнее чувствуя гнет своей царской многокомнатной тюрьмы. Наверняка в подземном городе имелись развлечения — и такие, до которых не додумался наш ослабленный христианством мир; стоило лишь провести ладонью над переговорным устройством и выказать желание хорошенько встряхнуться, как мне тут же предоставили бы все возможности… Но что-то удерживало меня, то ли остатки провинциального добронравия, то ли упрямая злость на хозяев: пусть мне будет хуже, а виду не подам! Я листал инкунабулы, ненадолго увлекся прижизненным изданием брантовского «Корабля дураков»; затем присел перед терафимом и задал тот самый вопрос…

Окончив свой рассказ, она сомкнула уста, и сразу стало трудно поверить, что когда-нибудь эта золоченая маска, неподвижная, как металл, могла шевелиться. Я сидел потрясенный; но егозил, просился наружу еще один вопрос, самый больной: что там дома, в родном Веймаре? Все так ли размеренно тихо живет он, и хозяйки перекликаются из окон через тесные улицы, и под парковой лестницей петляет по лугу любимый мною с детства, мелководный Ильм? Что с матушкой, с сестрой Магдой — она должна родить в начале мая? Не гниют ли их обугленные трупы под обломками нашего дома на Якобштрассе после визита какой-нибудь заблудившейся «летающей крепости»? Да, я хотел спросить себя обо всем этом, но не осмелился. Если бы эти губы принялись вещать о родных мне местах и людях, я бы, кажется, сошел с ума…

Заставив себя встать и отвернуться, я, не раздумывая, провел ладонью над аппаратом связи.

Глава VIII

Подождав, пока я разденусь, Ила несколькими отработанными движениями сбросила синюю тунику. Любуясь ею, я подумал: а может быть, именно женское белье наиболее полно воплощает разницу между Убежищем и внешней цивилизацией? Точеные круглые груди Илы поддерживала атласная лента; бедра были прихотливо обернуты кружевной тканью — ее разматывание, медлительно-томное, множило соблазн…

По знаку Илы я прилег на диван. Я не видел, чтобы она включала какой-либо радиоприбор, но разом со всех сторон замурлыкала музыка, вкрадчивая и дразнящая, соединявшая индийскую знойную негу с чувственной лихорадкою танго. Не как танцовщица на эстраде, но с интимным озорством Ила сделала несколько гибких движений — и я вдруг понял, что зверино, до темноты в глазах хочу ее. Так лишь нецелованным мальчишкою хотел Марлен Дитрих в «Голубом ангеле»; зубами скрипел, созерцая ее черные чулки с подвязками.

Улыбаясь скромно, почти смущенно, Ила отбросила свои набедренные кружева… Что за дьявол сидел в этой скуластой крутобедрой бабе с пегими волосами каракулем — парикмахерше Корпуса Вестников, адептке предварительного посвящения, не имевшей права носить черную одежду?!

В день, когда смертно затосковал я после разговора с терафимом, мне предложили весьма сильные способы «встряхнуться», — видимо, лишь волшебство Меру избавило меня наутро от кошмарного похмелья, душевного и телесного. С тех пор я побаивался вновь напрашиваться на развлечения. Но как-то утром явилась Ила — любезно хозяева прислали узнать, не хочу ли я подстричься? И — сам собою закрутился игривый разговор, шуточная пикировка; последовало полусерьезное предложение вечерком встретиться. Она пришла после ужина; мы сожгли в чаше шарик вещества с пьянящим запахом (очаровательная замена выпивки!), и теперь Ила преспокойно раздевается, небрежным танцем заставляет мою плоть напрягать до отказа — а я жалею, что не начал постигать тайные радости Убежища именно с этой стороны…