Мост. Боль. Дверь - Радий Погодин

Пока варился обед — суп с говядиной, картошкой и макаронами на первое и макароны с тушеным мясом на второе, еще ею был задуман чай с протертой клюквой и сушками — Зинка вымыла полы, Гену заставила вынести мусорное ведро и обтереть подоконники.

На кухне был столик, и две табуретки, и почти пустая полка с посудой: две кастрюли, сковорода, тарелок штук пять, все треснутые.

— Слышите, Александр Иванович, оказывается, нажитое всей человеческой жизнью добро можно спустить так быстро и так безжалостно. Он даже штопор умудрился обменять на стакан «каберне». Петров, это — лучше повеситься…

Гена хлебал суп жадно, и вместе с тем суп не шел в него, он давился, словно ложка супа была комком глины.

— Ты ешь спокойно, — говорила ему Зинка. — Передохни и снова ешь.

Он вспотел от еды. И прямо за столом уснул после чая. А когда Зинка вымыла и убрала посуду, часть на подоконник, часть на полку, он разлепил глаза и сказал:

— Ну давай, что ли, попробуем.

— Что попробуем, Гена?

— Поженимся немножко.

— На немножко уговора нет, только на очень долго. На сто лет.

— Не пойму я тебя. Ты что, фиктивный брак предлагаешь: мне комната, тебе комната? На это дело тариф есть.

— Не нужен мне фиктивный брак, — сказала Зинка вкрадчиво. — Ты не безнадежный, Гена. Ты еще на ноги встанешь. Мне по-настоящему замуж надо. С чувствами, с ребятишками. Вот как у них. — Зинка показала на фотографию Гениных дедушки и бабушки.

— Не оскверняй, — сказал Гена хмуро.

— Если ты еще такие слова помнишь — значит, и до филармонии недалеко. Гена, я ведь красивая, это ты своими запойными глазами видишь?

— Вижу, — пробурчал Гена, вздохнул, взял тарелку с подоконника и налил себе супу.

— Я настоящие обеды умею готовить, — сказала Зинка. — И по книге можно. У меня книга есть.

— Приходи завтра, — сказал Гена. — А сейчас дай треху.

На следующий день Зинка пришла к Гене с девчонками.

Гена был бледный, умытый и, похоже, заплаканный. Под глазом у него голубел синяк, губа была рассечена.

— Куда вас столько? — сказал он, морщась. — У меня и сесть не на что.

Нюрка, разодетая как пава — большие роста не расхватывают, даже джинсы можно купить с прилавка, — вытащила из сетки два кирпича.

— Оберните газеткой — это для жениха и невесты. Мы по-турецки. — Нюрка прижала Гену к груди. — Эх, Генчик, тебя бы ко мне в деревню на поправку. Если рай на земле есть, то он у меня в деревне. Она и называется-то у нас Парадизовка.

— Чего ж ты уехала? — спросил Гена.

— Там мне дела нет: в доярки не гожусь, меня коровы пугаются, и в трактор не помещаюсь. И парня мне в Парадизовке не подобрать, в раю парень мелкий.

Когда все сели в кружок на пол, выставили кое-что, Нюрка сказала:

— Гена и Зина, объявляю вас помолвленными — теперь вы жених и невеста. Поцелуйтесь три раза.

Гена отвернулся, но Зина ласково за подбородок повернула его лицо к себе и тихо поцеловала.

Написали заявление. Отнесли в загс. Там была очередь на два месяца, но Нюрка пошла к заведующему, пробыла там долго и каким-то образом добилась, что Гену и Зину зарегистрировали через неделю.

Свадьба была шумная. Девчонки скинулись. Подполковник пехоты сам не приехал, но денег на свадьбу прислал. Купили тахту, стол, шесть стульев и три табуретки.

В разгар веселья случился инцидент странный и грустный. С вопросом «Что тут происходит?» к ним ворвалась соседка, живущая через площадку.

— Свадьба.

— Как свадьба? А квартира?

— Что квартира? — поинтересовались девчонки.

Женщина завизжала, и заплакала, и завыла, и из всех этих невеселых звуков выяснилось, что Гена дал согласие на обмен своей двухкомнатной квартиры на соседскую однокомнатную и уже некоторый аванс взял. И успел израсходовать.

— Я задавлю эту шлюху! — кричала женщина. — Отравлю.

Нюрка пред нею предстала. Соседка побежала в милицию.

Пришел участковый. Выпить рюмку за молодых сначала отказался — документы проверил.

— Все правильно. Ты знаешь, что он беспробудный? — спросил участковый у Зинки.

— Пробудится, — ответила она. — У него еще шанс есть.

— И ты так считаешь? — спросил участковый у Гены.

Гена поморщился. Он уже хорошо принял. Потом засмеялся и сказал:

— А вдруг?

