Из воспоминаний - В Маклаков

Это с его стороны было бы достойно, но в этих условиях мне показалось не только ненужным, но и неудобным откладывать дело, и я от свидетелей отказался. Но оказалось, что я не понял мотивов Иванова. По первым же вопросам, которые он стал задавать, стало ясно, что он клонит к обвинению, и что отказом от свидетелей я сыграл в его руку. Защищаться мне было нечем, но так как меня обвиняли в распространении заведомо ложных известий, то я указал суду, что обязанностью прокурора было это доказывать, чего он однако не делал. И во всяком случае, когда {260} речь идет о редакторах, моих соподсудимых, то я лучше их знал, как проходило дело, и они имели право мне верить и т. п. Словом я исходил из предположения, что Иванов честный судья, а не угодник, и что он воспользуется этими соображениями, чтобы по крайней мере осудить меня одного или присудить всех нас к штрафу. Приговор был неожиданный: три месяца тюрьмы каждому.

Я искренно был возмущен, так как не сомневался, что Иванов вынес такой приговор из одного желания угодить Министерству. Я сначала решил не подавать апелляции, чтобы заставить судей свой приговор привести в исполнение и посадить меня тотчас в тюрьму; я об этом кое-кому говорил. Это дошло до палаты, и ко мне приехал прокурор палаты, мой старый друг, Н. Н. Чебышев, убеждая меня этого не делать. "Ты суд защищал, - говорил он мне, и хочешь его теперь осрамить, так как без твоей жалобы палата не может скандала исправить. Даю тебе слово, что в палате я выступлю сам и откажусь от обвинения и т. п." Всё это меня колебало, а главное мой план отказаться от апелляции поставил бы в трудное положение Струве и редактора "Русских ведомостей", которым пришлось бы или "десолидаризироваться" со мной, или со мной садиться в тюрьму. В результате я жалобу подал: ее не стали рассматривать, а в 1917 г. мы все подошли под амнистию.

Но Иванову я не простил. 5 июня 1915 года, скоро после моего осуждения, произошел перелом политики: было уволено 4 министра, в том числе Щегловитов, и заменен А. А. Хвостовым (его не нужно смешивать с его племянником, пресловутым А. Н. Хвостовым). Помню, что я тогда шутя говорил, что мне хотелось бы получить на 24 часа пост министра юстиции, только, чтобы посмотреть на физиономию Д. Д. Иванова. Этого, конечно, не случилось, но в миниатюре подобное удовольствие мне было доставлено.

А. А. Хвостов под своим председательством назначил в Министерстве {261} юстиции совещание по вопросу о евреях, помощниках присяжных поверенных, которых продолжали подвергать ограничительному проценту. К этому совещанию, кроме представителей заинтересованных ведомств, министерством были привлечены и адвокаты; я был в их числе.

Мы заняли места за длинным столом, когда я вдруг увидал, что прямо против меня сидит Д. Д. Иванов. Он старался встретиться со мной глазами. Мне было забавно, хотя и противно наблюдать эти старания. Через полтора года -- произошла февральская революция; я вместе с Аджемовым был назначен комиссаром в Министерстве юстиции. Мы явились туда и распорядились просить к нам всех служащих в Министерстве. Во главе их явился Иванов. Он за это время, оказывается, перешел на службу в центральное ведомство. Он пришел нам представить служащих: время мне казалось неподходящим для сведения старых счетов, и я ничем своего нового отношения к нему не показал.

Но Иванов оказался эмблемой тех судей, которые могли из угодничества создать дело Бейлиса. Потому я о нем и говорю. А когда печатали мою юбилейную книгу, я очень хотел поместить в нее ту статью в "Русской мысли", за которую я был приговорен к тюрьме на 3 месяца, но найти ее здесь не смогли.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Я рассказывал до сих пор только о вероисповедных делах. Они были интересны, но немногочисленны, а главное всё реже стали доходить до судов. Создавать специальную организацию для их защиты не было надобности. Но под влиянием осложнения жизни, суды скоро оказались завалены другими делами, которые мы стали звать "общественными". Причина всех их заключалась не в чьей-то "индивидуальной" виновности. Это были социальные явления, которые власти по {262} рутине хотели рассматривать только как чье-то личное преступление, а со злой волей отдельных людей считав достаточным бороться уголовной карой.

Таковы были фабричные забастовки, крестьянские аграрные беспорядки, массовые погромы и т. д.

