Две жены для Святослава - Елизавета Дворецкая

Большая княжеская дружина – восемь сотен человек. Половину Святослав оставил матери для безопасности Киева, а половину вел с собой. Шли в набойных лодьях – менее тех, что выходят в Греческое море, но вмещавших по два десятка человек с поклажей, с мачтой, способных по ветру идти под парусом. В жаркий летний день отроки гребли в одних рубахах, но на днище были сложены копья, сулицы, мечи в ножнах и топоры в чехлах, под скамьями теснились мешки из дерюги, скрывавшие кольчуги и шлемы, вдоль бортов висели круглые щиты.

Ведома стояла возле Прибыславы и покусывала губы, не зная, плакать или смеяться. Восемь лет! Восемь лет, матушка родная, они с Прияной мысленно простояли на этом самом месте, глядя на эту самую реку и ожидая этих вот лодий. Летом над синей водой, зимой над накатанными во льду колеями – они ждали, что приедет князь Святослав и вновь увидит свою невесту. И вот он летит, сокол рода русского. Никаких сомнений. Гонец ясно сказал: «Идет князь Святослав и новый посадник с ним».

Но невесты здесь уже нет. Судьба над ними потешается? Или это и есть то, что называется «не судьба»?

С первых трех лодий какие-то веселые отроки только помахали смолянам и погребли дальше – к Смолянску. Воевода Асмунд повел дружину в город, который и выстроили как ее становище. Следующие три завернули в озерцо у подножия холма: стараниями еще Сверкера его когда-то превратили в гавань, удобную для причаливания и выгрузки товара. Над первой лодьей вился на корме, высоко поднятый на древке, красный княжеский стяг с падающим на добычу белым соколом.

Увидев этот стяг, Станибор первым пошел по дороге вниз, к причалу. Яркая толпа покатилась за ним. Простые жители и торговые гости толпились по обеим сторонам, лезли на тыны, деревья и кровли, лишь бы увидеть наконец молодого киевского князя. Им везло: если его тут уже шесть лет не было, значит, все шло хорошо.

Остальные лодьи мимо них следовали вверх по реке дальше, с трех причаливших люди уже сходили на берег. Народ кричал и махал, отвечая отрокам на лодьях, по обеим сторонам реки висел шум оживления.

От череды проходящих лодий отделились еще две и тоже свернули в озерцо. Выйдя на причал, Станибор быстрым взглядом пробежал по лицам, пытаясь найти Святослава, но никого похожего не приметил. Однако знакомое лицо ему попалось.

– Божаня! – невольно воскликнул он, а тут и Прибыслава охнула рядом с ним – увидела своего родного брата, Боживека Остроглядовича.

– Будь жив, Станиборе! – Боживек, такой же кудрявый, как отец его в молодости, весело поклонился князю, подмигнул сестре, потом повернулся: – Что, не признали? Вот князь наш, Святослав Ингоревич!

– Святослав… – Станибор шагнул вперед и хотел поздороваться, но тут Боживек взял его за руку и силой развернул в другую сторону.

Станибор опешил. За Боживеком шли три-четыре отрока, одинаково одетые в простые рубахи небеленого льна, взмокшие от пота и грязноватые после перехода. Лицо одного сразу бросилось в глаза, воскрешая в памяти Ингвара: те же грубоватые черты, небольшие серые глаза, даже линия рыжевато-русых волос над широким лбом такая же. Только выражение другое – веселое и дружелюбное. Однако вместо того чтобы протянуть Святославу руку, отрок шагнул назад, будто прячась за плечо товарища.

К этому-то товарищу Боживек и подтолкнул смолянского князя. И тот вновь запнулся: светловолосый парень довольно сильно походил на княгиню Эльгу, а выражение лица – решительное и уверенное – наводило на мысль, что князь тут именно он!

Святослав мог бы, само собой, с утра вымыться и одеться в греческое, а потом сидеть на корме, красуясь под своим стягом, в красном плаще с золотой застежкой на плече, и прибыть в стольный город земли Смолянской во всем блеске княжеской славы. Ему это просто не пришло в голову.

– Святослав… – Прибыслава поклонилась светловолосому. – Будь цел!

– Прибыня! – Святослав снисходительно обнял родственницу: пока она не вышла замуж, они часто виделись в Киеве, и хотя тогда он был ребенком, все же хорошо помнил ее в лицо. Только казалось странным, что теперь она сделалась ниже его ростом. Потом подал руку Станибору: – Будьте живы! Мы сейчас так, завернули поклониться, узнать, все ли у вас хорошо. В Смолянск поедем, а как с делами управимся, и с вами еще попируем.

Прибыслава взяла у отрока рог с медом и подала гостю: хоть и «завернули», а обычай требует. Святослав, с детства привыкший, что почти в любом месте, куда ступит нога, ему тут же суют в руки приветственный рог, взял его, отпил, передал Станибору.

