Аниськин и сельские гангстеры - Максим Курочкин

– Ой, как вовремя! – обрадовался Иван Васильевич, – а я как раз трюфельками и лимончиком разжился. Сейчас такого чайку сообразим!

– Некогда, – засопел носом Комаров, – вот сейчас придушу одну вашу сотрудницу, а потом можно будет и чайку.

– Э, нет, – внимательно посмотрел на него Смирнов, – так дело не пойдет. Чует мое сердце, что пойдешь сейчас горячку пороть. Пошли, пошли. Остынешь, расскажешь. А то наломаешь дров – обратно не склеишь.

Костя и сам понимал, что в таком состоянии он действительно вполне реально может задушить Анфису Афанасьевну. Поэтому достаточно легко согласился на уговоры старшего товарища.

«Совсем как Виктор Августинович», – с благодарностью сравнивал он, глядя как тот быстро, но несуетливо заваривает чай, накрывает на стол и расправляется с лимоном.

– А для полного успокоения нервов – вот это. Эх и пользительная же вещь! – щурясь от предвкушения удовольствия достал из заветного шкафчика керамическую бутылку Смирнов. – Чего хихикаешь? Это тебе не самогон и даже не настойка. Рижский бальзам! С советских времен храню! Только в самых торжественных или критических ситуациях пользую!

– Да я не над бальзамом, – признался Костя, – просто меня уже второй раз за день лечат от нервов. Первый раз – салом, а теперь вот бальзамом.

Какое-то блаженное тепло разлилось по всему его телу. Злость на Белокурову тихо и бесследно таяла, уступая чувству глубокой благодарности к этому немолодому простоватому человеку, принявшем в его, Костиной, жизни такое живое участие. Он даже не стал сопротивляться капле бальзама, которую добавил в его чашку Смирнов. Костя, конечно, при исполнении, но разве можно считать спиртным напитком десять грамм бальзама в чашке чая?

– Это просто ужас какой-то, – пожаловался он Ивану Васильевичу, – и что эта матрона себе позволяет!

Смирнов слушал внимательно, время от времени покачивал головой, всплескивал руками и возмущенно покряхтывал.

– Ты погоди к ней сейчас идти, – горячо сказал он, положив руки Косте на колени, – на работе не следует такими делами заниматься, поднимет крик, весь комбинат сбежится. Ты лучше успокойся, хорошенько просчитай линию своего поведения, а уж потом и говори с ней. И лучше дома, когда она расслабится и потеряет бдительность. И ни в коем случае не кричи, не ругайся! Сломи гордость, извинись за обиды, похвали Калерию и других деток. Бабы они на похвалу жадные, а уж если деток похвалить, то любую обиду простят. Это мной лично замечено. Можно даже и не говорить, что ты знаешь, чьих рук анонимка. Приди будто с миром, будто за советом каким. Похвали ум ее и прозорливость. Авось и сгладится конфликт-то.

– А вы хорошо знаете Калерию? – думая о своем, спросил Костя.

– Да кто ж ее не знает? – улыбнулся Иван Васильевич. – А что, неужели в душу-таки запала?

– Нет, просто я думаю, не способна ли она на преступление? Может ли такое быть, чтобы Калерия совместно с мамашей состряпала эту кляузу для того, чтобы избавиться от меня?

– Да что ты, что ты, – замахал руками Смирнов, – да Калерия просто голубь, а не девица! Конечно, все в нашем мире бушующем бывает, но я не верю, не верю. И более того, настоятельно рекомендую тебе не общаться с ней ни под каким предлогом. Вот просто беги от нее, как от чумы какой, и не оглядывайся! Сдается мне, что Анфиса Афанасьевна лютует из-за того, что жениться ты отказался, а общаться продолжаешь. Компрометируешь, так сказать, девицу.

– Я же по делу общаюсь, как со свидетелем, – обиделся Костя на непонимание старшего товарища, – и между нами никогда ничего такого не было.

– Знаю, знаю, но злые языки – страшнее пистолета, как сказал великий русский поэт Лев Николаевич Достоевский. Не надо бы давать повода. Тем более, девушка все равно ничего не знает. Оставь ее в покое, и мамаша от тебя отлипнет.

– Подумаю, – поморщился Комаров.

Ох, как не нравилось ему зависеть от местных традиций и заморочек!

– Вот-вот, подумай, – обрадовался Иван Васильевич, – по…

Договорить ему не дали. В коридоре раздался шум, истошный женский визг, грохот падающих стульев и звон разбитого зеркала. Костя успел вскочить, достать «Макарова» и встать за дверь. Только он предпринял эти меры, как дверь кабинета начальника горохового цеха распахнулась и нечто, грубо топая, ворвалось в кабинет.

– Стоять, руки вверх, – рявкнул Костя, выскакивая из-за двери.

Дверь пребольно ударила его по лбу, в глазах медленно, и верно темнело, но он героическим усилием воли пытался зафиксировать свое сознание. Жаль, что не всегда усилия нашей воли способны сотворить чудо. Удар был столь мощен, что Костя все-таки потерял сознание. Очнулся он от резкого запаха нашатырного спирта и ощущения холодной свежести на лице.

– Что это было? – спросил он заботливо склонившегося над ним Ивана Васильевича.

– Ничего, все хорошо, – улыбнулся Иван Васильевич, – это просто козлик ваш пожаловали. Соскучился, видать, бедолага, вот и пришел хозяина навестить. Даже веревочку перегрыз. Вон он, в окно смотрит.

Мухтар отнюдь не смотрел в окно. Мухтар занимался тем, что уничтожал содержимое хрустальной пепельницы, стоящей на подоконнике.

– Фу, Мухтар, фу, – поморщился, вставая, Комаров. – Не ешь эту гадость.

– Почему же гадость? – хихикнул довольный Иван Васильевич, – я гадость не курю. Я гадость только халявщикам предлагаю.

Мухтар, конечно не послушал Комарова. В этом и было его не совсем положительное отличие от служебной собаки. Козел слушался только тогда, когда считал это необходимым по своим, козлиным понятиям. Косте было неудобно перед хозяином кабинета. Мало того, что его подопечный так бестактно ворвался в его владения и перепугал всю контору, так он еще и безобразничает! Юноша быстро подошел к напарнику и, резко потянув за обрывок перепиленного туповатыми зубами козла поводок, оттащил его от окна.

– Извините, он тут насвинничал, я сейчас все уберу.

– Да не надо, у нас уборщицам исправно плотют, вот пусть и отрабатывают. А то и так ничего не делают, только хлеб чужой едят, – отговаривал его Иван Васильевич, глядя, как Костя сметает ладошкой на листочек пепел и пару окурков, упавших на пол.

– Ну, спасибо, Иван Васильевич. Напоили чаем, поучили. А теперь мне пора. Дело не терпит.

Костя свернул из листочка корнетик и аккуратно, чтобы не рассыпать снова, запечатал. Потом взял обиженного козла за ошейник и, слегка покачиваясь после удара по голове, вышел.

– Эк как шатает-то его, – посочувствовал вслед начальник горохового цеха. – Видать, сильно козел его в лоб шандарахнул. И пакетик с мусором по рассеянности прихватил. Как бы умом не тронулся!

Голова, конечно, болела. Но Костя прихватил пакетик с двумя окурками совсем не по рассеянности. В кармане его, вместе с вонючим сигаретным пеплом, покоились два бесценных окурка «Парламента».