Таких дел становилось так много, что для обеспечения в них юридически помощи понадобилась специальная организация. Это произошло постепенно. Вначале их было мало, а так как их судили коронные судьи, и защита в них a priori считалась безнадежной, то они и проходили без внимания общества. К тому же обыкновенно они слушались при закрытых дверях. Одно из первых дел этого рода попало к нам случайно от того же В. Соколова, о котором я уже говорил. Он мне сообщил, что во Владимирском суде слушается большое и интересное дело о забастовке на фабрике "Гусь" Нечаева-Мальцева. Оно должно было слушаться в городе Меленки, в 36 верстах от станции Муром, конечно, без всяких защитников. Мы решили без приглашения поехать туда. Судьи были удивлены, когда увидали, что по такому пустому делу приехали из Москвы три адвоката: я, Тесленко и Макеев. Обвинял Н. П. Муратов, который потом прославился, как губернатор "новой формации". Тогда он еще был сама любезность, заискивающий перед адвокатурой. Увидя нас на скамьях защита удивленный председатель суда Кобылкин, который меня уже знал по "красной смерти", нашел нужным нас публично предупредить, что коронный суд не присяжные и что ему в этом деле ни публицистики, ни рассуждений на общие темы не нужно.

Мы это понимали без предупреждения и в этом могли его успокоить. Защита была деловая, т. е. юридический анализ события и статей о забастовке. Это в данном случае было тем важнее для дела, что уголовная статья (1358 уложения о наказаниях) карала за прекращение работы до истечения срока найма, а этот срок на фабрике "Гусь" не был оформлен. На эту тему поневоле нас {263} слушали и даже потом говорили нам комплименты, хотя с нами не согласились; судьи нашли, что не нужно быть формалистом и что, хотя срок найма не был установлен, он всем был известен. Мы перенесли дело в Палату. В ней дело интереса не возбуждало, и Палата приговор утвердила. Мы решили подать кассационную жалобу; но нужно было внести залог за каждого подсудимого. Их было так много, что это было нам тогда не под силу. В виде пробного шара мы подали жалобу от одного; остальные сели в тюрьму. Через три недели мы имели радость узнать, что Сенат разделил наши доводы, и ввиду неустановления срока найма, уголовное обвинение было прекращено по первой и первой (Эта сокращенная формула (первая статья уложения о наказаниях, и первая - устава уголовного судопроизводства) Употреблялась тогда, когда в инкриминированных действиях состава преступления не было.), без передачи другому составу присутствия. Старший председатель Палаты А. Н. Попов, узнав об этом решении, сам предложил нам восстановить остальным подсудимым срок для принесения жалобы и по телеграфу распорядился немедленно всех освободить из тюрьмы. Он нас поздравил с тем, что мы "в правосудии не отчаялись". Помню, как старик Любенков приходил в восторг от этого дела и говорил, что одна "молодежь" могла это сделать.

Помню еще одно мое личное, но интересное дело, которое окончилось таким же успехом в Сенате. На одной фабрике Московской губернии рабочие, очень немногочисленные, были наняты по коллективному контракту и вследствие несогласия хозяина на прибавку, работу прекратили до срока. Их предали Суду за "забастовку", т. е. за прекращение работы "по соглашению". Я доказывал, что к ним не применим тот отягчающий признак "по соглашению", который находится в тексте уголовной статьи, как ее существенный признак; раз договор был коллективным, то иначе, как по {264} соглашению, он не мог быть ни заключен, ни нарушен.

Они наняты были как коллективная личность, а не по личным контрактам. Потому их можно обвинять только по статье о личном прекращении работы до срока, а не в стачке. Эти доводы Сенатом были уважены. Но он пошел еще дальше и не применил уголовной статьи о личном нарушении найма, так как подобное дела должно было быть начато не нанимателем, а фабричным инспектором, чего в данном случае сделано не было, а для "забастовки" этого и не требовалось. Так все подсудимые были освобождены от наказания. Такие процессы постепенно стали привлекать к себе внимание и судей, и общества, и число защитников, которые были готовы безвозмездно посвящать им свой время и труд - увеличивалось. Да и магистратура была только довольна, что мы в спорных юридический вопросах разобраться ей помогали.

Помню, как в Москве после одного грандиозного процесса о беспорядках на фабрике Викулы Морозова, где нам удалось изменить квалификацию преступления, председатель после объявления вердикта пригласил всю защиту к себе в кабинет и от имени состава присутствия принес благодарность за то, что мы суду в его задаче помогли разобраться.