По обрывистому пути - Степан Злобин

Оторопелая Варька умолкла, кинулась к печке и притащила горшочек с кислыми щами. Тётя Лиза с усмешкой хлопнула её по спине широкой ладонью.

— Барышня тоже нашлася, слюни развешивать! — с добродушной суровостью сказала она. — Ты что, лучше всех на свете?! Садись-ка щец похлебай, да станем пить чай с белым ситником. Ой, да и с сахаром! — заметила вдруг она. — Барышней будешь нынче, а послезавтра и на работу… Да ты не бойся, дурища, я сама тебя стану учить — всё пойдет как по маслу…

Новые приятельницы ещё не покончили с «пиром», затеянным Аночкой, а в соседней комнате кипел уже муравейник: возвратившиеся с работы бранились, делили, наваренное с утра в общем котле мясо, считали картофелины, плакал ребенок. От смешения женских и мужских голосов стоял гвалт, в котором было нельзя разобрать ни отдельной фразы, ни общего смысла сплошной перебранки, когда энергично хлопнула входная с улицы дверь и за перегородкой раздался по-хозяйски повелительный голос:

— А ну, Лизавета! Где ты там?! Собирайся к Манежу. Манька! — Низенькая дверца в клетушку взвизгнула, распахнулась, и богатырь Федот в коротком ватнике, в валенках и высокой заячьей шапке, нагнув под дверным косяком голову, вошел к ним. — Извиняйте! Тут у вас ба-арышня! — с притворным испугом сказал он. И вдруг засмеялся. — А я говорил — удерёт от вас барышня, не дождётся!.. Ты, барышня, не серчай, — обратился он к Аиочке, — обсчитался я на тебе…

— Буде врать! Что за барышня?! Аночкой девоньку звать, — вступилась тётя Лиза.

— Аночка?! Мое вам почтеньице! Очень приятно! — сказал Федот, отерев сначала о полу ладонь, а затем подавая Аночке руку. — Не жалаете ли пройтиться? — Он шутовски поклонился, левой рукой подкручивая рыжий ухарский ус. — Мы всей улицей, почитай, собиралися.

— Не ори, не ори! Чего разорался?! — одёрнула его тётя Лиза и хлопнула по спине. — Сейчас соберёмся, идем.

— А ну-ка для храбрости, Лизка! — весело подмигнув карим глазом, сказал Федот.

Он вытащил из кармана косушку и привычным ударом ладони по донцу ловко вышиб из горлышка пробку. Когда он хотел налить Аночке, Лизавета строго остановила его:

— Ну что ты, дурак! Она разве может!

— Да я не неволю! Я так, по-хорошему, без обиды, — с мягкой усмешкой пояснил он.

Этот рябоватый добродушный весельчак великан чем-то напомнил Аночке гимназического сторожа, отставного солдата, — которого она знала лет пять, и показался ей симпатичным.

Лизавета лихо, по-мужски, а Маня глоточками, чуть жеманясь и морщась, с удовольствием выпили свои чашки, стоя уже одетыми у стола, погасили свечку и вышли.

— Бабы-девки, гулять! Мужики, собирайся! — бойко и весело крикнул Федот, выходя в соседнюю, переполненную народом каморку, похожую на цыганский табор.

— Куда поперлись! Куда?! — злобно взъелась плотная пожилая женщина. — Чего там не видали?! Раньше легли бы да к обедне встали бы раньше — богу молиться.

— А чего ему молиться?! Он и так нас боится! — озорно отозвался Федот.

— Тьфу, нехристь пьяный! — откликнулась та.

— Не знаю, как там насчет бога. Бог на нас, сирых, не смотрит, — сказал, очищая под лампой картошку, взлохмаченный, бородатый старик. — А вот барчат выручать не пошел бы я нипочем. Они из студентов выйдут, на нашу же голову сядут. Ведь ты посуди, Федот, — кто есть студенты? Лет через пять, глядишь, земский начальник!

— А через десять — полицмейстер! — подхватил второй рабочий, стеливший себе какие-то лохмотья для спанья на полу.

— А не то и ещё чёрт-те знает кто! Может, он управляющим фабрикой станет, не то прокурором! — сказал первый.

— А то фабричным инспектором, — подхватил второй.

— Всё едино — собака ли, пес ли…

— Небось тогда они бунтовать не полезут! — поднял голову еще один, уже успевший улечься спать на полу, рабочий. — У них ведь семейный спор: сынки против батек встали, ну, батьки им всыплют по задницам — и помирятся. А тебя, Федот, словят — в Сибирь упекут!

— А зачем нас в Сибирь? — усмехнулся Федот. — Нам и тут тоже каторга. Мы им тут понужней, чем в Сибири!

— Да что вам шуметь за студентов, за барских детей?! Свои ребята небось подыхают в казармах, так вы шуметь не идете? — вмешалась женщина, кормившая грудью ребенка.

