Кощеевич и война - Алан Григорьев

— Знаю, ты не возьмёшь.

«Отчего же? Возьму. Но они не повлияют на мои суждения».

Яромир улыбнулся:

— Значит, заодно и поужинаем. А я пока подумаю, с чего начать.

Когда они утолили голод, Вьюжка не пошёл валяться на своей лежанке, как обычно делал после еды, а остался возле стола. Он редко говорил вслух, но сегодня решил сделать исключение.

— Я тебя внимательно слушаю, Яр.

А Яромир так и не придумал хорошего начала для своей речи. Он уронил голову на руки и взъерошил волосы — вдруг поможет? Нет? Значит, нужно просто говорить, что думаешь, а там как пойдёт.

— Ты знаешь, я ненавижу ложь. И всегда утверждал, что дивьи люди не лгут. Этому меня учил отец, и я верил, что это действительно так. Но недавние события показали, что это тоже была ложь. И теперь я не знаю, кому вообще можно верить.

— Себе. Разве этого мало?

— Может, и немало. Но недостаточно. Я никогда не сомневался, что должен служить царю. Мать и отец служили, я продолжал их дело. А потом оказалось, что Ратибор хуже навьих упырей. Мы только чудом остались живы, а теперь Радосвет не хочет, чтобы люди узнали правду. Дескать, это их разочарует. И я могу его понять: разочарование лишает воли и сил, которые так нужны для победы. А скрывать что-то — ещё не значит лгать. Так ведь?

— Значит, поэтому ты стал таким скрытным? — Симаргл очень по-человечески вздохнул.

— Порой мне кажется, что лучше просто молчать и делать своё дело. От разговоров вечно одни неприятности, — Яромир помассировал виски. Ему сложно было подбирать слова. Наверное, накопилось слишком много невысказанного, и в голове всё перемешалось.

— Симарглы тоже редко говорят. Мы предпочитаем не болтать, а делать. Я уже говорил, что ты похож на нас? — Вьюжка положил ему лапу на плечо. — Немногие поймут, что тебя гнетёт, но я — понимаю. То, что ты называешь человечностью, я бы назвал собачностью. Есть такое слово? Честь. Доблесть. Совесть. Верность друзьям и безжалостность к врагу. Пусть другие делают что хотят. А ты будь собой. И не сомневайся. Я же в тебе не сомневаюсь!

Яромир горько усмехнулся:

— Не ты ли сегодня меня осуждал?

— Одно другому не мешает. Если я возьму без спроса твоё мясо со стола, потому что буду голоден, ты тоже меня осудишь. Но станешь ли сомневаться в моей надёжности?

— Нет.

— Вот видишь! Потому что мы с тобой из тех, кто играет по правилам. Но и мы совершаем ошибки. Сильные признают это. У слабых всегда виноваты другие. Это в конечном итоге и толкает людей на путь лжи. Стоит начать врать себе, продолжишь врать и окружающим.

— Эх, жаль, что правда часто ранит… — поёжился Яромир. — Прежде мне казалось, что говорить правду легко, но оказалось, что это восе не так.

— В конечном итоге ложь ранит сильнее правды. И ты сейчас ранен ложью, оттого и растерян. Но это пройдёт. — Вьюжка лизнул его в щёку.

— Все раны, которые нас не убили, со временем затягиваются. А шрамы только украшают воина. Ты это хотел сказать? — Яромир глянул симарглу в глаза. Отвести взгляд больше не хотелось.

— Они ещё служат напоминанием: не наступать второй раз в ту же ловчую яму. — Вьюжка завилял хвостом.

Возникший между друзьями холодок исчез бесследно.

— Я извинюсь перед Огнеславой, — решил Яромир. — Скажу, что мне пока сложно избавиться от предубеждений, но я пытаюсь. Может, она снова меня прогонит, но лучше уж добрая ссора, чем все эти недомолвки.

Симаргл кивнул, соглашаясь, и Яромир ещё больше воодушевился:

— Прям завтра с утра и пойду. Чего тянуть? Сходил бы сегодня, да уже поздно. Вон какая темень снаружи.

Но, увы, его планам не суждено было сбыться. Незадолго до рассвета воевода Веледар приказал выступать. Разведчики обнаружили большой навий отряд всего в полутора десятках миль к северу от лагеря. Похоже, враг решил обойти вокруг Безымянного озера, чтобы застать дивьих врасплох, зайдя с тыла. Волчат ждало боевое крещение. Были ли они готовы? Яромир тщетно искал страх в глазах своих подопечных. Только волнение, азарт и предвкушение славной битвы — чувства, достойные воинов.

Но на всякий случай он предупредил:

— Будете зря рисковать — уши надеру! Ясно вам?

Нестройный хор голосов ответил:

— Так точно!

Больше всех драли глотки, конечно, Беляй с Бажаном, да ещё их закадычная подружка Медуница, которую Яромир нет-нет да и называл Душицей, забывшись.

— Не орите так. Вас, небось, в самой Нави слышно.

— Вот и пущай нас боятся, — фыркнула Медуница.

Яромир сделал вид, что не расслышал. Тем более что неподалёку назревала более серьёзная перепалка.

Радмила была в бешенстве: Веледар велел её отряду оставаться в лагере. Она не стеснялась в выражениях:

— Совсем очумел, что ли? Я тебе кто? Может, мне ещё и кашку сварить, пока все воевать будут?!

— Остынь, Северница, — поморщился Веледар. — Приказы воеводы не обсуждаются. Ослушаешься — пеняй на себя!

Даже в предрассветных сумерках было видно, как Радмила зарделась от гнева.

— Ты угрожаешь? Мне?!

— Остаться должен тот, на кого можно положиться. — Яснозор поспешил вмешаться в спор: он всегда старался сглаживать углы. — Передвижение навьих может оказаться уловкой или того хуже — западнёй. Особенно если они думают, что царь с нами. Но, если он вернётся до срока, лагерь должен быть хорошо защищён.

— Хватит! — оборвал его Веледар. — Воин, которому нужно разъяснять приказы, — плохой воин.

Если бы Радмила умела поджигать взглядом, на воеводе точно загорелась бы шапка. Возможно, вместе с волосами и пышными усами.

— Позже поговорим! — рыкнула она, развернулась и пошла в шатёр.

Яромир впервые видел, чтобы