Земля под ее ногами - Салман Рушди

После пожара на вилле «Фракия» показания Персис Каламанджа сняли подозрение с Вины. Теперь настал черед Сайруса Камы оправдать брата. Все эти алиби, эти альтернативные сюжетные линии, от которых приходится отказаться! Например, история, согласно которой наш выходивший на набережную дом был уничтожен местью Вины: огонь, что сжигал этого с лихвой хлебнувшего горя ребенка, вырвался наружу, чтобы поглотить также и мое детство. Или еще более странная история о том, как Вайрус Кама, чье сознание было мистическим образом связано с сознанием его брата-близнеца, совершил за него убийства на Аполло-бандер; что Сайрус мог одновременно быть в двух местах и знать, в силу непостижимой связи с Вайрусом, своим идентичным близнецом, каждую деталь убийств, которые он заставил совершить своего молчавшего брата. Эти истории перемещаются в сферу необоснованных предположений. У нас нет никаких оснований верить в их справедливость.

И всё же, всё же. После убийства мужа Спента Кама никогда не ложилась спать, предварительно не заперев дверь. Ормус же никогда больше не музицировал вдвоем с братом, чья улыбка оставалась все такой же обаятельной.

Невозможные истории, истории, «вход» в которые «воспрещен», меняют нашу жизнь, наше сознание не менее часто, чем авторизованные версии, те, что подаются нам как правдоподобные, на которых нам предлагают или же велят основывать наши суждения и нашу жизнь.

Размах крыльев — девять футов. Стервятники парят над докхмой, Башней молчания, в садах Дунгервади на Малабар-хилл. Их кружение напоминает Ормусу воздушный парад во время похорон великих людей. Между парсом и стервятником существует великая нерасторжимая связь, которая касается самого последнего. Нам не надо спешить. Мы можем ждать целую жизнь, я — тебя, а ты — меня. Каждый из нас знает, что другой явится на свидание.

Мы проходим через залы, увешанные портретами наших знаменитых покойников, и оказываемся в длинном церемониальном зале. Священнослужитель уже здесь, и человек с сандаловым маслом, и огонь, который есть воплощение бога, но не сам бог. Здесь люди, несущие покрывала, — насса-салары. Здесь мой брат, Ардавираф Безмолвный. Держась за концы белого покрывала, мы идем во главе процессии в сад, где стоят башни. Сегодня здесь много птиц — целых тридцать, как те тридцать из великой поэмы Аттара, что совершили путешествие к Симургу и стали богом, которого искали. Тридцать стервятников, превратившихся в Стервятника. Такая мысль могла бы прийти в голову моему отцу, он мог бы отметить эту связь. Ты должен знать, кто перед тобой сегодня, о Стервятник! Я, стоящий здесь, рядом с моим безмолвным братом, перед безмолвными башнями, должен объяснить тебе молча, кем он был.

Он не был нам близок, но другого отца у нас не было. Он разочаровался в нас. Мы не оправдали его надежд. Нам далеко было до его мечты. Но он воздавал тебе хвалу, Стервятник, за твой холодный рационализм. Он восхвалял нашу последнюю встречу, обновляющую жизненный цикл. И в своих записках, над которыми он работал в момент смерти, он так писал о тебе:

«Прометей прикован к скале на кавказской вершине, где посланный Зевсом орел целый день клюет его печень. За ночь печень восстанавливается. Бесконечное наказание болью. Терзающий Прометея хищник как доказательство мстительности З. Каждый удар клюва показывает нам, почему мы должны отвернуться от богов и идти путем разума. Боги лгут, фальсифицируют обвинения. (Ср.: Прометей и его мнимая любовная интрижка с Афиной П.) Боги капризны, иррациональны, священны. За то, что мы такие, какие есть, они превращают нас в камни, пауков, растения. Мучения, которые причиняет орел, не что иное, как мука разума. Радостная мука. Она показывает Прометею, кто он, как ему жить, почему боги неправы, почему прав он. Орел, мы перед тобой в долгу. И навсегда связаны с тобой узами живой нашей крови. Которые, может статься, более могущественны, чем любовь».

Прометей, творец человечества, оградивший нас от ярости Зевса тем, что предупредил Девкалиона, и тот построил ковчег, чтобы спастись от потопа. Прометей, отец науки и знания, давший нам огонь и получивший за это орла. Будем следовать тому, что есть в нас титанического. А все олимпийское в себе искореним. Я сын своего отца. Я считал, что освободился от него, сделал себя сам, но это было лишь тщеславие. Смерть открывает нам силу кровных уз.

