Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5 (СИ) - Радов Константин М.

Баталия шла тяжело. Турки держались и не сдавали позиций, временами переходя в атаку. Фортуна склонялась то на одну, то на другую сторону, по мере вступления в бой дополнительных сил. Ни хаоса, ни медлительности у противника в сем не наблюдалось. Похоже, Али-паша все же обучил своих подначальных четкому и быстрому маневру — когда только успел, лекаришка?! У нас дивизия Апраксина изрядно припоздала против расчетного срока, так что преимущества в скорости маршей, пожалуй, не было вовсе. Егерские роты сам же раскидал для защиты и прикрытия переправ. Собрать их в один момент возможности не обреталось. И все же, еще один верный козырь в запасе наличествовал.

Левашова я заранее предупредил, чтобы в борьбе с вражеской конницей не увлекался сверх меры. Буде получится отогнать ее и рассеять — сразу же перенацелить пушки на турецкую пехоту. Теперь, пользуясь мобильной артиллерией скорее как пугалом, нежели как действительным оружием: стоило оную снять с передков, испробовавших картечи спахиев будто ветром сдувало, — наш главный кавалерийский начальник очистил место для батареи. Но почему-то медлил ее развернуть.

— Измайлов!

Адъютант выпрямился в седле:

— Слушаю, Ваше Высокопревосходительство!

— Скачи к Василию Яковлевичу. Пусть он, как было условлено, артиллерию ставит янычарам во фланг. Всю и немедля, без малейшей задержки!

Офицер помчался… Только я уже видел, что зря. Не успел он проскакать и половины пути, а упряжки уже двинулись. Да еще как двинулись! Галопом! Пушки — галопом! Полсотни легких орудий, одно за одним, подлетали на картечный выстрел и, крутанувшись на месте, изрыгали смертоносный чугун. Закопченные канониры метались, словно черти в аду; пороховой дым не успевал рассеяться, били вслепую… Наплевать! С такой дистанции промахов не бывает! Наша пехота на левом фланге подалась назад, чтобы не попасть под свою же картечь. Турки… Турки, похоже, растерялись. Кто-то рванулся вперед, вообразив, что это их пушки и что неверные, наконец, отступают; этих очень быстро разубедили. Кто-то пал на месте, так и не успев ничего понять. Большинство же предпочло бежать от обстрела, слишком смертоносного, чтобы даже самое бесстрашное войско могло его хоть короткое время выносить.

Как только турецкий фланг потерял прочность, я велел дать сигнал о прекращении огня. Однако вошедшие в раж канониры его не видели и долго еще продолжали палить. Наконец, их утихомирили. Пехота пошла вперед. Пошла, загибая линию «глаголем», или, как говорят французы, «en potence». Единожды сбитый с позиции неприятель нигде не мог уставиться и упереться; ретирадное движение передалось всей его линии. Идущие на сикурс подкрепления опрокидывались и сметались своими же. Отступление грозило перейти в бегство.

И все же, Али-паше достало предусмотрительности сохранить на сей случай достаточные резервы. А может, само так получилось. Его верные бошняки, коим я щедро пустил кровь при первой встрече с ними, чуть было не отказались идти в бой. По рассказам пленных, паша их еле уговорил — и то с кондициею, что на сей раз употребит в тылу, для охраны бродов на Рымне. Вот этот заслон и позволил туркам отступить в относительном порядке раньше, чем Левашов до них добрался. Али отошел до самой Яломицы, где у него был подготовленный к обороне полевой лагерь. Атаковать оный с ходу не представлялось возможным, по причине крайней усталости войск и значительного их расстройства. Виктория оказалась очень трудной.

Зато отрезанным в Молдавии неприятельским отрядам близкое будущее не сулило ничего, кроме всеконечной погибели. Пришло время расчета. Сулейман-паша, запертый в карпатской долине, решился на последнюю отчаянную попытку: от сдачи на дискрецию отказался и почел за лучшее пробиваться к своим через владения королевы венгерской. Какая-то часть его корпуса действительно вышла, но, скорее, меньшая. Остальные воины и почти все беглецы, следовавшие в обозе, рассеялись в трансильванских горах, где погибли от болезней и голода или были истреблены местными жителями. Гарнизоны днестровских крепостей, очутившиеся в глубоком тылу нашем без надежды на сикурс, напротив, пошли на соглашение и были отпущены, усилив собой главную турецкую армию. Генерал Михаил Иванович Леонтьев, заключивший сии капитуляции, стяжал не вполне заслуженную славу.

