Два Парижа - Владимир Рудинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они читали мои статьи и слышали раз или два мои выступления с трибуны. Какая это странная вещь, политическая работа! Словно бросаешь семена на волю ветра… Думаешь, что никто не заметил когда-то наспех написанную и куда-то отосланную, часто далеко за границу, статью, о которой и сам уже давно забыл, а потом вдруг наталкиваешься, совершенно случайно, на человека, которому она, оказывается, понравилась, который о ней думал и говорил со знакомыми, на которого она оказала иногда даже влияние и который тебя встречает как старого друга, едва успеешь назвать ему свое имя.
Для князя и княгини Вилейских мои монархические взгляды и моя антибольшевистская деятельность были лучшим рекомендательным письмом, чем банковская книжка и имя из Готского альманаха. Через несколько минут я с радостью убедился, что мы во всем понимаем друг друга и что я могу без стеснения быть самим собой.
Три или четыре часа, которые я провел здесь подле Марины, были вряд ли не самыми приятными в моей жизни…
Выходя отсюда, я чувствовал, как говорится, что мне море по колено, и был настолько заряжен оптимизмом, что это мне показалось лучшим моментом поехать на службу; если наше дело вправду окончательно развалилось, – рассуждал я, – сейчас я это приму совершенно спокойно и не буду из этого делать трагедии.
Однако, едва я вошел в контору, как уловил носящиеся в воздухе флюиды радостного возбуждения и подметил энергичнейшую активность в работе моих коллег, которые все, старшие и младшие, были на своих местах.
Прежде чем я успел что-нибудь спросить, ко мне с широчайшей улыбкой подошел мой начальник, двигавшийся точно судно, в паруса которого дует на полный ход попутный ветер.
– Вас-то мне и не хватало, дорогой Владимир Андреевич! – сказал он весело, – пойдемте ко мне в кабинет: в связи с расширением нашего издательства нам надо составить новый план, и я хочу, чтобы вы изложили свои соображения насчет вашего отдела… Как, вы еще не знаете? Американцы решили финансировать нашу деятельность: миллионы долларов, батенька! Теперь, конечно, и жалования будем платить не те, что прежде.
И шеф, подхватив меня под руку, двинулся к дверям своей рабочей комнаты.
Решительно, это был день встреч в метро! Когда я, усталый, но довольный, собирался сесть в поезд, чтобы ехать домой, на перроне я внезапно столкнулся – ни больше, ни меньше! – с отцом Марины и так растерялся, что подошел к нему с протянутой рукой и даже, боюсь, забыв стереть с лица счастливую улыбку. Он, тоже сбитый с толку неожиданностью, ответил на мое рукопожатие.
Надо было выпутываться из неловкой ситуации.
– Не думаете ли вы, Всеволод Никитич, что в прошлый раз мы оба погорячились? Что до меня, я искренне сожалею об этом инциденте; вы ведь знаете, как я вас глубоко люблю и уважаю…
Мы вместе вошли в подкатившийся с оглушительным лязгом поезд и за двадцать минут совместной езды целиком ликвидировали все имевшие между нами место конфликты.
* * *– Извините меня, я на минутку, – сказал Петр Николаевич, прерывая беседу и приближаясь к зазвонившему телефону. – Да, это я, Загорский. Что? Вижу ли я Рудинского? Да он как раз сейчас здесь, у меня. Да, сейчас.
Он повернулся ко мне и протянул мне трубку.
– Здравствуйте, Владимир Андреевич, – долетел до меня знакомый мужской голос. – У меня к вам вот какое дело. Вы помните переводы, которые вы делали в прошлом году для нашей франко-русской Антикоммунистической Лиги? Вы были тогда так любезны, что согласились работать бесплатно, сказав, что слишком сочувствуете нашему направлению, чтобы требовать денег. Но мы, если вы не забыли, обещали с вами в случае возможности рассчитаться. Сейчас новый директор распорядился подвести все итоги и выплатить наличную задолженность, и вам, по приблизительному подсчету, причитается 50000 франков. Не откажитесь к нам зайти.
* * *– Кабы я знал заранее, – думал я, укладываясь спать, – я дал бы бретонцу сто франков. Интересно, что бы тогда было? Но, во всяком случае, грех пожаловаться: я сегодня несомненно сделал самый выгодный гешефт за всю свою жизнь.
Казак Пугачева
Да-с; есть духи шаловливые, легкие, которым не только ничего не значит врать и паясничать, которые даже находят в том удовольствие, и нарочно, для своей потехи, готовы Бог весть что внушать человеку.
Н. С. Лесков, «На ножах».Решительно, у меня такое чувство, что я должен поделиться этими фактами с публикой; я просто не имею права сохранять их для себя одного. Сколько людей, даже если считать одних русских эмигрантов, в той или иной форме занимается спиритизмом? Боюсь, их наберется много. Конечно, Церковь, наша родная, православная, и все другие христианские вероисповедания тоже, категорически и сурово запрещают какие бы то ни было упражнения в оккультизме. Но и здесь, как в стольких других вопросах, сколько народу считает этот запрет для себя не обязательным!
Можно было бы сказать: пусть и несут тогда последствия своего поведения. На самом деле, однако, значительная часть ведет себя так просто по легкомыслию, не сознавая толком, с какими силами ведется игра. Вот почему я в конце концов решился написать изложенное ниже предостережение. Конечно, злых духов на любой сеанс со столоверчением, планшетками, медиумами и прочими инфернальными средствами общения с иным миром, является немало. Но всё же, если я разоблачу хоть одного из них, и то будет благое дело.
Я сам вел себя не лучше других, когда в тот вечер у Натальи Николаевны согласился принять участие в затеянном сдуру сеансе, имевшем столь трагические последствия. Как же было предвидеть! Поначалу всё было весело и вполне банально. Мы сидели, помнится, семеро, за круглым столиком, и слушали голоса из пространства – в большинстве случаев вздор ужасный, иногда и смешной, и в основном, вероятно, продукт подделки со стороны участников. Так оно и шло, пока не прозвучал, совершенно внезапно, слегка осиплый мужской голос, разом заставивший нас всех вздрогнуть, словно от электрической искры, хотя он и произнес только самые обычные слова:
– Здравия желаю, ваши благородия!
На минуту все растерянно застыли в молчании; потом Наталья Николаевна замирающим от волнения тоном спросила:
– Кто ты, дух?
– Казачий урядник Семен Егоров, – деловито отозвался тот же голос, спокойно и словно бы с ухмылкой.
– Ну, это видно по моей части, по военной, – не разобрать шутливо или всерьез заметил, нарушая вновь возникшую паузу, полковник Георгий Константинович, один из гостей. – Скажи-ка, а какого же ты войска, братец?
– Яицкого, ваше благородие.
– Экая старина! Да ты при каком же царе служил-то?
– Так что при Петре Федоровиче, ваше благородие.
– Петр Федорович? Это когда же?