— Буде врать! Буде врать! — раздался в печи голос калеки Антона. — Студент за рабочего шел? Шел, братцы! Студент и на каторгу шел, и в тюрьму, ив петлю! Мы студентов видали еще лет двадцать назад, а кто не видал, тот нас, стариков, спроси.

— Да кто говорит, что мы за студентов идем? — возразил Федот. — Мы за себя, за рабочую долю идем, не за студентов. Да с вами, я вижу, каши не сваришь. Вам бы только нажраться да спать… Пойдём, кто идёт! Пошли, девки-бабы! — с прежней лихостью заключил Федот и первым шагнул за порог…

Аночка вышла на улицу, взявшись под руки с двумя неразлучными вчерашними спутницами. Из соседних домишек выходили такие же, как они, «фабричные», незнакомые люди, такие же, как те, что вчера затеяли схватку с городовым из-за маленькой курсистки в большом платке и кухаркиных валенках. Из темных переулков двигались неясными толпами люди ещё и ещё, их собралось у заставы уже человек с четыреста. Иные столпились у коночной остановки.

— Кто на конку? — выкрикнул одинокий мужской голос.

— Пешком доберёмся! — отозвалось из толпы.

— Куда-то вся Прохоровка пошла таким скопом? — добродушно спросил у заставы городовой.

— Тебя не спросили куда! Гулять по Тверскому! Богу молиться! В церковь! — кричали ему. — Может, нас заберёшь?!

— А ну, забирай меня, забирай! — воинственно наступал на городового чуть захмелевший Федот. — А ну, забери меня в часть!

— Чего ты ко мне пристал? — обиженно огрызнулся городовой. — Не признал меня, что ли? Я по-свойски спросил: мол, куда? А не хочешь — не сказывай. Я никого не трожу!..

— А ты потрожь, ну, потрожь! — наседал Федот.

— Ан не трожу!.. Да ты посмотри: ведь сколько народу — никто не скандалит. Один ты напился! — урезонивал городовой.

— Напился? Дурак ты, будочник! — возмутился Федот. — Да ты меня разве поил?! Да где ж я напился?! Совсей получки едва полтора целковых осталось…

— Пойдем, Федот, ну его! Федот Степаныч, пойдем, не вяжись, гляди — он ведь смирный! — урезонивала тетя Лиза расходившегося приятеля.

Толпа перешла заставу и потекла по Пресне. Из пивных выходили рабочие, кричали:

— Куда?

— К Манежу! — весело отвечали им.

— Товарки, товарки! Что там творится! — бойко забормотала разбитная ткачиха, запыхавшаяся, врываясь в толпу. — Я на конке туда уж слетала, у Манежа была. Ой, бабы! Ой, девки! Народ-то с солдатами в драку лезет, солдаты прикладами бьются… Толпи-и-ща!.. С Замоскворечья фабричных сошлось, от Эйнема, грачевские тоже, гужоновцы там, от Шмидта — со всех сторон!.. А барышнев да студентов сколько!

— Гульня! — крикнул довольный Федот. — А ну, с казаками потешимся стенка на стенку!

— Ну, не больно, не больно-то с ними! Они и в нагайки возьмут! — охлаждала его тетя Лиза.

— Ой, бою-юся! — дурашливо крикнул Федот и комически схватился за живот.

Толпа самой зеленой фабричной молодежи — подростков — окружила Федота, видно уже зная его забавные выходки.

— Дядя Федот, ты кого боисси? — спрашивал назойливый подросток. — Дядя Федот, ты кого боисси?

— Полиции, казаков боюся! — крикнул Федот, по-прежнему дурашливо ломаясь.

И вдруг со всех сторон запищали пищалки, затрещали полицейские свистки, застрекотали трещотки — это человек полтораста прохоровских мальчишек присоединились всей своей подростковой «спальней» к толпе старших.

— Здорово, дядя Федот! Они небось сами нас забоятся!.. — в восторге от шума кричал первый мальчишка.

— А вы вот что, робята! Слушать меня, ерши трехгорски, малявки да голевастики прохоровски! Слушать! — крикнул Федот. — Без времени шуму не поднимать. Нишкни! Все молчите! Как время придет, я шапкой махну, вот тогда всей оркестрой играй!

— Ур-ра-а! — заголосили ребятишки, восторженно прыгая вокруг своего великана-предводителя, который придумал для них эту радостную игру.

Уже подходя к Кудринской площади под многоголосое, торжественное пение «Дубинушки», Аночка услышала у себя за спиной знакомый голос рязанского Мишки-медика, который разговаривал с рабочими, балагуря и шутя на свой обычный манер:

— Полиция да казаки беспорядки чинят — ни проходу порядочным людям от них, ни проезду… У Манежа одних приставов человек полтораста. Ежели нам этот скоп разогнать, мы еще благодарность получим от обер-полицмейстера за водворение тишины и порядка!

— Петя! — крикнула, обернувшись назад, тётя Лиза.

Студент их догнал.

— Здравствуйте, тётя Лиза! Маня, здравствуй!