Шаг за грань - Алексей Ефимов

– Сторк!

– Че-го?! – Антон завертел головой и уставился на мальчишку с сумкой и минералкой – именно на него смотрел Ставрос. – Иди ты знаешь… – и замолчал, разглядывая мальчишку.

Зеленоглазый, рыжий… таких было достаточно и среди землян во всех концах обеих Империй. Но Антон быстро «кинул линии»[17] на лицо зеленоглазого и даже привстал.

– Е!

Между тем мальчишка – он был одет в рабочий комбинезон Флота, но без знаков различия, эмблем и нашивок – поймал на себе взгляды юнг. На миг опустил голову, кажется, вздохнул тяжело. Потом вскинул подбородок, сделал несколько шагов и сел за их столик – те отодвинулись даже, не сводя с рыжего откровенно враждебных глаз.

– Да, я сторк, – тихо сказал тот по-русски почти без акцента, нагло отпил из своего бокала.

Ставрос свирепо засопел и покраснел – быстро, резко. Антон стиснул зубы и почувствовал, как затекают кулаки. Наверное, он бы ударил… если бы не глаза сторка. В них был странный вызов – беспомощный и горький. И Антон спросил резко:

– Пленный? Тогда чего тут разгуливаешь?!

– Да какой он пленный, у него же сопли под носом висят, – презрительно сказал Ставрос, видимо, решив убить сторка высокомерием. – Небось, из некомбатантов, только какого он не в лагере? Ты как тут оказался, слышишь, ты? – соизволил он обратиться к сторку.

– По своей доброй воле и обоюдному желанию сторон, – огрызнулся сторк и снова отпил из бокала.

Ставрос молниеносным движением поднес к его лицу крепкий, с космическим загаром кулак – остановил в каком-то сантиметре.

– Видишь? Тресну – ты в коридор на жопе выедешь. И все барахло по дороге растеряешь.

– А оно не мое, – криво улыбнулся сторк. – Моего тут только я и остался, да и то кусочком.

Мальчишки переглянулись. Антон спросил негромко:

– Да откуда ты, тебя же добром спрашивают?

– С корвета «Стрела», – ответил тот. – За покупками послали.

Мальчишки снова переглянулись. Ставрос уже спокойней спросил:

– У тебя что, родители за нас, что ли? Беженцы? Так бы и сказал…

Глаза сторка полыхнули:

– Мои родители – не предатели, и сапоги вам целовать… – он вдруг осекся и даже как-то сжался. Но продолжал: – Мои родители мертвы. И две младшие сестры. Их всех убили на Арк-Торе ваши десантники.

Две младшие сестры, подумал Антон. И потупился. Но Ставрос презрительно сказал:

– Врешь ты что-то. Наши десантники в детей никогда не стали бы стрелять.

– Их убили случайно, – сторк отвел глаза, вздохнул. – Отец, мать и я… мы стреляли из дома. Ваши думали, что там военные, и ударили из какой-то большой пушки.

– Ну и сами виноваты, – отрезал Ставрос.

Антон поморщился:

– Ставр, погоди ты… Ну, виноваты, конечно. Но все равно же… – и повернулся к сторку. – Тебя что, наши подобрали?

– Капитан корвета Ярошевский Иван Иванович… меня и младшего брата… – сторк вдруг поставил бокал и, вскочив, повернулся к мальчишкам спиной. Рывком задрал куртку.

Никто не обратил на это внимания – молодой офицер опять что-то пел, вокруг него стояли буквально стеной. А Антон откинулся на стуле. Спина сторка была украшена синими, лиловыми, алыми рубцами – следами зверских постоянных побоев в течение уже долгого времени.

– Это – от него, – тихо сказал сторк, садясь и опуская куртку. – В подарок.

Юнги молчали. Сторк болтал в стакане минералку, потом залпом допил ее, отвернулся куда-то к стене. Антону очень хотелось, чтобы он встал сейчас и ушел. Просто и поскорее. И можно было о нем забыть и пойти дальше гулять. Они заслужили. А сторк – просто сын врагов. Но сторк не уходил, и мальчишка задал вопрос – почти выкрикнул:

– Да почему ты не сбежишь?!

– Да я же не один, сказал ведь… Мы с младшим братишкой. Он нас отдельно держит. Меня просто в каюте, а брата в спальне, в клетке, – лицо сторка передернулось. – Я сперва сразу сказал, что он меня убить может, и все, и ничего я не буду делать. А он тогда… он тогда… он тогда… – сторк скривился, поглотал, переждал боль. – Он младшего подтащил к себе, на колено положил и стал гнуть через него… Говорит: «Вот сейчас я ему позвоночник сломаю, гаденышу, и тогда ты что скажешь?» А он же маленький. Он не понимает еще. Он закричал. Заплакал. И я сразу сломался… В ноги упал… – сторк как будто сам себя резал – медленно и даже с каким-то удовольствием. – И сапоги ему… – выговорить он не смог. – А этот… еще сказал, чтобы я не вздумал с собой что сделать – я-то тогда отмучаюсь, а вот мой брат сполна заплатит… Я раньше читал сэокг… ну, песни про героев, про воинов… Они даже если на их глазах близких убивали, от своего не отступались. Оказывается, по-другому тоже бывает…

– А команда?! Команда что?! – допытывался Антон.

