Мой портфель - Михаил Жванецкий

А что касается растений, то у нас люди живут по их законам: вырос, пошумел, скосили.

То, что умные сегодня не нужны нам, это факт. Хуже, если мы им не понадобимся.

Сколько мы тогда сумеем одалживать? Сколько пользоваться тем, что ими создано?!

Молодые, агрессивные, с проблеском и спецсигналом для прохода толпы насквозь, задохнутся среди себе подобных.

Не будем позориться, оценим сегодняшнее телевизионное быдло и газетную бурду и кроме стариков, которым уже никто не поможет, кроме их детей, вспомним и еще об одних, нуждающихся в сострадании и государственной поддержке.

В конце концов это меньшинство и образовывает большинство и заслуживает того, чтобы знать, кто чего хочет от этой страны. Погоня только за голосами или за головами тоже?!

Целую и жму. Ваш Жванецкий.

Не смог предотвратить – возглавь!

Обиженные Родиной

Мы думали, что это игра. Это и есть игра, если б не было сборных стран. Это разновидность войны. Если бы это была игра, на ней бы не присутствовал президент и не падала экономика проигравших. И зарплата игроков здесь не при чем, поэтому наши и проиграли.

Есть два братских народа – русские и евреи, объединенные одним горем: у них футбол не идет. Причем, как показала практика, сколько ни плати – не идет.

Вот чувствуется, что экономика, спорт, наука, искусство поднимаются вместе. И не нужно на них кричать. Они тоже хотят, чтобы Родина их любила. Не только они Родину, но и Родина их. А что же вы хотите? Чтобы он сражался до последнего, а вернувшись на Родину, был ограблен и избит? Вы хотите, чтобы он за эту Родину костьми лег?

Нет! Пока так не будет. Кто для него Родина? Вот этот милиционер на нищенской зарплате, с огромным милицейским животом? Или вот этот департамент в золотых очках на раздаче пособий? Или вот этот бандит, который ждет тебя всюду, если ты что-то своими руками, ногами, головой заработал?

Он ждет тебя, чтобы отнять – и все время быть вместе. Быть всегда вместе с тобой. Ты ион – обнявшись. Он – крыша, он – пиявка, он – капельница. Он нуждается в твоей свежей крови. Кто из них ворует, кто их ищет – не узнаешь никогда. Они все и всегда на свободе и на углу. Так кто же Родина?

Олигарх, переходящий из тени в тень? Что он тебе дает? Защиту, лечение, воспитание? Заборы и собаки! Он не высовывает носа. Он тоже боится Родины. Он сам одет в мишень из сурового полотна.

Кто же остался? Кто же Родина? Солдаты, бегущие в партизаны? Армия – эта последняя Советская власть, без элиты, без интеллекта, с лицом цвета лампасов, где вечные 40 градусов в тени козырька?

Они не Родина.

Остались лица разных национальностей, сидящие на рельсах, бродящие в коридорах больниц, торгующие на базарах и площадях. Остались переставшие стесняться женщины. И начинающие стесняться мужчины. И наши странные вопрошающие лица на экране. Вот такая Родина ждет своих сыновей. Возвращайтесь! И они обиделись на Родину правильно.

И Родина на них обиделась – правильно.

И не похоже, чтобы вдруг, если вы ему добавите 100 тысяч, он дал высокую начальную скорость и глубокое стратегическое мышление.

Вы чувствуете, что нет. И он чувствует, что нет. Хотя истерики добавить может.

Мы отняли у него праздник возвращения домой. Футбол – это больше чем игра. Футбол – это там и тут. И страна с футболом, экономикой и культурой поднимется вместе.

И это будет, потому что это стало необходимым. Как бензин, который будет всегда, потому что он необходим.

А футбол все-таки сплачивает. Это еще не дружба, но уже сплочение. Люди обиделись за Родину и унижение уже переживают.

Теперь все ждут – и публика, и игроки, – когда Родина на них посмотрит и приспособит. И научит чему-то полезному для себя, а значит, для всех.

И когда милиция перестанет работать с бандитами, а будет их ловить, и когда суды перестанут быть предсказуемыми и продажными, и врачи будут вылечивать, а учителя хорошо одеваться, тогда и футбол заиграет в полную силу, потому что будет куда возвращаться после игры.

По спирали вниз

Наконец-то! Все вздохнули с облегчением.

Пройдя путь эволюционного развития по спирали вниз, мы вернулись туда, откуда вышли. Правда, уже без денег, без лучших мозгов и мускулов. Как проигравший в казино возвращается домой.

Мы вернулись, мама! Домой! Домой!

Ну, слава богу, дети! С Новым счастьем!