Я не горевал о похищении плодов моей победы. Умные люди поймут, где чья заслуга, похвалы же глупцов ничего не стоят. Имелись более вещественные приобретения. Еще при начале сих событий в европейских газетах появились известия, будто бы армия российской императрицы окружена османами на молдавско-валашском рубеже (Боже упаси, ни малейшей лжи: вражеские корпуса и в самом деле находились по разные от меня стороны). Когда бумаги русского военного займа, под влиянием панических слухов, упали в цене — мои агенты задешево их скупили. И снова продали, по получении верных известий об исходе Фокшанской баталии. Безо всяких кораблей, безо всяких рискованных путешествий — а полмиллиона приплыло! Причем, спекуляция эта не осталась единственной. Просто так сложилось, что она стала известна публике, вследствие болтливости одного из доверенных лиц.

Еще более ценным для меня даром сделалась опала Али-паши. Султан Махмуд не простил «сыну лекаря» неудачи. Живота, правда, не лишил, а отправил в ссылку на Родос. Его место занял возросший в недрах янычарского сословия Тирьяки Хаджи Мехмед-паша, известный выдающеюся даже среди янычар жестокостью и проистекающим из нее талантом понуждать подчиненных к трудам. Еще он славился нездоровым пристрастием к опиуму. Ожидали, что сей великий муж окажет достойный отпор неверным. Видимо, султан полагал, что надобна твердая рука, которая укрепит пошатнувшееся османское войско. Что же до головы — так это предмет второстепенный.

Надежды на нового сераскира недолго тешили публику. Пришли вести с востока — и вся держава османская содрогнулась от ужаса. Под Карсом и Мосулом Надир-шах и сын его Насралла-мирза почти одновременно одержали сокрушительные победы над двумя турецкими армиями. Русские и персияне подступали с разных сторон; шах опять хвастал, что скоро встретится с Шайтан-пашою на Босфоре. Остановить Надира было некому: левенды-наемники, составлявшие основу турецких сил в Азии, частью разбежались, частью находились в состоянии открытого бунта. Денег нет, воинов — тоже. Что с врагами надо мириться — хотя бы, для начала, с кем-то одним, — говорили уже на улицах Константинополя.

Надворный советник Вешняков, резидент наш при султанском дворе, некстати умер за пару недель до этих событий. Турки в сем нисколько не виноваты: Алексей Андреевич долго и неизлечимо болел. Печать близкой смерти столь явно его отметила, что даже нехристи пожалели вражеского посла и не заточили, как у них принято, в Семибашенный замок. Румянцев-старший, тоже наделенный дипломатическим характером, сидел в Киеве, мучимый грудною жабой. По всему выходило, что посольские дела выпадают исключительно на мою долю. Ну, вот и хорошо. Так хорошо, что даже не верится: сначала провести войну полностью по своему плану, потом по собственному же разумению заключить мир — заветная мечта любого военачальника. Да только не бывает сего: диавол непременно сунет в колесо Фортуны свой хвост и все испортит! Или нет? Попробовать, во всяком случае, стоит.

Под претекстом переговоров о размене пленных, отправил фон Реймерса в Силистрию. Сераскир принял лифляндца нелюбезно и даже с надменностью: будто не османская армия претерпела конфузию и нуждалась в унятии оружия для восстановления сил. Отход за Дунай, как предварительное условие перемирия, отверг с порога. Вкупе со сведениями из Города, сие пробуждало подозрения о склонности Порты учинить армистицию с Надиром, дабы с удвоенной силой обрушиться на русских. Французский посол при дворе Махмуда, граф де Кастеллан, старался о том по мере возможности, желая не допустить вмешательства нашего в европейские дела на стороне королевы венгерской. Продажные сановники турецкие, жадные до рассыпаемых им денег, с легкостью позабыли несчастья своего отечества, проистекшие из такого же точно втягивания оного в польскую войну двенадцать лет назад, и дружно призывали к борьбе с неверными до полной победы.