– Вот брат мой, Улеб Мистинович! – Он хлопнул по плечу того парня, которого Станибор чуть не принял за князя, и подтолкнул вперед. – А вот посадник ваш новый – Вестим Дивиславич! – Вторую руку он положил на плечо молодого мужчины с пушистой рыжеватой бородкой и в греческой парчовой шапочке. – Так что, все у вас хорошо? Ну, кроме Хакона?

Станибор переглянулся с женой. Начинать рассказывать о своих делах прямо сейчас казалось неуместным.

– Ну и ладно, – кивнул Святослав. Он так и стоял, обеими руками опираясь на брата и нового посадника, будто чудище трехголовое. – Ждите денька через два. Я гонца пришлю. Разговор у меня к вам будет…

– Милости просим, – пробормотала Прибыслава, ошарашенная такой стремительностью.

Да, это уже совсем не тот мальчик, проезжавший здесь шесть лет назад, когда ей приходилось наклоняться, чтобы его поцеловать. В его речах и повадке не было угрозы, и все же само его присутствие подавляло и внушало растерянность даже знатным людям, привыкшим к уважению. «Он ниже меня ростом, а смотрит будто поверх моей головы сразу на Оку!» – потом сказал жене Станибор.

Все время этой краткой беседы Улеб скользил взглядом по толпе позади князя, но не нашел там ни одной девицы, которая могла бы оказаться младшей дочерью покойного Свирьки. А он ведь ее помнил: рослую девочку с длинной светлой косой, что много лет назад однажды поднесла серебряную чашу одетому в вывернутую рубаху – в знак свежей печали – Святославу. На него, Улеба, она тогда даже не взглянула, и он, сидя рядом с братом, успел хорошо ее рассмотреть. Помнил белый кафтанчик с длинным рядом блестящих бронзовых пуговок, красную ленточку, пересекавшую белый лоб, два серебряных колечка у висков. Конечно, она давно выросла из того кафтанчика… Но он бы и в другом ее узнал!

И в общем-то ее отсутствие на причале ничего не значило. Знатную девушку на выданье не показывают всем подряд.

Святослав с приближенными вернулся на лодьи, отроки взялись за весла и повели суда в Днепр. На выходе из озерной гавани Святослав обернулся и прощально взмахнул рукой.

Акунова вдова ждала гостей в Смолянском городце, перед гридницей. Одетая в белое, с тремя мальчиками, бегавшими вокруг нее, она была словно лебедь с малыми детушками – лебедятушками. Только два огромных серых пса с лохматыми мордами, ростом выше сыновей Соколины, поражали взор и давали понять, что это лебедь не простая.

– Будь цела! – Святослав подошел и поцеловал ее.

За исключением матери, к Соколине он относился теплее, чем к другим женщинам, и уважал куда больше. А все потому, что той жуткой зимой, когда тринадцатилетний князь пошел войной на Деревлянь ради мести за отца, Соколина, едва-едва от свадебного рушника, села в седло и отправилась с войском, сопровождая княгиню Эльгу. Так, у ее стремени, и проделала весь поход по зимним дорогам. Разумеется, к сражениям вдова и молодуха на пару перестрелов не приближались, но все же с тех пор Святослав считал Соколину не просто одной из многочисленных девок и баб, толкущихся возле матери, а почти что боевым товарищем.

– Не грусти! – будто отрока он похлопал ее по спине, лишь несколько умерив силу руки. – Я тебе нового мужа привез. Как, сгодится?

Вестим подошел и вежливо поклонился. Даже улыбнулся: его позабавила эта встреча молодого князя с овдовевшей стрыиней[16]. Женщина в белой горевой сряде окинула его оценивающим взглядом и непонятно усмехнулась. Понравился, нет?

Воеводе Вестиму, иначе Вестимиру Дивиславичу, нескольких лет не хватало до тридцати. Внешностью он напоминал самого старшего из братьев, восемь лет назад погибшего Зоряна: те же немного заостренные черты лица, привычка поднимать «домиком» верхние концы черных бровей над глазами цвета недоспелого ореха. Прямой нос, небольшая пушистая бородка, более темная под пухлой нижней губой и рыжеватая по краям. Какой-то греческий гость подарил ему шапочку красного шелка с золотым шитьем по окантовке, и он надевал ее по торжественным случаям. Вроде нынешнего.

Вестим еще в Киеве немало слышал об этой женщине и перед отъездом имел долгий разговор о ней с воеводой Мистиной, чей старший сын Улеб подошел обнять ее вслед за князем. Вестим знал, что честью занять место смолянского посадника обязан именно Мистине: ловкий умом Эльгин свояк нашел способ устроить одним махом и княжье дело, и свое собственное, дать и князю верного слугу, и своей сестре – нового мужа. Несмотря на троих малых детей, найти мужа Соколине сейчас удалось бы, пожалуй, и легче, чем пока она ходила в девках: тогда от дочери Свенельда и уличанской полонянки родовитые бояре воротили бы носы, зато теперь она входила в круг ближайшей княжеской родни. Брак с ней стал честью, ради которой заспорили бы многие, если бы Мистина не решил сразу сам.