Ставрос молчал, только хмурился все сильней…

– А команда и не знает ничего. Наоборот, хвалят капитана – мол, чужих вражат подобрал и жалеет, при себе держит, вот так… К нему же без вызова никто прийти не может, никто и не видит ничего и не знает. А я вечером лежу и думаю: хоть бы мы оба не проснулись утром. Просто не проснулись, и все. А предки не слышат, далеко, наверное… Или не хотят трусу помогать…

– Какой же ты трус? – хмуро сказал Ставрос.

Сторк медленно повел углом губ:

– Трус… Я знаю. Ладно, брат, ради него… Но я и сам… Кидаюсь сразу выполнять, только чтобы не бил лишний раз. А он все равно бьет. Когда не в спальне, а в каюте и дверь закрыта, брат не слышит, тогда я кричу. Кричишь – не так больно… Еду – миску в угол ставит, на пол. У нас так рабам есть не давали… Или сапоги… в зубах заставляет приносить. А еще… на нитку кусок колбасы привяжет, и я за ним бегаю. Говорит, как кот. А кто такой кот, я не видел ни разу. Животное, да?

– Дома у нас такие живут, – сказал Антон. – Как ваши накъятт, только меньше намного и бескрылые.

– Ну, я так и думал. Еще «спортом занимается» со мной. На беговой дорожке, ерунда такая, тренажер называется. Руки к рукояткам пристегнет и бежать заставляет. Пока падать не начну. А падаю – он через рукоятки током, чтобы вставал. У меня от тока уже рефлекс выработался – ударит, и у меня моча течет. Сама. Когда подошвы в кровь сотру, тогда он отпускает… Или вместо груши для бокса – так? – вешает за руки… – сторк опустил глаза в стол. – Мне уже и не стыдно. Ни гордости не осталось, ни стыда, ничего… Я раньше мечтал на войне героем стать, героем Сторкада. А сейчас только думаю – уснуть бы и навсегда. Только чтобы с братом… Правда, предки нас не узнают. И мы провалимся в ледяное озеро, где туман кружит всех, кто умер, как трус, а в воде – битый лед. Ну и пусть уж. Я младшего на руках понесу. Говорят, там все-таки можно выбраться на берега… Только вот отца я не увижу уже никогда – он умер, как воин, ушел в Палаты Мужей, а я умру в рабстве… – Сторк выпрямился отчаянно, его глаза сверкнули, он шепотом вскрикнул: – Я – в рабстве! Даг Ульво кен ло Ульво ап мит… – его голос сорвался и упал, он опять сгорбился. – А утром все равно просыпаюсь – и все заново…

Мальчишки притихли, слушая сторка. Ставрос, воспитанный в традициях Флота и не знавший другой жизни, в общем-то, был просто возмущен и разгневан тем, что офицер-землянин позволяет себе издевательства над пленным. Он бы даже воспринял это, как вражеский поклеп, если бы не наглядные доказательства и чисто подростковое интуитивное ощущение, что ему не врут. И теперь грек разгневанно посапывал, исподлобья глядя на сторка и соображая, что надо делать с таким позорищем, – ни в уставе, ни в предыдущей небогатой жизни ничего не подсказывало парню, как тут поступить. Он, кстати, хотел было сказать, что теперь сторк почувствовал, как это – быть рабом, и поделом… но не сказал. Какое это имело отношение к происходящему? Сторки были рабовладельцы, и этим все сказано. А капитан земного корвета рабовладельцем не был, и это – другое дело, другой разговор, другой спрос…

Антон, более тонкая натура, просто пришел в ужас. То, что его родной поселок уничтожили именно сторки, кошмар медленного умирания в развалинах – он ничего этого не забыл. Но именно потому, что он умел сочувствовать, собственные страдания как-то наложились на сторка и слились именно с ним, лишившимся родных, живущим безо всякой надежды, в постоянном страхе, да еще и среди врагов! Если Ставрос все-таки не мог представить себе по отношению к землянам слово «враги», то Антон понимал, что для сторка-то это именно так и есть! Враги кругом, и мундиры вражеские, и язык врагов, и лица, и даже воздух, которым дышишь, и все, что для него, Антона, – родное, свое, близкое! – для сторка враждебно и страшно… Подавшись вперед и притиснув кулак к кулаку, Логинов слушал сторка, неподвижно, широко раскрыв глаза.

А сторку, измученному, оскорбленному до глубины души, отвратительному самому себе, как видно, было уже все равно, кто перед ним и с кем он говорит – лишь бы выговориться и больше не держать это в себе. Ровесникам рассказывать такое было все-таки проще, чем взрослым, перед взрослыми землянами он бы ни за что не унизился так, это был бы уже край, бездна… Когда же он выговорился и посмотрел на молчащих мальчишек-землян, то только усмехнулся – горько, криво. Конечно, они радуются унижению – да еще какому унижению! – врага… Что ж. Все правильно…