Я и так никогда не терял оптимизма, а последние события меня просто окрылили. Я же говорил: или я буду жить хорошо, или мои произведения станут бессмертными.

И жизнь опять повернулась в сторону произведений.

А они мне кричали:

– Все, у вас кризис, вы в метро три года не были! О чем вы писать теперь будете? Все теперь об этом. Теперь вообще права человека, теперь свобода личности выше государств. А вы зажрались, вы три года в метро не были.

Критика сверкала: вечно пьяный, жрущий, толстомордый, все время с бокалом… А я всегда с бокалом, потому что понимал – ненадолго.

Все по словам. А я по лицам. Я слов не знаю, я лица понимаю.

Подошел ко мне авторемонтник и говорит:

– Я вам радиатор заменил.

А я на лицо его глянул.

– Нет, – говорю, – не заменил.

– То есть, – говорит, – запаял.

– Нет, – говорю, – не запаял.

– Сейчас посмотрю. – И пошел смотреть. Когда все стали кричать «свобода!», и я вместе со всеми пошел смотреть по лицам.

Нормально всё. Наши люди. Они на свободу не потянут. Они нарушать любят. Ты ему запрети, чтоб он нарушал. Это он понимает.

– Это кто сделал?

– Где?

– Вот.

– Что сделал?

– Что сделал, я вижу. А кто это сделал?

– А что, здесь запрещено?

– Запрещено.

– Не я.

Наша свобода – это то, что мы делаем, когда никто не видит. Стены лифтов, туалеты вокзалов, капоты чужих машин. Это и есть наша свобода. Нам руки впереди мешают. Руки сзади – другое дело. И команды не спереди, а сзади. То есть не зовут, а посылают. Это совсем другое дело. Можно глаза закрыть и подчиниться: «Левое плечо вперед! Марш! Стоп! Отдыхать! Подъем! Становись!…»

Так что народ сейчас правильно требует порядка. Это у нас в крови – обязательность, пунктуальность и эта… честность, эта… порядочность и чистота.

Мы жили среди порядка все 70 лет и не можем отвыкнуть.

В общем, наша свобода – бардак. Наша мечта – порядок в бардаке.

Разница небольшая, но некоторые ее чувствуют.

Они нам и сообщают: вот сейчас демократия, а вот сейчас диктатура.

То, что при демократии печатается, при диктатуре говорится.

При диктатуре все боятся вопроса, при демократии – ответа.

При диктатуре больше балета и анекдотов, при демократии – поездок и ограблений.

Крупного животного страха – одинаково.

При диктатуре могут прибить сверху, при демократии – снизу.

При полном порядке – со всех сторон.

Сказать, что милиция при диктатуре защищает, будет некоторым преувеличением. Она нас охраняет. Особенно в местах заключения. Это было и есть. А на улице, в воздушной и водной среде – это дело самих покойников, поэтому количество погибших в войнах у нас равно количеству погибших в мирное время.

В общем, наша свобода хотя и отличается от диктатуры, но не так резко, чтоб в этом мог разобраться необразованный человек, допустим, прокурор.

Многих волнует судьба сатирика, который процветает в оранжерейных условиях диктатуры пролетариата и гибнет в невыносимых условиях расцвета свободы. Но это все якобы. Просто в тепличных условиях подполья он ярче виден и четче слышен. И у него самого ясные ориентиры.

Он сидит на цепи и лает на проходящий поезд, то есть предмет, лай, цепь и коэффициент полезного действия ясны каждому.

В условия свободы сатирик без цепи, хотя в ошейнике. Где он в данный момент – неизвестно. Его лай слышен то в войсках, то под забором самого Кремля, а чаще он сосредоточенно ищет блох с огромной тоской по ужину.

И дурак понимает, что в сидении на цепи больше духовности и проникновения в свой внутренний мир. Ибо бег за цепь можно проделать только в своем воображении, что всегда интересно читателям.

Конечно, писателю не мешало бы отсидеть в тюрьме для высокого качества литературы, покидающей его организм. Но, честно говоря, не хочется. И так идешь на многое: путаница с семьями, свидания с детьми… Так что тюрьма – это будет чересчур.

Но что сегодня радует – предчувствие нового подполья. Кончились волнения, беготня, митинги, выборы, дебаты, снова на кухне, снова намеки, снова главное управление культуры и повышенные обязательства. Снова тебе кричат: «Вы своими произведениями унижаете совьетского человьека», а ты кричишь: «А вы своей „Газелью“ его просто калечите». Красота!…

Но тот, кто нас снова загоняет в подполье, не подозревает, с какими профессионалами имеет дело. Сказанное оттуда, по всем законам акустики, в десять раз сильнее и громче и, главное, запоминается наизусть.