Государи и кочевники. Перелом - Валентин Фёдорович Рыбин

есть свои тревоги, печали, страх и надежды на будущее. Джерен сидела на арбе и думала о погибшем муже. Если бы он сейчас появился здесь, он даже не спросил бы ее: "Ты куда собралась ехать?" Он увидел бы с ней Кертыка, выхватил нож и зарезал обоих. Таков обычай. Джерен думала о гибели матери мужа, Алтын-дайзы, и тоже не находила слов, которые могла бы сказать мужу, появись он сейчас здесь. Алтын-дайза погибла еще за день до того, как русские ворвались в крепость. Она вышла из кибитки, чтобы отвязать и прогнать пса Сакара, потому что выл по-волчьи, не к добру, и в это время в воздухе просвистело пушечное ядро, разорвалось у самых ног Алтын-дайзы и убило ее и Сакара. Напрасно Джерен тормошила свекровь, пытаясь оживить и поднять на ноги. Алтын-дайзу удалось лишь втащить в кибитку. В горе и растерянности молодая женщина бросилась к соседям, но там свое горе: убили бая, которому раньше пасли верблюдов батраки. Тогда Джерен заплакала в голос, с причитаниями, но никто не подошел к ней. Лишь к вечеру старуха из соседнего порядка проворчала злобно: "Чего воешь, дура, разве не знаешь, что хоронить мертвецов некому?! Сердар запретил возиться с мертвыми. Надо защищать живых от смерти!" Так и пролежала Алтын-дайза, пока не появились Петин и Кертык. Оба обрадовались встрече с Джерен и ее сынишкой. А тетушку вынесли во двор и стали думать, как ее похоронить. Ни савана, ни носилок, да и в крепости такое, что мертвецов на арбах везут в общие могилы. Тут-то и застал санитаров патруль. Всех четверых отвели к коменданту, а Алтын-дайзу с другими мертвыми отвезли к горам. Что и говорить, черную смерть приняла Алтын. Нет, не простил бы муж Джерен, что не уберегла мать. Джерен думала со страхом и о том, что нарушает обычай, уезжая в далекий край с батраком. Не было еще такого, чтобы женщина по своей воле выбрала другого, даже если ее муж мертв. У Джерен сердце содрогалось от этих мыслей. И, ища облегчения, она успокаивала себя: "Но разве меньшее зло оказаться в лапах старого бая?" Успокаивала себя Джерен и тем, что место, куда увезет ее Кертык-бахши, далеко от Геок-Тепе: никто ее никогда не найдет. Думая обо всем этом, Джерен хотела сейчас лишь одного: поскорей бы двинулся обоз. Поскорей бы ее арба укатилась прочь из этих страшных мест!

Наконец где-то впереди дали команду садиться в повозки. Потом появился отряд казаков. Петин, а за ним и Кертык-бахши залезли на арбу. Петин взял вожжи и посадил с собой рядом мальчика:

— Ну, как дела, Мурад? Устал небось? Ну ничего. Если ты в свои пять лет такое повидал, вырастешь — сам черт тебя не устрашит. Хочешь, дам сухарь?

Малыш не выдержал, заплакал, покусывая губы.

— Ты чего, Мурад? — обнял его и погладил по голове Петин.

— Бабушку убили. Сакара убили, — пролепетал в слезах мальчик.

Канонир промолчал и еще крепче прижал мальчишку.

Кертык сидел рядом с Джерен, но смотрел в сторону. Повозки потянулись по разбитой дороге, всюду валялось тряпье, консервные банки, разбитые ящики, гильзы, Кертык думал о том же, о чем уже десять раз передумала Джерен. Когда немного отъехали от Геок-Тепе, Джерен начала понемногу входить в роль хозяйки своих чабанов.

— А сундук хивинский так и не взяли: оставили на месте, — сказала она и, видя, что "чабаны" молчат, прибавила: — Как же я буду без сундука?

— Хозяюшка, ты не того, — пошутил Петин. — Теперь-то мы вольные. Ты не повелевай нами. И уж если охота бранить, то брани одного Кертыка. Но опять же, если видишь в нем своего хозяина, а не батрака. У нас в Саратове, когда хозяйка хозяина бранит, тому приятно. А когда бранит батрака, то батрак ей кулак кажет!

— Вий, Петька, чего говоришь! — засмущалась, улыбаясь, Джерен. — Сундук не взяли, куда шара-бара положу?

— У Кертыка рука зажила, сам смастерит сундук.

Джерен покраснела и принялась развязывать сачак с лепешками.

— Ешь, Кертык-хозяин, — улыбнулась она.

— Ай, я сыт, Джерен-джан, — сказал он смущенно. — А вообще-то можно попробовать.

— Ну, поехали! — разнеслось впереди, и обоз двинулся, оставляя позади мрачные стены текинской крепостп.

XXV

Через день обоз Красного Креста с тяжелоранеными был в Вами. Началась трудная работа во имя спасения жизни сотням солдат и текинцев.

Раненых снимали с фургонов и телег, укладывали на носилки и несли в госпитальные палаты. Вскоре госпиталь был переполнен. Размещали по восемь человек в каждой палате, заполнили кроватями весь коридор. Мест, однако, для всех не хватило, и Студитский распорядился ставить рядом с госпиталем шатры. На дворе было холодно, в горах и предгорьях лежал снег. Температура днем поднималась выше нуля, снег подтаивал, и от него веяло промозглой сыростью.

В шатрах поставили железные печки. На заготовку дров в горы и в пески, за саксаулом, Шаховской снарядил солдат. А пока пользовались строевым лесом: жгли в печах бревна и доски, с невероятным трудом доставленные сюда из России.

Всегда спокойный и уравновешенный акционер Эльфсберг в эти дни сделался совершенно иным.

— Золото сжигаете, господин капитан! — раздраженно кричал он на Студитского. — За этот лес я золотом расплачивался, а вы его в огонь!

— Не отчаивайтесь, друг мой, все возместим, — обещал капитан и, в свою очередь, стыдил акционера: — Неужто не совестно вам, господин Эльфсберг? Неужто вы не понимаете, что все это делается ради жизни людей?

— Каких таких людей?! — возмущался акционер. — Офицеры у вас в теплых палатах лежат, а чернь разве стоит того, чтобы жечь ради нее золотое добро? Солдаты сплошь… Как их ни лечи, все равно калеками будут. И туркмен тут больше, чем солдат. Вот уж никчемное сердоболие. Вчера в них из пушек палили, а сегодня спасать от смерти взялись.

Студитский вытолкал из своего кабинета ретивого торгаша. Тот отправился к начальнику гарнизона, которым временно командовал полковник Вержбицкий, доложил о самочинствах доктора и сел писать на него рапорт. В бумаге указал ущерб, понесенный от "дурных" действий начальника миссии, господина капитана Студитского. Начальник гарнизона признал некоторые доводы Эльфсберга разумными и отправил его жалобу Шаховскому и Милютиной с резолюцией: "Непредвиденные расходы, связанные с беспорядками в госпитале, всецело ложатся на казну Красного Креста. Нанесенный г-ну Эльфсбергу ущерб следует возместить согласно представленных им счетов". Ниже приписал: "Понимаю ваше патриотическое благородство, господа. Что не сделаешь во имя русского солдата! Но чем объяснить, что сотни казенных рублей тратятся на раненых туркмен?"

Жалобу акционера вручил Милютиной дежурный по штабу в тот час, когда