Кое-что о Еве - Джеймс Кейбелл

Итак, аравийский бог бури вернулся в мир повседневности, присматривать за своими святилищами на Синае и в Хоребе, а Джеральд благополучно избавился от будущего подданного, которого, как он чувствовал, было бы несколько неудобно иметь в числе своих подчиненных. Вечер прошел спокойно, хотя Джеральду казалось, что после крещения Теодорик немного приуныл и впал в задумчивость.

Но на следующий день, как раз после завтрака, Теодорик заговорил голосом, который показался Джеральду непохожим на тихий голос ребенка. Теодорик сообщил своим родителям, что он хочет пойти в Антан.

Джеральд был озадачен. Однако, как будто речь шла о чем-то незначительном, он спросил только: «Если?..»

– Если ты разрешишь, папочка, – послушно добавил ухмыляющийся, некрасивый, милый отпрыск.

– Почему бы и нет, раз отец тебе позволил, – сказала Майя. Она прекратила подметать крыльцо и мгновение держала веник на весу, как будто размышляя над словами мальчика. – Не будет большого вреда, если ты немного прогуляешься, ведь я наложу на тебя заклинание-оберег. Но только обещай мне вернуться вовремя, так чтобы ты успел вымыть руки и лицо перед ужином.

– А что это за маленькие желтые штучки, которые ты сметаешь с крыльца, дорогая? – грустно спросил Джеральд.

– Это опавшая листва с сикомора, которую прошлой ночью нанесло ветром, Джеральд. И вообще, не задавай мне дурацких вопросов, когда я о другом говорю.

– Но, Майя, ведь это значит, что лето кончается. Это означает конец всяческого роста. Это значит, что ничто теперь не будет становиться больше или красивее.

– Честное слово, никогда не слышала, чтобы взрослый человек нес такую чушь, какую ты иногда мелешь. Можно подумать, Джеральд, что лето никогда не кончается!

– Да, ты права. Оно всегда заканчивается, а его комфорт и тепло пропадают. Да, смерть витает в воздухе и это не поднимает мне настроение. Вот и все, дорогая.

– Ну что ж, Джеральд, если ты покончил с этой болтовней – которая, разумеется, может быть, очень глубока и умна, вот только я ее не понимаю, и, определенно, не хочу понимать, – так вот, я тебя о совсем другом спрашивала. Впрочем, так всегда и бывает. Ты обращаешь на меня так мало внимания, как будто меня вообще здесь нет, как будто я вообще не подметаю это крыльцо, а ведь куда я ни повернусь – я постоянно спотыкаюсь о твои неуклюжие ноги. Ты бы хоть малейший естественный интерес проявлял к своему собственному ребенку!.

– Ах да, ты говорила о Теодорике! Да, полагаю, мальчики становятся беспокойными, когда у них совсем нет друзей и им не с кем играть. Я поговорю с ним о его решении, пока ты будешь застилать постели.

Ничто не могло бы быть более прозаическим. И все-таки Джеральд был встревожен. Он мог слышать, как в глубине дома Майя взбивала подушки. Все вокруг него казалось реальным, удобным, знакомым и постоянным. Но он каким то образом ощущал, что все скоро изменится. Когда он увидел первую опавшую листву осени, в нем пробудилась не то чтобы настоящая грусть, но, скорее, легкое беспокойство, смешанное с обидой, и он знал, что бессилен остановить начинающиеся перемены во всем, что окружало его уютный маленький дом.

Джеральд проводил сына до обочины. Они поговорили под каштаном, как раз там, где Джеральд беседовал со многими странными существами, которые проходили мимо Миспекского Болота в вечном странствии в Антан.

Для начала Джеральд совершил необходимый ритуал, который должен был открыть истину. Ребенок спокойно наблюдал за ним. Вскоре Теодорик начал улыбаться. Но он не сказал ни слова, пока отец производил эти странные телодвижения.

Затем Джеральд начал задавать своему сынишке вопросы. Теодорик отвечал. Как будто бы обыкновенный ребенок сидел там, его красные губки шевелились, но забавный язык, похожий на белую змейку, рассуждал о вещах, о которых не мог знать ни один ребенок.

Никакие экскурсы в черную магию не подготовили Джеральда к тому, что сейчас ему отчасти открылось. Джеральд знал о пространствах по ту сторону доступного человеческому восприятию мира; он, как человек, в прошлом изучавший магию, знал и о тех областях, которые располагались вне земной орбиты. Но только теперь он понял, из какой глубокой бездны его жена извлекла существо, которое выглядело как его сын. Против своего желания он начал догадываться, при помощи каких заклинаний Майя доставила это подобие человека в счастливый иллюзорный мир, доступный человеческим чувствам.

Джеральд был взволнован. Он, как и многие мужья до и после него, был почти напуган проблеском непоколебимой, самоотверженной и неразборчивой в средствах любви, которую женщины питают к мужчинам, с которыми связали их брачные узы. Он с раскаянием осознавал, что недостоин того, чтобы его так обожествляли и баловали такой дорогой ценой, совершая сверхъестественно опрометчивые поступки. Джеральд был искренне тронут, когда понял, как далеко зашла Майя, чтобы вот так, экспромтом, удовлетворить его прихоть, подарив ему сына. Она также предупреждала, что он сам навлекает на себя беду. Да, ее женская интуиция предвидела то, к чему его рассудок был слеп. И все-таки, при всем при этом, Майя не отказалась выполнить его желание, потому что бедная Майя потворствовала ему во всем, какими бы саркастическими комментариями она все это не сопровождала.

Джеральд думал также о том, как с этого момента его худшим кошмаром стала мысль о том, что мальчик был иллюзией. Он посмотрел на любимого сына, осознавая теперь, что скрывалось в этом веснушчатом, смешном, крепком маленьком теле. Мальчик внезапно стал чужим; от него исходило ощущение таинственной угрозы; он был существом более страшным, чем само зло, и все-таки Джеральд со смутным удивлением понимал, что он любит Теодорика Квентина Масгрэйва даже сейчас...

Вскоре Джеральд задал еще один вопрос этой жуткой пародии на детскую невинность и беспомощность, этому существу, которое Джеральд теперь называл Абдель-Харефом.

– Но я просто выполнял ее волю, отец, – ответил мальчик со смущенной улыбкой. – Ну да, я знаю! У нее было много мужей. Большинство из них хотели сына. Я всегда и был этим сыном.

Затем, помолчав немного, существо, вещавшее милыми устами ребенка, рассказало об оковах, от которых освободило его прикосновение и благословение аравийского бога бури. Джеральд нашел особенно неприятной эту часть истории. А Теодорик Квентин Масгрэйв, которого Джеральд по-прежнему называл Абдель-Харефом, продолжал рассказывать о том, почему он должен отправиться в Антан и встретиться не с Магистром Филологии, а с королевой Фрайдис.

– И что же тебе нужно от королевы Фрайдис? – спросил Джеральд. Ребенок объяснил ему, и Джеральд содрогнулся. На мгновение он ощутил холод во всем теле и тошноту. Однако то, что это создание хотело вернуться в свой небесный дом, было вполне естественно.