Я сын своего отца. Я принимаю на себя муки Прометея. О Прометеев орел разума, помоги моему отцу достичь покоя, он его заслужил.

Спента Кама сообщила о смерти Дария его старому другу лорду Месволду, продолжавшему на удивление часто писать ей. В ответ она получила длинное письмо, полное соболезнований, теплых слов о Дарии и сожалений о разверзшейся между ними пропасти. Письмо также содержало приглашение посетить вместе с сыновьями Англию. «Хотя здесь сейчас зима, другое небо, незнакомая обстановка, они, именно в силу их новизны, помогут если не утешить вас, то хотя бы смягчить боль утраты». Пока Спента Кама читала письмо, в голове у нее пронеслось несколько мыслей: что, вопреки ожиданиям, боль утраты оказалась не так уж сильна; что после многих лет затворничества Дария его смерть была для всех, в том числе и для него самого — на это косвенно указывал тот факт, что он не пытался оказать сопротивление убийце, — почти желанным облегчением; что, хотя она полжизни отказывалась разделить мечты мужа о переезде в Англию, она испытывала теперь приятное волнение, даже радость, от перспективы провести там зиму; и что ей будет очень приятно увидеть Уильяма Месволда снова через столько лет — по-настоящему приятно.

Но существовала финансовая проблема. Дарий умер бедняком, а доходы Ормуса Камы, от которых семья зависела теперь в гораздо большей степени, чем не одобрявшая его занятия мать была готова признать, резко уменьшились. За последние месяцы Спента, чтобы поддержать видимость прежнего благополучия, продала кое-какие «безделушки и побрякушки». Денежные проблемы обозначились глубокими складками на ее когда-то гладком лбу, чем привлекли внимание Долли Каламанджа. Долли не была настолько бестактна, чтобы открыто говорить о них. Вместо этого, как настоящая подруга, она находила всяческие надуманные предлоги, чтобы посылать Спенте «небольшие подарки» — шелковые отрезы на сари, корзинки с ладду[111], тележки с поздним завтраком, нагруженные самой разнообразной снедью с прославленных кухонь «Дил Хуш», — короче говоря, предметы первой необходимости. Спента, со своей стороны, принимала эти дары так, словно это были обычные знаки дружеского расположения, и не забывала, в свою очередь, время от времени посылать Долли какой-нибудь сувенир: безделушки из слоновой кости из хранившейся у нее под кроватью шкатулки с драгоценностями или выловленный из библиотеки Дария роман.

Таким образом Спента могла пользоваться щедростью подруги, сохраняя лицо. Но она достаточно хорошо знала нравы высшего общества, чтобы понимать, что вскоре ее финансовое положение станет предметом обсуждения всего города, — ведь то, что Долли понимала и держала при себе, более равнодушный взгляд заметит достаточно скоро, а злые языки не станут сдерживаться. Овдовев, Спента узнала, сколь велики были долги Дария, что усугубило и без того сложное финансовое положение семьи. Казалось, что квартиру на Аполло-бандер неминуемо придется продать, а самим перебраться в более скромное жилище, пополнив ряды обедневшей парсийской знати, чья крайняя нищета стала феноменом той эпохи и еще одной приметой гибели Империи, на которую они сделали ставку и проиграли.

В этих обстоятельствах приглашение лорда Месволда было как благословение от ее ангелов-хранителей. Спента прижала письмо к груди и тихонько засмеялась, что выглядело несколько странно для недавно овдовевшей особы. Когда к тебе проявляет интерес мужчина с приличным состоянием, это весьма поднимает дух. Леди Месволд, пробормотала Спента, но, устыдившись, покраснела и задумалась о сыновьях.

Не могло быть и речи о том, чтобы оставить дома беспомощного Ардавирафа, но когда они приедут в Англию, лорд Месволд это как-нибудь устроит; что до Ормуса, этого бездельника, этого аморального певца в ночных клубах, оказавшегося неудачником, то она не считала себя вправе, будучи женщиной честной, скрыть, что приглашение распространяется и на него. Но при этом она ясно дала понять, что принимать его он вовсе не обязан и она ничуть не удивится, если он решит, что его жизнь должна пойти в ином, более «богемном» направлении. (С каким едва заметным пренебрежением она произнесла это слово — «богемное»!) Короче говоря, она выразила со всей ясностью, на какую была способна, что не хочет брать его с собой. Однако, к ее ужасу, Ормус принял приглашение, и, похоже, с восторгом. «Мне давно пора уехать из этой дыры, — сказал он. — Так что, если ты не против, увяжусь за вами».