— В этом деле вдруг не бывает. — Участковый налил себе рюмку водки и произнес тост, в котором предостерегал молодых от поспешности в смысле рождения детей.

— В вашей ситуации нужно, чтобы сначала муж вылечился и совсем, окончательно от водки отошел — обновился бы. А так, ну что же — желаю вам счастья. Совет да любовь.

Соседка билась в истерике на кухне под надзором Нюрки, а ее муж танцевал с девчонками.

Пьяного Гену уложили спать на тахту. Девчонки кутили до утра, постепенно утрачивая смысл происходящего. Кто-то давал руку на отсечение, что Зинка Гену подловила как дурачка, чтобы оттяпать у него одну комнату, — «через полгодика на развод подаст», «и молодец». Другие утверждали, что Зинка сама сумасшедшая. Третьи — что Гену нетрудно и посадить или сдать на принудительное лечение. Но это так, для болтовни, — никто в это не верил, у каждого в груди жил праведный ужас, все понимали, что Зинка решила Гену спасти.

«Господи, господи, — говорили девчонки. — Бог, если ты есть, пусть даже в виде кубика, помоги нашей Зинке».

Утром Гена потребовал опохмелиться и снова уснул. Девчонки ушли на работу. Осталась с Зинкой только Нюрка.

— Хочешь, я у тебя поживу с недельку, — предложила она. — Не ляжешь же ты с этим пьяным в одну постель.

— Не лягу.

Гена проснулся, услышал эти слова.

— Протестую, — сказал. — Я тебе кто? И никаких. Если хочешь знать, я твой муж.

— Геночка, ты мне будешь мужем, только когда бросишь пить. Ну что за любовь, когда водкой разит. Что это за поцелуи?

— Такого уговора не было, — сказал Гена и снова заснул.

На третий день Гена, сине-зеленый, долго мочил голову под холодной струей, потом сушил ее у духовки и пошел на работу.

Работал он в магазине грузчиком.

Укладывая кирпич на ветру, Зинка зябла, а Нюрка даже кофточку расстегнула от предчувствия схватки.

В доме было полно мужиков. Они уже ползали на карачках — свадьбу играли. Крутили бутылку, и целовались, и ржали. На одном из них была скатерть — наверное, он невесту изображал. Гена лежал на тахте — спал. Мужики уходить не хотели, их позвал хозяин — и они, как им казалось, имели право.

У Нюрки лучше всего получался прямой. Она проводила удар молниеносно. Потом стряхивала кровь с кулака. Зинка била своим «костылем» сверху вниз по диагонали. Мужики были гордые, но слабые. Дольше всех продержался маленький и лопоухий улыбчивый мужичок. Он сидел по-турецки на кухне в углу, выдувал губами марш Мендельсона и подыгрывал на кастрюле. Зинка и Нюрка его не стали бить, взяли под руки и в той же позе вынесли в парадную. В парадной, сидя на полу возле батареи, мужичок запел высоким тревожным тенором: «Ты взойди, взойди, солнце красное…»

На следующий день вечером Зинка и Нюрка нашли Гену в пивбаре.

— Мужики, — сказала Зинка. — Это мой муж. Я хочу иметь от него детей. А какие дети от пьяницы?

— Дебилы, — дружно сказали любители пива.

— Так вот, — Зинка повернулась к прилавку, где в кучке сгрудились бармен и официанты и где Нюрка уже сдувала пену с кружки пива. — Особенно вы, — сказала Зинка. — Не давайте ему пить. Зачем вам скандалы? А мы с Нюркой на это очень способные. Нас милиция оправдает…

Круглое солнце висело над куполом Мухинского училища. Погода была красивая, но теплее от этого не становилось.

Петров думал, что крыши в Ленинграде надо бы красить в зеленое, тогда Ленинград еще больше приблизится к небу.

Петров озяб. Вспоминал он себя школьником в Свердловске в тот день, когда удрали на фронт Каюков и Лисичкин.

Тогда он слонялся по улицам, погруженный в бездонную пучину печали.

Под вечер он увидел, как через улицу, держась за шарфики, идут малыши. Щеки у них были впалые, глаза пристально-смиренные и тонкие пальцы, как лапки насекомых. Петрова что-то кольнуло больно, он понял, что это его земляки, что, останься там, он был бы таким же вот, проходящим сквозь сердце, или бы помер уже. Он проводил их, почему-то прячась за прохожих, до их детдома. А на следующий день собрал шоколад и конфеты — все, что нашлось, — получилась полная коробка из-под башмаков.

Открыла ему нянечка, наверное тоже блокадница, спросила:

— Тесе кого?

— Заведующую.

— Зачем? — Глаза у нянечки были настороженные и фанатичные.

Петров открыл коробку.

— Пойдем, — сказала нянечка потеплевшим голосом. — Только ты сразу ей скажи, где украл. Она поймет, она педагог.