Государи и кочевники. Перелом - Валентин Фёдорович Рыбин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Слушаюсь, генерал, — отозвался удрученно Гродеков и прибавил: — Слушаюсь, но, откровенно говоря, не знаю, с чего начинать. Не гоняться же мне за ними по всей Каракумской пустыне. Бессмысленное занятие.
— Надо ехать и уговорить, чтобы вернулись, — отчеканил Скобелев.
— Что ж, опять прикажете обращаться к доктору?
Строгое лицо Скобелева исказилось в недоброй улыбке. Он похмыкал и, ничего не сказав, направил коня к штабу.
XXIII
В покоренной крепости между тем наводился строгий военный порядок. У места взрыва, в проеме, через который ворвались в Денгли-Тепе скобелевские солдаты, стояла усиленная охрана, у северных ворот — тоже. Казаки возвращали целыми толпами из песков женщин и детей. В самой крепости те же казаки выгоняли из кибиток и нор спрятавшихся жителей и вели их к холму. Напрасно им втолковывали, что вернут к прежнему местожительству. Женщины, усвоившие раз и навсегда, что они должны достаться русским солдатам, сопротивлялись как могли: вырывались, плакали, бросали в казаков комья земли.
— Давай, давай! — кричали громко казаки. — К холму все! К холму!
— Выходи, не бойсь! Ничего худого не будет!
— К холму! К холму!
Командовали казаками комендант Верещагин и его помощник, ротмистр, с висящими закрученными усами. Ротмистр орал как сумасшедший, вращал налитыми кровью глазами и никого не хотел слушать. Увидев у развороченной кибитки двух солдат возле женщин, он весь затрясся от возмущения:
— Стой, ни с места! Стрелять буду! А ну, казаки, взять!
Казаки кинулись к месту происшествия, обступили солдат. Ротмистр растолкал их и еще злее приказал:
— Взять сукиных сынов, насильников и мародеров!
— Да вы что, господин ротмистр?! — испугался Петин. — Да мы ничего такого не позволяем.
— Отставить разговорчики, взять обоих!
— Да погодите же! — взмолился Петин. — Я же бывший пленник, канонир! Вы же меня знаете! А это Кертык-бахши… тоже — наш… из похоронной команды!
— Почему вы с женщинами? — понизил голос ротмистр, разглядев: одна из них, мертвая, лежит лицом вверх, на виске спекшаяся кровь, а другая плачет над ней.
— Это моя хозяйка… Я когда был в плену, жил у нее, — пояснил Петин. — А эта, — указал он на Джерен с мальчишкой, — жена Кертыка.
— Ну и ну, — недовольно отмахнулся ротмистр. — Казаки, отправьте старуху в братскую могилу, а этих с молодкой и с дитем сведите к Верещагину, пусть сам разберется.
Пока шли к комендатуре, расположенной тут же в одной из кибиток, Петин подсказывал своему другу:
— Кертык, братец, это самый подходящий случай взять к себе Джерен. Если оставишь одну с мальчишкой — куда она пойдет? Ясно, попадет к какому-нибудь баю, будет черные казаны мыть. Главное, ты не тушуйся: говори, мол, Джерен женой тебе доводится и дитя — твое.
— Вах, Петька, не по обычаю это. Люди узнают — что тогда?
— Да какой теперь обычай, когда все с ног на голову поставлено! Разве по обычаю ты гимнастическую рубаху и шаровары напялил? А Джерен возьмешь к себе — доброе дело сделаешь. Да ведь и сам ты мне говорил: по душе она тебе.
— Петька, ты спроси ее, согласна ли? — не сдавался Кертык.
Молодая женщина, всхлипывая, вела сынишку за руку. Она слышала, о чем говорят ее бывшие батраки, и не знала, что лучше: оставаться в Геок-Тепе и ждать веления рока или уйти с Кертыком.
— Хозяюшка, — по старинке назвал ее Петин. — Ты-то что молчишь? Или думаешь, мне только и заботы, как думать о вас?! Да я же от беды сохранить обоих хочу.
Джерен промолчала. Но по румянцу на щеках, и ее растерянному взгляду Петин понял, что ему делать. Как только подошли к комендатуре, Петин выскочил вперед и обратился к коменданту:
— Господин полковник, вы же знаете нас — мы из похоронной команды!
— Ну и что? По каким делам обращаешься? — спросил Верещагин.
— Вот Кертык-бахши, из перебежчиков, давно у нас служит.
— Знаю. А эта женщина с ребенком — кто такая?
— Семья его, господин полковник. За помощью к вам пришли. Беурминский он, из-под Кизыл-Арвата. Может, дадите одну арбу с верблюдом? Мы сами его кибитку погрузим. А как отправится обоз в Вами, пристроимся к обозу.
Верещагин посмотрел на Кертыка, затем на женщину с мальчиком.
— Фельдфебель! — крикнул он. — Поди сюда. Дай в распоряжение бывшего канонира арбу с верблюдом.
— Слушаюсь, господин полковник! — отчеканил фельдфебель и тут же сказал Петину: — Вон видишь, повозка с похорон возвращается? Возьмешь ее.
Спустя час на подворье, где когда-то жил Петин, стояла арба с впряженным верблюдом. Солдаты, разобрав уцелевшую кибитку, по частям укладывали ее в арбу. Джерен помогала им. Рядом с жердями и войлоком уложила ковроткацкий станок, медные чаши, чайники, подушки, одеяла…
XXIV
Огромный обоз Красного Креста второй день готовился к отъезду. Предстояло перевезти в Вами больше сотни раненых. Медперсонал, подчиняясь князю Шаховскому и графине Милютиной, трудился без сна и отдыха. Фургонов было немного: в них поместили лишь тяжелораненых. Остальных сажали в открытые телеги и арбы. В телеги же грузили снятые шатры, кибитки, ящики с перевязочным материалом и медикаментами, двухдневный провиант — сухари, консервы и прочую снедь.
Графиня перед самым отъездом усадила в свой фургон приемную дочь Таню и сына текинского хана. Сам Оразмамед и его джигиты сели на лошадей. Они же вызвались охранять обоз, хотя ему был придан отряд казаков.
— Хан, если устанете, милости просим в фургон! — сказала ему графиня.
Оразмамед закивал, хотя ничего из сказанного не понял.
В третьем фургоне разместилась с тяжелоранеными Надя. Среди них был и мичман Батраков. Вот уже неделю она старательно лечила моряка и молила бога, чтобы сохранил ему жизнь. Батраков все время лежал вниз лицом: в лопатке у него была ножевая рана. Его ударили ножом сверху, когда команда моряков ринулась через проран в крепость. Хирург определил: у мичмана повреждена мышца, необходим шов, но что сделаешь в полевых условиях? Батраков мучительно боролся с болью, но виду не показывал.
Арба с пожитками Джерен пристроилась в самый хвост обоза. Пока Петин и Кертык переносили из палаток раненых и размещали их в фургоны, Джерен сидела с сынишкой и пугливо прикрывала лицо. Сестры милосердия, да и графиня уже знали, кто она такая, и смотрели на нее без особого любопытства. Обыкновенная туркменка, жена перебежчика-санитара. Безграмотная, темная и не понимает, что к чему. Вряд ли кто-нибудь, глядя сейчас на нее, мог подумать, что в сердце этой женщины
